//Боже, только б ни разлучили / Ни на день!
День теперь, что год. / Нас к земле уже болью гнет, / А душа не стареет, или /
Ей любовь стареть не дает. / Мы друг другу целуем руки - / Молодость такого не
знала. / Как осталось мало! Как мало!.."
Софья и Федор Шапошниковы. Она поэт, он художник. Живут в Беэр-Шеве, в Израиле. Про них говорят: прошли жизнь, держась за руки. Редко, но бывает. Удивительно другое: встретились после войны, когда обоим было чуть больше двадцати, а помнят детство и раннюю юность друг друга, он - ее сиротство, она – его войну.
Софья и Федор Шапошниковы сразу после войны
Сонечка родилась в 1927 году в
Днепропетровске (Украина). Папу звали Саул Осипович (Шаул бен Йосеф) Левин,
маму - Дора-Тея Левинсон (не от этого ли сочетания двух еврейских имен возникло
христианское – Доротея? Недаром ведь великий знаток происхождения имен Лев
Успенский писал, что "большинство самых обычных наших имен на поверку
оказываются нерусскими. Среди них множество древнегреческих и древнееврейских.").
Мама окончила Высшие женские курсы в Одессе, потом консерваторию, а затем еще и
институт иностранных языков, преподавала английский. В документах отца,
директора областного банка в Николаеве, нашли, что в юности он был членом
Бунда, так что расправа с этим "элементом" не дала себя долго
ждать. В 1937 году отца расстреляли, мать
отправили в тюрьму, потом в Мордовию, в Темниковские лагеря.
С малых лет, еще не умея писать,
сочиняла стихи.
И вот Сонечке десять, и она –
одна. Скоро она напишет свое первое "взрослое" стихотворение:
"Небо смотрит хмуро / В мокрое окно. / На столе окурок / Не дымит давно. /
Рама без портрета / Говорит о нем. / Песенкою спетой / Детство за окном".
Мыслями возвращалась к той счастливой поре, где был любимый папа и была сирень
в окне…
//Все дальше ухожу от берега, /
Уже не видно за кормой / Ни дома моего, ни скверика, / Который был когда-то
мой, / Где мой чердак, всегда таинственный / Сундук, пропахший стариной, - /
Там все желанно, все единственно, / И это вкупе – дом родной…//
Но за светом мгновенно вставала глухая
стена, черная ночь: "Мне в тюремном окошке белье / Возвратили в подтеках
кровавых. / Папа, папа…" И еще: "Так с детства ненависть росла: /
Отца убили, мать угнали. / Судьба из страха и печали - / Не это ли истоки
зла?!" И еще: "Непоправимо. Смутно. Страшно. / И не сказать, и не
понять, / Как это день позавчерашний / За горло взял тебя опять. / Не пятьдесят
безгласных лет - / Кровоточащий крик вослед…"
Оставшуюся без родителей ее приняла жившая в Одессе мамина двоюродная сестра, Анна Иосифовна Неймарк, тетя Нюша. С нею же в 1941 году бежала от фашистов в глубь страны. Как – бежала?
Софья Шапошникова
Поезда шли на восток.
Пассажирских поездов уже не было, одни грузовые составы с заводским
оборудованием на платформах. Кого могли, поднимали на крыши. Дорога была
бесконечной. Куда ехали, не знали. Сколько продлится остановка, не знали. Один
раз какой-то старичок попросил уже 14-летнюю Сонечку принести кипятку. Пока
слезла, пока искала воду, состав ушел…
"На составы, под составы / С
кружкой, чайником, ведром / Лезет малый, лезет старый - / Хлеба нет, хоть воду
в дом. / Дом скрипучий на колесах, / Направленье – на восток. / Нет гудка у
паровоза - / У тревоги есть гудок. / Разучились плакать дети / Обожженных
городов. / Только б ехать и не встретить / Черных в воздухе крестов…"
Влезла в следующий товарняк и на
первой же остановке сошла. Тетя Нюша ее ждала, и вместе они поднялись на третий
поезд. А потом она с крыши упала. Видимо, поезд резко затормозил, потому что
бомбили и разбомбили маленькую железнодорожную станцию. Повредила позвоночник. В
стихах это происходит как будто не с ней, а с ее любимым, и она пытается это
падение предотвратить - это он ехал на крыше, "а поезд клокочуще рвал тишину" и грозился
швырнуть оземь: "мне чудится, я еще лязганье слышу, / состав этот вижу,
опасную крышу" – было с ней, но вдруг бы такое - с ним? "И так я
дрожу за родного мальчишку, / что взрослому сразу прощаю вину."
Да, позвоночник повредила – на
всю оставшуюся жизнь. Но тогда же улыбнулось и счастье: в Саратове, на вокзале,
совершенно случайно Соня и тетя Нюша встретили Соломона Даниловича Левинсона,
маминого родного брата, профессора, основателя
Одесского холодильного научно-исследовательского института. Он направлялся в
Семипалатинскую область, на известный на всю страну Жана-Семейский
мясокомбинат, работавший на фронт, и взял их с собой. Но и этот проблеск радости
и надежды был недолгим – сойдя с поезда, обе оказались в больнице – у тети Нюши
был тиф, у Сони – тяжелейшая корь. И хотя тетю Нюшу от тифа вылечили, из
больницы не выгнали, слаба была, и вскоре умерла. Сказали, что от голода. Дядя
Левинсон взял было поправлявшуюся после болезни девочку в свою семью, но вскоре
ей пришлось уйти от них из-за неприязни жены профессора. И так бывает. Соня пошла
работать – на дядином комбинате клеить кульки для горохового супа-пюре.
Аммиачный клей разъедал глаза…
Всего не расскажешь. Работая в подсобном цеху Жана-Семейского мясокомбината,
Соня одновременно готовилась к сдаче экстерном экзаменов за 8, 9 и 10 классы
школы. И это ей удалось. Поступила на литературный факультет Ленинградского
пединститута, который находился в эвакуации в Семипалатинске.
Вместо первой лекции профессор предложил курсу написать сочинение на вольную тему. Прочитав ее "Дорогу", рассказ об их с тетей Нюшей эвакуации, сказал, что она вполне сложившийся писатель. Это было первое признание ее творчества – ей не было еще и 16-и. Однако институт пришлось оставить: в 1944 ее вызвал в Астрахань все тот же дядя, тогда уже профессор Одесского водного института. Соня Левина прошла творческий конкурс в Литературный институт им. А.М.Горького, но не воспользовалась этим, чтобы учиться в Москве, так как просто не могла оставить вернувшуюся из лагеря слепнувшую мать. Мама замечательно играла на фортепьяно, читала наизусть Сашу Черного, но в быту была беспомощна, так что учебу Соня продолжала в Одесском университете.
В 18 лет, после знакомства с ее
творчеством, известный украинский поэт В.Сосюра предложил ей вступить в Союз
писателей. Ей прислали анкету, и у нее потемнело в глазах. В анкете были слишком
опасные для нее вопросы про отца, про мать… Написать, что отец расстрелян? Соврать
того хуже. И не воспользовалась столь лестным для нее предложением.
В 19 лет Соня выходит замуж. Нет, не за Федю Шапошникова. Она, как и обо всем вообще, рассказывает об этом с предельной искренностью. Этот брак она называет "фиктивным". Музыкант, композитор. Звали его Лев Батхан. Он был старше ее почти на десять лет. Ушел на войну из Одесской консерватории. После войны вернулся завершать учебу, писал одноактную оперу. Ему дали ее адрес, сказав, что Софья Левина - талантливая поэтесса и сможет написать ему либретто. Придя по указанному адресу, спросил Софью Левину. Услыхав от открывшей ему дверь Сонечки: это я!, смешался, даже в квартиру не зашел, попрощался и ушел. Эта девчушка будет писать либретто для его оперы? Но он, конечно, вернется. И начнется их совместная работа на тему рассказа Горького "Макар Чудра". Тему она предложила. Романтическая ночь у моря, алое пламя костра, старый цыган рассказывает писателю историю про вольных цыган – чем не роскошная тема? Опера получила высокую оценку. С талантливым Левой было интересно, она согласилась выйти за него замуж. Его по распределению направили в Краснодар, в музыкальное училище, она поехала с ним.
Федор Шапошников. Деревья
Еще в университете у Сони
появилась астма. Оба надеялись, что в Краснодаре ей станет лучше. Ее приняли на
работу в художественное училище – преподавать литературу, и она первым делом
отправилась в библиотеку училища, а там… Там она и встретила студента пятого
курса Федю Шапошникова. Федя был высоченного роста, но очень худой, подумала,
наверно, голодный, он стал складывать на ее стол тяжеленные книги… Скоро она
уже знала о нем все: и про детство, и как он, пятнадцатилетним, обманом пошел
на фронт, как тяжело был ранен, долго валялся по разным госпиталям… И рассказала
о нем Леве. Они познакомились. "Я
бы тебя никому не отдал, - тихо произнес Лева, - но если ты его любишь, иди к
Феде, он хороший человек". А Феде Соня сказала так: "У меня есть
причины, почему я не могу выйти за тебя замуж, во-первых, мои родители
репрессированы, а, во-вторых, я еврейка, ты знаешь, какой теперь
антисемитизм". – "Я буду бороться", - ответил коммунист Федор
Шапошников. И они уехали в какой-то совхоз, потому что жить было негде. Там уже
Соня получила телеграмму от Левы: "Дорогая Сонечка приезжайте Краснодар
нашему делу". Это было приглашение на развод. Соня стояла и плакала. Жаль
было чудесного человека Леву. Но у него не было такого тяжелого ранения, как у
Феди – в легкое попали осколки снаряда и выбрать их не удалось, легкое
зацементировалось, превратилось в камень, еще один осколок застрял над дугой
аорты... А Лева Батхан потом женился, у него родились два сына. И жена и
сыновья – музыканты. Сначала переписывались, потом перезванивались, а там
пути-дороги развело.
Тут начинается новый виток
судьбы. После окончания университета Соня преподавала русскую литературу в
старших классах десятилетки, сначала на селе, потом в Одессе.
1952-й год. Софья Сауловна, будучи не намного старше своих школьниц, оказалась не только потрясающим педагогом, но и их советчиком, и самым близким другом. Дружба с ее выпускницами сохранилась и спустя полвека.
Федор Шапошников. Купание
А тогда… "Это было время послевоенной безотцовщины, сиротства, голода и новой волны репрессий", - пишет Светлана Вайнштейн-Свиридова, ее бывшая ученица, сегодня она живет в США. К ним в 8-й класс пришла незнакомая девушка с теплыми карими глазами, представилась как новый классный руководитель, и мгновенно покорила всех. Говорила она негромко, без всякого пафоса и пышных фраз, и хотя речь шла о древнерусской литературе, ее ученицам казалось, что они сами стали героинями тех повествований и того далекого времени. Тишина, воцарившаяся на первом же уроке, удивила – и так будет всегда - не столько учительницу, сколько ее учениц. Светлана называет Софью Сауловну "необыкновенным человеком", с которым с юных лет мысленно сверяет многие свои поступки: "С первой встречи родилось взаимное доверие, желание поделиться сокровенным. Такие нравственные ценности, как правдивость, сострадание, выполнение обещаний, поддержка и взаимопомощь, уважение личности, пришли к нам вместе с Софьей Сауловной. Мы тогда еще не понимали, что все эти качества присущи истинным интеллигентам… До сих пор остается загадкой, как в те жестокие сталинские времена ей удавалось избегать цитирования трудов вождя народов, "выдающегося классика русского языкознания". В день его смерти, когда вся школа была в трауре и слезах, она провела обычный урок, не упомянув об этом событии. Мы тогда не знали о тех горестях и утратах, которые ей самой пришлось пережить. Наше уважение, любовь были взаимны. Много лет спустя Софья напишет: "А был когда-то чудный дом / С обыденным названьем – школа. / И был там необычный класс – / Он мой был, тем и необычен. / И тридцать пар весенних глаз, / На удивление различных. / Я – молодая, и они, / Мои родные ученицы, / Мы были с ними так сродни, / Что лишь вздохнуть и удивиться. / Как мы друг друга берегли! / А годы были непростые. / Казалось, мы навек простыли / И все согреться не могли".
Софья и Федор Шапошниковы, 2005 год
Другая ее ученица живет в Израиле,
в Ашдоде. Зовут ее Ада Геткер (тогда - Гринцайг). Пережитое Софьей Сауловной,
рассказывает она, обострило астму, болезнь
протекала в тяжелейшей форме, и врачи потребовали немедленно сменить климат,
уехать подальше от морского побережья. К тому времени Ада, завершив музыкальное
училище в Кишиневе, получила направление в Тирасполь, но подруга пришла в
слезах: в Тирасполе живут ее близкие, а ее направляют в маленький
городок Сороки. Плакала и просила обменяться. И Ада, добрая душа, обменялась с
ней. Вот в эти неведомые миру Сороки она и позвала свою любимую учительницу,
для чего сняла две комнатки в доме над Днестром. Между ними стояла печь,
обогревавшая обе комнатки. Соня стала работать в местной газете, продолжала
писать и начала печататься в Кишиневе. Федя оставался в Одессе, работал над
диссертацией, стал заведовать кафедрой… Соня и Федя много трудились, но и
катались друг к другу на поездах. Так
прошли три года. Жизнь в разлуке была тяжела для обоих, кишиневские писатели
звали Соню в свою столицу, и они с Федей
решили, что надо менять местожительство, а в Одессе у них была хорошая квартира
в центре города, на улице Горького. Но Соня дала такое объявление, и Ада помнит
его дословно до сих пор: "Меняю 2-комнатную квартиру в Одессе на Кишинев.
Недостатки: очень высокий 4-й этаж, без лифта, квартира коммунальная, крыша
протекает…", и получила взамен малюсенькую квартирку на окраине, в
кишиневских Черемушках…
Дальнейшие годы прошли в Молдавии.
Первая публикация была в январе 1958 года в ленинградском журнале
"Костер", одновременно – проза и стихи в кишиневском журнале
"Днестр", потом публикации и в московских журналах.
О трудностях с публикацией книг
опять же рассказывает не сама Соня, а ее ученица, уже упомянутая Светлана:
"На Украине, в Одессе издание произведений неизвестного автора, да еще
обладателя "пятой графы", оставалось пределом мечтаний. Первая
поэтическая книга "Предвечерье" была издана в Кишиневе. К моменту
выхода в
Тем не менее, Софья Шапошникова -
автор 20 книг прозы и 6 книг стихов, изданных в Кишиневе и в Москве
(издательство "Советский писатель"). Есть переводы на молдавский,
украинский и польский языки. Рассказ "Ремонт", опубликованный в
московской "Юности", был включен в Польше в сборник лучших советских
рассказов 70-х годов.
Роман "После полуночи" и поэтический сборник
"Вечерняя книга" (Стихи, 2006 год) увидели свет уже в Израиле.
Она продолжает писать,
осмысливая пережитое и сегодняшнее.
//Изношу я еврейскую боль, / Изношу свое
русское слово, / Чтоб незыблемой стала основа – / Кем себя ощутить мне самой, /
Как в душе своей объединить / Два истока в единую нить? //
Не только свои, но и чужие боли
("Пушкин", "Ван-Гог", "Анна Герман", "Пляска
смерти. Израильский пейзаж") мучают сердце, не только краса мира, но и его
несовершенство открыты взору. Ее лирика наполнена светом и добротой, желанием
оградить любимого от горестей и обид. Как чувствует природу, как из отраженья в
речке неба может создать спектакль – в восьми строчках! Вот ее
"Этюд": "Тонкотканные облака / Постирала с утра река. / Ветер
сушит их верховой - / Белопенные с синевой. / Уплывают они, скользя / И блестя
чешуей язя, / Словно глянула свысока / Приютившая их река."
Воспоминания о беззаботном
детстве, трагедия, разрушение семьи, раннее возмужание в годы войны,
становление характера в послевоенное время стали главными темами творчества С.
Шапошниковой. О чем бы она ни говорила в стихах и прозе – о прошлом, об
отношении к нему, о радостях и печалях своего поколения, детские и юношеские
годы которого совпали с войной, о любви, даже о боли – все пронизано удивительной
интонацией доверительности.
//Мне было худо. Я была слабей /
Той ветки, что трещит под снежным грузом. / Постель казалась жаркой, жесткой,
узкой, / Вставать я разучилась, хоть убей. / Как ты мне неожиданно помог! /
Нет, не лекарством, не заветным словом - / Ты просто заболел и слег. / Назавтра
я была здорова.//
Она знает, что понимающие и
любящие сердца поймут. И грусть, и смешинку, и очень-очень личное.
//А муж у меня тощий. / А муж у
меня лысый. / А муж у меня в шрамах - / Военная длится ночь. / А муж мой живет
молча, / Без всякого там свиста. / А я для него – мама, / А я для него – дочь.
/ Люблю вот за эту тощесть, / За раннюю эту лысость, / Люблю за мальчишьи
шрамы, / За то, что рванулся в бой, / За то, что совсем не ропщет, / Его не
заботит сытость, / Что трудно живет, но прямо, / И просто за то, что мой.//
Итак, сейчас о Феде, о Федоре
Ивановиче Шапошникове. Он учился в Одессе, в Ленинграде. Аспирантуру заканчивал
в МГУ, на отделении искусств исторического факультета. В Одессе был заведующим
кафедрой, потом и деканом художественно-графического факультета Педагогического
института. Позже – заведующим кафедрой истории искусства Кишиневского института
искусств.
Споры у них с Сонечкой были
только поначалу и только политического характера. Сын колхозников из села Ново-Троицкое
Воронежской области, он с ранних лет привык читать газеты, которые приносил
отец, и долго верил в советскую власть, поэтому разоблачение Сталина, ХХ
съезд явились для него тяжелейшим
ударом. Соня, как мы знаем, прозрела много раньше. "И сталинизм и
советскую власть мы с тех пор возненавидели вместе". На этом споры их
кончились.
Одно дело, когда человек рассказывает о себе сам, а Федя ничего почти не рассказывает, только уточняет, где и в какой должности служил, чтобы не вышло ошибки, и совсем другое, когда находится человек, знавший твоего героя. И я звоню его бывшей студентке. Было так.
Федор Шапошников. Пейзаж
Мы говорили об ученицах Сони, и
она снова вспомнила Одессу. Я спросила: не жалко было уезжать из Одессы в
Сороки, потом в Кишинев? Она ответила, что за четыре довоенных года, прожитые у
тети Нюши в Одессе, она успела полюбить этот город, а когда вернулись из
эвакуации, город показался яро антисемитским, враждебным. Так и сказала:
"враждебный". И что Федя об этом тоже знает. Евреев ни в
университеты, ни в хорошие институты не брали. Так было и в 60-е годы. Федя мог
при поступлении поставить самые высокие оценки, но скоро понял, что он ничем не
может помочь способным еврейским юношам и девушкам. Их непременно срезали потом
на экзаменах. И тогда он сам стал ходить на экзамен, как декан. Так у него
оказалось немало студентов-евреев. Впрочем, и преподавателей. И тут свое тихое
словечко вставил сам Федор Иванович: одна из моих учениц живет в Израиле, в
Мицпе-Рамоне. "Аня?" – "А вы ее знаете?" – "Знаю,
несколько лет переписывалась с ее отцом, Ильей Попелюхером, удивительно
интересный человек был". (думаю: о нем пора бы отдельно рассказать). –
"Вот-вот. Прочли мы как-то рассказ в газете, об Одессе, подписано его
именем. Странно, а у меня была ученица Попелюхина. Позвонил: нет ли у вас
дочери? Он говорит, что есть, и дал мне номер ее телефона. Соня добавляет: "Федя,
который никогда не солгал, не обманул даже по мелочи, пошел на преступление. Он
открыл свой сейф, достал ее, Анин, рисунок и чуть-чуть подправил его. Ане
рассказал об этом только в Израиле".
Вечером, совсем поздно, звоню в
Мицпе-Рамон. Мы с Аней познакомились уже после смерти ее родителей. Я помнила Анин
рассказ о том, как она еще в Одессе пришла в аудиторию, уже к свои студентам, и
когда
назвалась Анной Попелюхер, то услыхала грубый смех. Мудрые родители заставили
изменить фамилию. И стала она Попелюхиной. Всего этого Федор Иванович не знал.
Сегодня Аня, сама художник,
доктор педагогических наук, преподает в школе искусств живопись и рисунок. Она
только что из школы. Все, говорит, сдала на багрут (аттестат зрелости). Подруга
как-то пошутила: какая же ты бестолковая, каждый год сдаешь на багрут. Но если
ты настоящий учитель, то провал ученика – твой провал, его успех – твой успех.
"Анечка, ты, оказывается,
ученица Шапошникова?" – "А вы знаете Федора Ивановича? Году в 94-м
звонит телефон: "Можно Анну Ильиничну?" – "Это я". –
"С вами говорит Шапошников." – "Федор Иванович?" – не верю
еще своим ушам. И произношу такую бестактность, до сих пор неловко: "Вы в
Израиле? Мир уже совсем перевернулся, если даже Вы, русский человек, приехали в
Израиль". А он не рассердился, ответил: "Да, мы с Софьей
Сауловной…" Я ведь ничего о нем не знала, не знала, что жена у него –
еврейка. В 1967 году я в Пединститут не попала, срезали по физике. На следующий
год снова поступала. Он передал через какую-то знакомую папы, что Аня должна
"усилить тень, а светлые места высветить еще больше, чтобы получился блик,
и это подчеркнет объем предметов в натюрморте". Чужой абсолютно человек
нашел путь помочь незнакомой еврейской девушке. Стала я учиться. Заглядывала
ему в глаза, все время хотела что-то понять. Почему, ну, почему? Но он никогда
не уменьшал дистанции. Вообще-то я люблю эмоциональное изложение предмета, он
же был сдержан, холодноват, но лекции его были так содержательны и богаты
материалом, а излагал он так доступно, блестящий лектор, блестящие знания, все
это было завязано на глубинных исторических связях, и потом, в отличие от
других, он никогда не высмеивал, а были такие, и не унижал студента… Подобных
ему немного, нашей семье повезло, мне повезло, ему важно помочь человеку. После
этого звонка мы сразу поехали с папой в Беэр-Шеву, к Шапошниковым, тогда только
познакомились и с его милой и талантливой женой. Я люблю ее стихи. Например,
стихотворение о Ван-Гоге. Оно с цветом, со звуком, ван-гоговское изнутри…"
//Он все подсолнухи писал - /
Наверно, солнца было мало, / А жизнь, как выставочный зал, / Его тогда не
принимала. / Как он дороги завихрил, / Деревья взбунтовал и бросил! / Не краску
– ярый хлорофилл / Он влил в ржавеющую осень. / Попутал зной и холода, / И
землю с небом, зная точно: / Есть пламя голубого льда / И лед в канаве летней
сточной. / Недаром лихорадки жар / Его охватывал ознобом, / И, жадно в пальцах
кисть зажав, / Он клал мазки – все пробы, пробы…//
Тонкое восприятие природы у обоих
тесно переплетается с любовью к литературе, живописи, музыке, с миром их личных
переживаний.
Уехали они в Израиль так: одна
ученица, Лора Герман, собираясь в США, примчалась и говорит: "Дайте слово, что никуда не уедете, я
заберу вас с собой в Америку!" Федя ответил: "Зачем нам в Америку,
все наши в Израиле…" Соня произносит его ответ с выражением.
В 1992 году они приехали в Израиль. Получили
квартиру в хостеле. Он расположен в очень красивом месте, на улице Шимшон, 15.
Раньше гуляли. Последнее время почти не
выходят.
//Она спала… Он тряс ее, крича: /
- Очнись!!! Мы столько не договорили! / И слезы из соленого ручья / Ее горячим
током пробудили. / И онемели белые врачи, / И не могли никак поверить в чудо, /
Так точно знали: сколько ни кричи, / Еще никто не приходил Оттуда. / Что наше
знанье! //
Оба они, к сожалению, очень
больные люди. Соне трудно держать в руках трубку, Федя говорит очень тихо –
плохо с сердцем. Мне так хочется, чтобы не Соня искала для Феди по телефону
хорошего кардиолога, а чтобы хороший кардиолог нашелся сам и помог ему.
Вызвался помочь! Чтобы они испытали на себе то тепло, которым всю жизнь
делились с другими.
И стихи Софьи и картины Федора располагают
к этим удивительно чистым и порядочным людям, они не борцы за место под
солнцем, часто, к сожалению, беспомощны в обыденной жизни.
Дорогая Сонечка, Вы когда-то,
наверное, в очень грустную минуту, написали: "Если б кто-то из встреченных
мог расщедриться – протянуть свои руки ко мне!"
Я очень хочу, чтобы таких рук
было больше и чтобы в Ваш день рождения, в Ваш юбилей в них были цветы!
