SReznik1
"Заметки" "Старина" Архивы Авторы Темы Гостевая Форумы Киоск Ссылки Начало
©"Заметки по еврейской истории"
Август  2007 года

Семен Резник


«Выбранные места из переписки с друзьями»

(продолжение. Начало в №13(85))

 

Сюжет второй

Непредсказуемое прошлое (Арийские предки Дмитрия Жукова)

 

Дмитрий Анатольевич Жуков, весьма плодовитый и не лишенный способностей литератор, был высоким стройным брюнетом с аккуратными усиками, приятной улыбкой и темным прошлым. В долитературный период своей биографии он ряд лет провел в Югославии, где кроме официальной должности занимал какую-то неофициальную, но проштрафился, был возвращен в СССР и отчислен из органов. Говорили, что в подпитии Дмитрий Анатольевич любил рассказывать о былых подвигах и, расчувствовавшись, извлекал из шкафа и ностальгически оглаживал бережно хранимый мундир с голубыми майорскими погонами. Но сам я этому свидетелем не был, так как никогда с ним не пил и дома у него не бывал.

Свою литературную деятельность Д. Жуков начал как переводчик классика сербской литературы Бранислава Нушича, а позднее написал его биографию, что было логично. Однако он быстро усвоил, что на сербской литературе далеко не уедешь, да и вообще, если глубоко вгрызаться в «свою» тему, то больших денег не заработаешь и заметного имени не создашь – для этого надо писать много, быстро и поверхностно, а главное, то, на что есть спрос. За ним числятся книги под таинственными названиями: «Загадочные письмена (1962), «На руинах Вавилона» (1965), «В опасной зоне» (1965) «Огнепальный» (1969), биографическая повесть о протопопе Аввакума, книга о Козьме Пруткове, очерк о знаменитом борце Иване Поддубном, масса всякой всячины.

Это был типичный литературным халтурщик с бойким пером и с готовностью писать обо всем, толком не зная ничего. Но с годами – то ли в силу внутренней склонности, то ли потому, что учуял, в какие паруса дует ветер, то ли в силу сочетания этих двух факторов – он из обычного халтурщика стал превращаться в идейного. Постепенно он занял видное место в ряду наиболее активных разоблачителей «сионизма и масонства». Фильм по его сценарию на эту крайне нужную тему, оказался таким оголтелым, что его не решились выпустить на широкий экран, ограничившись закрытыми просмотрами в особо доверенных аудиториях.[1] Жуков стал желанным автором во всех национал-патриотических изданиях, которые с методичной настойчивостью расширяли свое жизненное пространство.
        Вслед за софроновским «Огоньком» и такими литературными журналами, как «Молодая гвардия», «Наш современник», «Москва» перед их натиском пало (вернее, преимущественно для них и было создано) крупное издательство «Современник». Они контролировали ряд редакций «Московского рабочего» и других издательств. Я был свидетелем того, как в издательстве «Молодая гвардия» под их контроль переходили ключевые редакции - поэзии (Ю. Кузнецов), фантастики (Ю. Медведев), а затем и «моя» редакция – серии «Жизнь замечательных людей» (С. Семанов).

Особенно долгой многоэтапной осаде подвергся журнал «Новый мир». В конце шестидесятых национал-патриотам удалось свалить А.Т. Твардовского и добиться разгона редколлегии и всего состава редакции. Но во главе журнала был поставлен В.А. Косолапов – тот, кто в 1961 году, будучи главным редактором «Литературной газеты», дал добро на публикацию евтушенковского «Бабьего яра», после чего был «сослан» на относительно тихую должность директора Гослитиздата. «Новый мир» при Косолапове хотя и поблек, но на милость национал-патриотов не сдался. К концу семидесятых годов в кресло главного редактора сел С.С. Наровчатов. До войны он учился в ИФЛИ, из которого вышли многие яркие фигуры литераторов фронтового поколения, в том числе погибшие поэты Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров – авторы ярких, конечно, патриотических, но не национал-патриотических стихов. Наровчатов немало сделал для того, чтобы утвердить имена этих поэтов в литературе, на чем преимущественно сделал имя и себе. С годами он выродился в заурядного литературного бюрократа. Но заподозрить его в склонности к нацизму оснований вроде бы не было. Однако при Наровчатове граница, отделявшая «Новый мир» от «Нашего современника», стала все более размываться – как по составу авторов, так и по идейной ориентации.

Когда в «Новом мире» появилась откровенно нацистская и к тому же вопиюще безграмотная статья-рецензия Д. Жукова «Из глубины тысячелетий», я увидел, что процесс нацификации журнала зашел гораздо дальше, чем можно было ожидать от С.С. Наровчатова. 

1.

12 мая 1979 

Москва.

Главному редактору ж-ла «Новый мир»

С.С. Наровчатову.

Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!

Прилагаю «Открытое письмо» на Ваше имя для публикации его в журнале. Это отклик на рецензию Д. Жукова на книгу Н.Р. Гусевой «Индуизм» (№ 4 за этот год). Мне пришлось прибегнуть к иронической форме, так как было бы неумно всерьез обсуждать специальные вопросы индуизма, которые мало интересуют меня и совсем не интересуют Д. Жукова. Его рецензия имеет мало общего с книгой Н.Р. Гусевой и вообще с индуизмом. Все старания автора сводятся к тому, чтобы «удлинить» культуру славян и натянуть на них хоть краешек арийского одеяла. Обо всем этом не стоило бы говорить, но «наивность» Д. Жукова не безобидна: за нею проглядывает оскал шовинистических расистских теорий.

Хочу подчеркнуть, уважаемый Сергей Сергеевич, что к «Новому миру» и лично к Вам я питаю глубокое уважение. Я очень сожалею, что рецензия  Д. Жукова появилась на страницах лучшего из толстых журналов. Я знаю, что идеалы справедливости, добра, равенства всех людей Вы защищаете в Ваших стихах и публицистических выступлениях, а в годы Великой отечественной войны Вы защищали их с оружием в руках. Публикацию рецензии Д. Жукова я рассматриваю не как отражение определенной линии журнала, а как случайную, хотя и серьезную ошибку. Убежден, что Вы захотите ее исправить.

Самый простой путь к этому – напечатать мое Открытое письмо в ближайшем номере. Конечно, редакция для этого должна стать выше чести мундира, выше личных амбиций тех сотрудников, которые непосредственно готовили материал Д. Жукова к печати. Понимаю, что психологически это нелегко; возможно Вы натолкнетесь на сопротивление некоторых работников редакции. Я уверен, что у Вас достанет мужества и принципиальности это сопротивление преодолеть. Не скрою, что мне было бы очень горько убедиться в противном.

С уважением

Семен Резник,

член Союза Писателей СССР.

       2.

Кое-что о священной корове

Открытое письмо главному редактору журнала «Новый мир»  С.С. Наровчатову по поводу рецензии Д. Жукова на книгу Н.Р. Гусевой «Индуизм» («Новый мир», № 4, 1979).

Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!

Только не будьте строги. Извините, если не так скажу. Сделайте, пожалуйста, снисхождение. Я ведь не спец. Не индуист и не индолог. Ни санскрита, ни хинди, ни пали не изучал; в сказочной Индии никогда не был и даже на голове по системе йогов стоять не умею. Так что не обессудьте, каждому ведь свое. Вот Дмитрий Жуков – это другое дело. Он – знаток! Говорят, когда-то он с сербского что-то переводил, а сербский и хинди – языки близкие, а там и до санскрита недалеко. И вот результат: до индуизма человек добрался. На месте Д. Жуков не стоит, работает над собой, расширяет кругозор. Что может быть похвальнее?

Я-то с детства разузнать мечтаю: отчего это в Индии так почитают коров? Ну и схватился я за этот самый «Индуизм». Полистал и – отложил со вздохом. Трудноватое для меня чтение. Не по зубам!

Не осилил я «Индуизма» Н. Гусевой и думал наивно, что в книге ее об Индии сказочной толк. Спасибо Д. Жукову – он разъяснил. Индия-то вовсе и не при чем. Загадка священной коровы «к северу от Черного и Каспийского морей, в междуречье Днепра-Дона и Дона-Волги» зарыта!

Д. Жукову очень нравится «древнеславянский бог Святовит», который, «властвовал над другими богами». Властвовал, значит властвовал. В древности такое бывало. Люди верили во всяких богов и одного из них назначали главным. Этого небесного начальника принято называть Верховным божеством. Вы об этом, безусловно, знаете.

Вы знаете, я знаю, даже школьники знают. Так неужели Д. Жуков не знает? Знает, конечно! Но у него маленький каприз. Ему приятно именовать Святовита не Верховным, а Единым богом. То есть другие боги, над которыми Святовит властвовал, вроде бы были, но в то же время их вроде бы не было. Да ведь с богами всегда так: то ли есть они, то ли их нет – поди разбери! Так что если Д. Жукову хочется, пусть будет Единый бог Святовит. А других богов, над которыми он властвовал, пусть не будет. На здоровье! Неужели я буду перечить  Д. Жукову?

Или человеческие жертвоприношения. Все народы земли когда-то приносили пленников, а то и детей своих в жертву богам. Прошли народы через такой мрачный период на своем историческом пути. Было такое – ничего не поделаешь!

Ан, было, да не совсем. Лично Д. Жукову не хочется, чтобы древние славяне приносили человеческие жертвы. Неприятно ему это. Детки кровавые снятся. Поэтому «сведения христианских хронистов» на этот счет Д. Жукову нравится называть «непроверенными», они у  Д. Жукова «вызывают сомнения». Так Вы думаете, я стану возражать? Ни в коем случае! Подвергать все сомнению очень даже похвально. И уж, конечно, Д. Жукову не возбраняется подвергать сомнению предположение Н. Р. Гусевой, будто древние славяне не строили каменных храмов. Почему же я должен с ним спорить? Мне это надо? Пусть спорит с ним Н. Р. Гусева, она специалист, ей и карты в руки. Я же так считаю: если Д. Жукову хочется, пусть будут каменные храмы.

Хотите знать, за что Д. Жуков любит древних славян? За то, что они – почти что арьи. Ну, самую малость не дотягивают до чистокровных арьев! Жукову жаль, что они не дотягивают. Но не очень. Ведь и среди немцев чистокровных арьев не сыщешь: каждый ариец, оказывается, хоть чуточку да славянин. Д. Жуков так старательно сливает славян с арьями, что ни водой, ни чернилами, ни типографской краской их не разольешь. По «комплексу антропологических признаков», сообщает Д. Жуков данные, почерпнутые у крупного антрополога  Т.И. Алексеевой, «германцы и восточные славяне занимают диаметрально противоположное положение». Противоположное! Но и эти данные говорят Д. Жукову не о значительной обособленности славян от арьев, а о «различных сношениях».

Ну вот, Вы, вероятно, решили, что теперь-то уж я стану метать в Д. Жукова критические стрелы. Ни за что на свете! Здоровье прежде всего. Откуда мне знать: может быть, сознание того, что он тоже немножко ариец, лично Д. Жукову улучшает пищеварение. 

Сказанное относится и к «чрезвычайно древним сюжетам» Махабхараты и Библии. Д. Жукову очень хочется, чтобы к их созданию «возможно имели отношение наши предки, жившие в Северном Причерноморье». Вы, вероятно, знаете, что некоторые из наиболее древних библейских легенд действительно не вполне оригинальны. Но восходят они не к индийскому эпосу «Махабхарата» и уж, разумеется, не к Северному Причерноморью, а к эпосу о Гильгамеше, созданному шумерами, обитавшими в Месопотамии. Об этом знает всякий культурный человек.

А вот я не знаю. Если знал, то забыл. И вспоминать не желаю. Ведь лично Д. Жукову хочется, чтобы Библию, хотя бы частично, создали арьи, которые немного славяне, вместе со славянами, которые капельку арьи, и чтобы легенда о Вавилонском столпотворении исходила из Северного Причерноморья. Так неужели я стану ему поперек? Если завтра Д. Жуков скажет, что  древние славяне строили египетские пирамиды, иерусалимский храм и храм Солнца в Мексике; если он скажет, что они «участвовали» в создании письменности майя, в сооружении Великой китайской стены и марсианских каналов, я тоже с ним соглашусь.

А почему, скажите, я должен с ним спорить? Не ради же Истины и тому подобных пустяков. Это древние греки, говорили, что истина им дороже друга. Так ведь у греков-то ни капли арийской крови не было! Вот они и дорожили такой ерундовиной, как Истина. А у славян, то есть не у всех славян, а у тех, что тают от восторга, сознавая себя чуть-чуть арьями, - иные ценности. «Вот граница! - сказал Ноздрев. - Все что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все что за лесом, все мое».

Правда, иной славянин, которому вовсе не хочется быть арийцем, мог бы возразить устами ноздревского зятя: «Да когда же это лес сделался твоим? Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой». Иной славянин мог бы заметить, что откровенные приписки, которыми  Д. Жуков пытается удлинить древнюю историю славян, на самом деле укорачивают ее, ибо лишают древнеславянские племена их этнической самобытности. Славянин может также сказать, что ноздревское обращение с историей славян демонстрирует глубочайшее презрение  Д. Жукова к этой истории; что непременное желание слить славян с арьями лишь показывает то раболепие перед «немцем», которое высмеял в свое время, к примеру, А.С. Грибоедов.

Все это мог бы сказать Д. Жукову иной дотошный славянин – из тех, кто не испытывает ликования от того, что он немного ариец. Но я не скажу. Я даже не пикну. Во-первых, я не славянин, следовательно, не имею оснований быть причисленным к тем счастливцам, чьи предки создали Библию. А во-вторых, Д. Жуков – не легкомысленный Ноздрев. Приписки он делает не ради забавы или пустого фанфаронства. У него сверхзадача. Он «наносит удар нынешним неонацистам», а это искупило бы многое. Только вот удар у Д. Жукова получается странный. Не в глаз и не в бровь, а так, легкое скольжение по волосам. На поглаживание по головке похоже.

Неонацисты, по Д. Жукову, «повторяют басни о превосходстве немцев над славянскими соседями». Вот, стало быть, в чем их основной грех! Не тем, значит, порочны расистские теории, что они делят народы на высшие и низшие, а тем лишь, что ошибочка-с вышла на счет славян-с!

Потому что славяне-с – почти что арийцы-с, а арийцы-с – почти что славяне-с, так что подвиньтесь, господа неонацисты, придется-с вам малость потесниться-с, мы тоже-с в высший хотим разряд-с.

Ну, что ж! Если очень их попросить, они подвинутся. Ведь даже сам фюрер охотно переводил в ранг высших то «черненьких» итальянцев, то «желтеньких» японцев. Так неужели его наследники не уважат просьбу Д. Жукова.

Только как быть казаху? Или грузину? Или якуту? Как быть представителям сотен других народов нашей и не нашей страны? Как, скажите на милость, быть мне? Что делать бедному еврею? Вот если бы Д. Жуков и о евреях похлопотал, тогда другое дело! Тогда и я был бы доволен. Это, знаете ли, как-то немножко щекочет. Согревает как-то. Приятно ощущать, что и ты тоже причислен к «высшим».

…Но я пристальнее вглядываюсь в себя и убеждаюсь, что нет! Совсем даже и не приятно. Отчего это – не могу взять в толк. Воспитан я что ли не так, или арийской крови не достает. Только мне почему-то уютно чувствовать себя равным среди равных. Кого относить к высшим – арьев или славян, китайцев или евреев, негров или янки, - мне совершенно неважно; всякое деление людей на высших и низших, на белую и черную кость мне отвратительно, ибо именно из-за такого деления гигантские жертвы понесли не только славяне, евреи и прочие «низшие», но и сами арийцы.

Заглядывать в глубину тысячелетий, разумеется, очень любопытно. Но не следует забывать того, что происходило на нашей собственной памяти. Или кровавый бог расизма еще не насытился человеческими жертвоприношениями?

С уважением

Семен Резник,

член Союза писателей СССР.

P.S. С нетерпением буду ждать очередную рецензию Д. Жукова. Например, на книгу группы авторов «Наземная фототопографическая съемка при инженерных изысканиях». Может быть, в ней он разъяснит, почему в Индии так почитают коров.

        3.

20 июня 1979

Москва

 

Коктебель, Дом творчества писателей

С.С. Наровчатову.

Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!

Прошу извинить меня за то, что причиняю Вам беспокойство и отрываю от творческой работы. Дело в том, что больше месяца назад я направил Вам в адрес «Нового мира» заказное письмо (написано 12 мая, но, судя по сохранившейся у меня почтовой квитанции, отослано 15 мая). Собственно в конверт я вложил два письма: одно лично Вам, а второе – ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО – для публикации в журнале.

До вчерашнего дня я не получал никакого ответа, вчера же мне позвонил тов. Резниченко[2] и сообщил, что Вы взяли творческий отпуск и уехали в Коктебель до конца августа и что вопрос о публикации моего ОТКРЫТОГО ПИСЬМА может быть решен только Вами, то есть после Вашего возвращения. Поскольку мое письмо – это отклик на рецензию Д. Жукова, помещенную в № 4 за этот год, то я сказал тов. Резниченко, что ждать до конца августа нельзя, но он повторил, что решить вопрос можете только Вы. Вот причина, по которой я решаюсь беспокоить Вас во время творческого отпуска. Поверьте, что делаю это с тяжелым сердцем, ибо хорошо понимаю, как Вы сейчас дорожите каждым часом.[3] Однако «спасибо» за это Вы должны сказать тем Вашим сотрудникам, которые в течение месяца скрывали от Вас мое письмо, дотянули до Вашего отъезда, а теперь ссылаются на ваше отсутствие. Судя по всему, сбывается предположение, высказанное мною в личном письме к Вам – о том, что, если Вы сочтете нужным опубликовать мое ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО, то натолкнетесь на сопротивление тех, кто готовил рецензию Д. Жукова к печати. Я, правда, не мог предвидеть, что это сопротивление примет столь своеобразную форму.

Копию писем, посланных вам 15 мая, прилагаю. Убедительно прошу ответить мне по существу: считаете ли Вы возможным и нужным опубликовать мой материал в журнале или нет? Если да, то как двинуть это дело до Вашего возвращения из отпуска? Со своей стороны, я продолжаю надеяться на ваше положительное решение.

Желаю Вам успеха в творческой работе.

С искренним уважением

С. Резник

4.

Коктебель

25 июня 1979 года.

Уважаемый Семен Ефимович!

Сергей Сергеевич поручил мне заниматься его корреспонденцией. Никакими служебными делами во время отпуска он заниматься не будет. Это его неоспоримое право.

Возвращаю Вам присланное письмо.

С уважением. Его жена

Г.Н. Наровчатова.

5.

4 июля 1979

Москва

 Глубокоуважаемая Г.Н. Наровчатова!

Извините, что обращаюсь к Вам так, но Вы не сообщили Ваше имя-отчество. Благодарю за скорый ответ и спешу уведомить, что он мною получен. Вижу, что неоспоримое право Сергея Сергеевича не заниматься моим письмом во время отпуска охраняется Вами так же бдительно, как оно охранялось в редакции журнала до его ухода в отпуск. 

О моих правах я не говорю. Вы знаете, что всякий советский гражданин имеет неоспоримое право не более чем через месяц получить от официального учреждения или лица, к которому обратился, ясный и четкий ответ по существу своего письма. Я такого ответа не получил, но качать права не в моей привычке. Если я позволил себе обратиться к Сергею Сергеевичу в Коктебель, то только потому, что не увидел другого пути к выполнению своей обязанности. Выступать против расизма и шовинизма я считаю не столько правом, сколько своей обязанностью как писателя.

Желаю Вам счастливого отдыха, а Сергею Сергеевичу плодотворной работы.

Уважающий Вас

С. Резник

6.

3 июля 1979

Москва

В редакцию «Литературной газеты».

Уважаемая редакция!

Прилагаю Открытое письмо главному редактору журнала «Новый мир» С.С. Наровчатову, которое прошу опубликовать в газете. Письмо является откликом на помещенную в «Новом мире» (№ 4, 1979) рецензию Д. Жукова на книгу Н.Р. Гусевой «Индуизм». Заставило меня взяться за перо то, что сквозь «наивное» невежество рецензента явственно проглядывает оскал расистских теорий. Я полагал, что допущенную ошибку захочет исправить сам «Новый мир», в который я первоначально направил мое письмо. Однако честь мундира мешает редакции подойти к делу принципиально. Не получив до сих пор ответа по сути моего письма, я считаю своим правом и, больше того, обязанностью обратиться в ЛГ.

С искренним уважением

Семен Резник

Член ССП

7.

При ответе ссылаться на наш № 041732

20 июля 1979 года.

Уважаемый Семен Ефимович!

Опубликовать Ваше письмо в «Литературной газете» не считаем возможным.

Мы направили его главному редактору «Нового мира» С.С. Наровчатову и попросили ответить Вам по существу высказанной критики в адрес рецензии Д. Жукова.

Всего доброго

В. Помазнева

Отдел литературоведения «Литературной газеты».

   8.

27 июля 1979

Москва

Литературная газета

Отдел литературоведения

В. Помазневой.

Уважаемая тов. В. Помазнева!

Ваше письмо № 041732 от 20 июля сего года повергло меня, мягко говоря, в изумление.

Вы пишете: «Опубликовать Ваше письмо в «Литературной газете» не считаем возможным». Согласитесь: ответ более чем лаконичен. Что значит «не считаем»? Это ваше личное решение или всего вашего отдела, или Вы выполняете поручение главного редактора, редколлегии? Обо всем этом в Вашем письме нет ни слова, как не указаны причины отказа.

Если редакцию не удовлетворяет литературная форма, то я охотно поработал бы по конкретным замечаниям.[4] Если не устраивает антифашистская направленность моей статьи, то это в высшей мере странно, тем более что Ваше письмо я получил одновременно с № 30 ЛГ от 25 июля, где на второй странице обнаружил большую редакционную статью под названием «Чувство семьи единой». В статье говорится о большом числе произведений, воспевающих дружбу и братство народов. Если газета отстаивает принципы интернационализма на положительных примерах, то ей тем более следует выступить против тех случаев, когда злонамеренные люди пропагандируют шовинизм и расизм. Ведь в том же номере ЛГ помещена статья Н. Барабановой «Мода на “высшую расу”», высмеивающая западногерманских единомышленников Д. Жукова. В том, что западных шовинистов следует критиковать, никто не сомневается, однако честно ли замалчивать, что та же плесень завелась в нашем собственном доме?

Но, может быть, редакция не согласна с моей оценкой рецензии  Д. Жукова? Тогда возражайте по существу. Вместо этого Вы сообщаете, что для ответа по существу направили мое письмо главному редактору «Нового мира» С.С. Наровчатову, то есть в тот самый журнал, который я подвергаю критике. Зачем? Разве я сам не знаю адреса «Нового мира»?   

Не мне Вам объяснять, что я прислал в ЛГ не «письмо в редакцию», какие приходят тысячами по поводу поломанных унитазов или отсутствия пива в ближайшем ларьке и которые вы рассылаете  в соответствующие организации. Я направил в газету литературное произведение, написанное в форме Открытого письма. Поэтому я прошу редакцию не отфутболивать мое, повторяю, литературное произведение, а рассмотреть его с точки зрения содержания и формы, после чего дать мне ясный и мотивированный ответ, как автору – кстати, члену Союза Писателей, чьим органом является ЛГ.

            С уважением

      С. Резник.  

 9.

При ответе ссылаться на наш № 41732

18 октября 1979 года.

Уважаемый Семен Ефимович!

Мы получили Ваше письмо и внимательно с ним ознакомились.

Вы просите дать оценку Вашего «литературного произведения, написанного в форме открытого письма» главному редактору журнала «Новый мир». Вы профессиональный литератор, поэтому очевидно, понимаете, что у редакции не может быть никаких претензий к Вам со стороны именно «формы» Вашего материала. Дело как раз в ином – в содержании спора, который Вы затеяли с «Новым миром».

Выступать в роли третейского судьи в затеянной Вами полемике редакция «Литературной газеты» не будет. Полагаем, журнал, напечатавший рецензию Д. Жукова, в состоянии дать вам все необходимые разъяснения на этот счет.

С этой целью Ваш материал мы сочли целесообразным направить С.С. Наровчатову.

С уважением

Ф. Чапчахов

Член редколлегии, редактор

Отдела русской литературы.

10

Новый мир

Ежемесячный литературно-художественный

Общественно-политический журнал

Главный редактор                          Телефон 294-57-01

30 августа 1979 г.

Уважаемый товарищ Резник!

Проблема, затронутая Вами в отношении рецензии Д. Жукова «Индуизм» (книга Н. Гусевой «Индуизм. История формирования. Культовая практика»), не находит подтверждения среди ученых, к которым мы обратились за консультацией. В связи с этим редакция не находит возможным ставить вопрос о публикации Вашего письма.

            С уважением

            С. Наровчатов.

11.

19 сентября 1979

Москва

       Главному редактору журнала «Новый мир».

Уважаемый Сергей Сергеевич!

Почти через четыре месяца после моего первого обращения к Вам я получил, наконец, ответ за Вашей собственноручной подписью.  Чрезвычайно благодарен Вам за факт присылки ответа, которого я уже не чаял дождаться.

Что же касается содержания Вашего ответа, то за него, к сожалению, благодарить Вас я не могу. И не потому, что «редакция не находит возможным ставить вопрос» (перед кем?) и т.д. Я успел утратить все иллюзии на счет публикации моего Открытого письма в «Новом мире». Однако я вправе был ожидать, что Ваш ответ – коль скоро Вы все-таки ответили – хотя бы отчасти осветит то, что затронуто мною.

Между тем, в вашем письме из шести строк я не нашел ничего, кроме шедевров бюрократического стиля и весьма важной для нашей темы фактической ошибки, ибо рецензия Д. Жукова вовсе не носит названия «Индуизм».[5] Консультация ученых, к которым Вы обратились за помощью, не сделала Ваш ответ ни содержательным, ни даже элементарно точным. Мне же она дает повод заметить следующее.

Ни в коей мере не претендуя на звание ученого, я, однако, около двадцати лет работаю в области научно-художественной литературы, что обязывает меня постоянно общаться с учеными, бывать в лабораториях, на научных симпозиумах и конференциях (иногда на них выступать), знакомиться с научными трудами в ряде областей науки. Все это дает мне некоторые основания полагать, что я немного разбираюсь в том, что такое научный метод и чем он отличается от лженауки. В последнем вопросе я даже могу считать себя отчасти специалистом, так как основательно изучал его на примере лысенковщины. Работая над книгой о Н.И. Вавилове (в свое время она удостоилась высокой оценки, в частности, в «Новом мире»),[6] я не мог не задуматься над вопросом, каким образом невежественному фальсификатору и демагогу удалось взять верх над классической генетикой и ее лидером  Н.И. Вавиловым. Чтобы разобраться в этом, я должен был проанализировать немало трудов Лысенко и его сподвижников. Читая рецензию Д. Жукова, я ощутил такое знакомое благоухание, что должен был прерваться, чтобы взглянуть на обложку журнала и убедиться, что у меня в руках «Новый мир» 1979 года, а не «Яровизация»[7] 1939-го. Сногсшибательные открытия, какими Д. Жуков «удлиняет» историю славян на два тысячелетия, испечены по тому же рецепту, каким пользовался Т. Д. Лысенко, когда выдавал за новое слово науки глупые выдумки, которые «подтверждались» ссылками на авторитеты, чьи взгляды извращались и выворачивались наизнанку (Так же поступает Д. Жуков, цитируя, например, антрополога Т.И. Алексееву).

Все это я говорю к тому, что консультироваться с учеными следовало не по поводу моего Открытого письма, в котором, как Вы знаете, не обсуждалось ни одного специального вопроса, а по поводу рецензии Д. Жукова. Если бы это было сделано, то страницы «Нового мира» не осквернились бы ею, ибо ни один уважающий себя и науку ученый не рекомендовал бы к печати произведение, где «Верховный бог» намеренно спутан с «Единым», библейские сюжеты сочиняются в Северном Причерноморье и славянские племена создают «мощную культуру» за тысячи лет до того, как славяне (по данным современной науки!!) появились на исторической сцене.[8]

Обратив Ваше внимание на рецензию Д. Жукова, я полагал, что она увидела свет исключительно по вашему редакторскому недосмотру. На самом деле Вы это и подтвердили – сначала долгим молчанием, а затем заведомо отписочным ответом. Тем не менее, Вы берете под свое покровительство произведение, содержащее заведомую фальсификацию науки и шовинистические амбиции, а раз так, то Вы заявляете себя единомышленником автора рецензии. По поводу последнего обстоятельства выражаю Вам мое искреннее соболезнование.

С уважением

С. Резник          

12.

Ответа не последовало, зато через несколько дней газеты сообщили о присвоении С.С. Наровчатову звания Героя Социалистического Труда.

Из книги историка Николая Митрохина [9] я не без удивления узнал, что один из наиболее ретивых «сионологов» того времени, Е. Евсеев, в изданной в 1978 году «монографии» «Сионизм в системе антикоммунизма» обвинял С. Наровчатова в том, что он «союзник сионистов». Не из страха ли перед подобными обвинениями  Наровчатов и стал публиковать шовинистические опусы Д. Жукова – единомышленника и друга Е. Евсеева.

О скандале вокруг антисемитской книги Е. Евсеева мне было известно тогда же, однако с самой книгой я познакомиться не мог: она не поступила в продажу, а рассылалась в закрытом порядке по обкомам и райкомам КПСС и другим идеологическим учреждениям, как своего рода инструкция или учебное пособие для сети политпросвещения.

С.С. Наровчатов умер в 1982 году. С Ф.А. Чапчаховым моя переписка продолжалась, но касалась уже других сюжетов.[10]

Жив ли Дмитрий Анатольевич Жуков, мне неизвестно (сообщений о его смерти я не встречал, но и его новых публикаций мне давно не попадалось), но дело его живет. Одно из свидетельств тому – разбирательство в Краснодарском краевом суде в октябре 2006 года иска краевой прокуратуры о запрете неоязыческой религиозной общины «ВЕК РА».  Община действовала очень активно и, в частности, издавала журнал «Ведическая Культура», в котором печатались статьи о «духовном наследии славян и ариев», демонстрировались «свастичные символы, сходные до степени смешения с нацистской символикой», доказывалось, что «славяно-арийские символы несут в себе Вселенское мировоззрение наших Родных богов».[11] Краевой суд постановил ликвидировать неоязыческую славяно-арийскую общину. Если это решение осуществлено, то данной организации больше нет, но сколько таких или схожих общин раскидано по Руси Великой, – никому не ведомо.

Догадывался ли в 1979 году Дмитрий Анатольевич Жуков, как его слово отзовется? Где бы он ни был сегодня – на этом свете, или уже на том, – душа его, конечно, ликует.

Сюжет третий

«Посмотрим на ситуацию спокойно» (Феликс Кузнецов – прикрытие с тыла) 

Профессионально проработав в советской литературе более двадцати лет, я эпизодически должен был иметь дело с высокопоставленными литературными начальниками. К счастью, такие контакты были нечастыми и недолгими, ибо по возможности я их избегал и, во всяком случае, на них не напрашивался. Потому похвастаться близким знакомством с этой публикой, я не могу. Но в той мере, в какой мне приходилось их знать, это были люди неинтересные и мало отличавшиеся друг от друга. Однако, все-таки в каждом было что-то свое, непохожее. Один, например, надувался, стараясь казаться особенно важным и неприступным. Другой, напротив, держался запанибрата, демонстрируя доброжелательность и демократизм. Кто-то снисходил до шуток, а кто-то другой всегда был насуплен.

Феликс Феодосьевич Кузнецов – до недавнего времени директор Института мировой литературы, а в позднесоветские времена Первый секретарь правления Московский писательской организации – отличался от других литературных бонз полным отсутствием чего-либо отличительного. Если бы кто-то, стремясь создать образ среднестатистического литературного бюрократа, сложил их всех и разделил на число слагаемых, получился бы Феликс Кузнецов. Среднестатистичность проявлялась у него во всем: в одежде, в его дородной фигуре, в прическе, в манере двигаться, говорить, писать, даже в аккуратной бородке, которая, казалось бы, должна придавать ему какую-то особинку. Все у него было серое, безликое, среднее.

Когда  Феликсу Кузнецову исполнилось 70 лет газета «Российский писатель» (есть и такая!) опубликовала панегирик юбиляру. Автор – бывший студент Феликса Кузнецова в Литературном институте Николай Дорошенко, – захлебываясь от восторга, поведал миру о том, как учил студентов профессор Кузнецов. Вот как:

«Начал он занятия так, как большой чиновник начинает прием посетителей. Заглядывал в список, называл фамилию, просил рассказать о себе. А затем спрашивал: “Стало быть, какие у вас проблемы?”. “Да вот в ‘Юности’ рассказы уже два года лежат…” растерянно бормотал студент. “Хорошо… я сделаю звонок”.».[12]

И звонил. И устраивал на штатную работу (в том числе, и благодарного автора панегирика), и пробивал рукописи в издательствах. Ну, как не восхищаться таким профессором? Как не носить на руках! Сер? Скудоумен? Что за беда! Никакой, даже самый выдающийся преподаватель никого еще не сделал писателем. Для этого нужен талант – он либо есть, либо его нет. А рукопись, гулявшая несколько лет по издательствам и вдруг по волшебному звонку превратившаяся в книгу, а заодно и в круглую сумму в платежной ведомости, а позднее и в членское удостоверение Союза писателей со всеми, так сказать, вытекающими… Эта «штука»  не нечто эфемерное, именуемое талантом! Она, по бессмертному выражению вождя всех народов, посильнее «Фауста» Гете.

Ну, а если он так старался ради студентов, от которых прямой корысти ему не было (просто чтобы не роптали, не злословили по издательским коридорам – как не вспомнить Молчалина, угодничавшего перед дворником и его собакой), то можно только вообразить, на какие ухищрения он пускался, ублажая тех, от кого что-то зависело в его судьбе! Таков секрет успеха – если не литературного, то административно-карьерного. [13] 

   С Феликсом Кузнецовым я был отдаленно знаком с тех времен, когда он еще не занимал никаких постов,  примерно с 1967 года. В серии «Жизнь замечательных людей» готовилась его книга «Публицисты 1860-х годов», и он часто бывал в редакции.

Книга состояла из трех биографий: Григория Благосветлова, Варфоломея Зайцева и Николая Соколова. Надо ли было включать книгу об этих талантливых, но все-таки не первостепенных литераторах в серию ЖЗЛ? 

Для меня и для других сотрудников редакции было очевидно, что нет. Но такова была причуда нашего шефа, Юрия Николаевича Короткова, питавшего особую слабость к «шестидесятникам».

Сам Коротков много лет писал книгу о Дмитрии Писареве. Как ни относись к прямолинейному утилитаризму Писарева, но то была фигура первой величины. Яркая одаренность, несгибаемость и трагическая судьба главного героя давали материал для увлекательного повествования.

Коротков много работал в архивах, но в исследовательском азарте никак не мог остановиться. По характеру он был максималистом, да и положение заведующего редакцией обязывало. Короткова никак не устраивала роль простого чиновника. Он считал себя – и действительно был! – творческой личностью. В своей критике рукописей, поступавших в редакцию, он был строг и нелицеприятен. Даже лучшие книги серии его всегда чем-то не устраивали. Один автор, по его мнению, глубоко владел материалом, но писал скучно. Другая книга была написана лихо, но поверхностно. Третья страдала еще какими-то изъянами…

Помню, когда я еще только начинал работать в серии, меня сильно озадачивал его нигилизм. Однажды я его спросил, почему он так негативно оценивает даже лучшие наши книги, тогда как в магазинах их расхватывают, всюду о них говорят, в ведущих изданиях публикуются хвалебные рецензии. Он взглянул на меня удивленно, подумал минуту, потом сказал:

 Знаешь что! В тот день, когда я успокоюсь и стану говорить, что мы издаем отличные книги, меня надо будет отсюда гнать метлой!

В том, что серия ЖЗЛ в 1960 годы достигла огромного престижа и популярности среди интеллигенции, стала составной частью того лучшего, что было создано в советской культуре послесталинского периода, заслуга Короткова была колоссальной. Но, высоко ставя планку для других авторов, он еще выше ставил ее для себя, и в этом таилась его личная трагедия как писателя. Представить заурядную рукопись он не хотел и не мог, а чтобы написать незаурядную, одного желания мало. Он нервничал. Каждый год, уходя в отпуск, он предполагал вернуться с оконченной рукописью, но в отпуске заболевал. Он страдал гипертонией, и – то ли от умственного напряжения, то ли от излишней нервозности – кровяное давление выходило из-под контроля как раз тогда, когда он готовился сделать решительный рывок. Он продлевал отпуск по болезни, прихватывал месяц-другой за свой счет, а, вернувшись, сообщал, что окончание рукописи откладывается еще на год. Закончил он ее много лет спустя, уже после того, как его «ушли» из редакции. И, должен сказать, что биография Писарева (так и оставшаяся его единственной книгой), хотя не стала эталоном, о котором он мечтал (да это и не возможно), но заняла достойное место среди лучшего, что было наработано серией ЖЗЛ.  

Понятно, что «писаревцы», то есть круг журнала «Русское слово», незаслуженно обиженного историками литературы по сравнению с «Современником», были Короткову особенно близки. И потому, когда Феликс Кузнецов – тогда молодой, подающий надежды критик пришел со своим  предложением, Коротков тотчас же заключил с ним договор, не потребовав  пробных глав. Не исключаю, что Коротков поспешил еще и потому, что не хотел давать пищу для пересудов, будто он «перекрывает кислород» конкуренту по теме.

Просчет оказался двойным.

Мало того, что главные герои книги Кузнецова были не ЖЗЛовского калибра,  рукопись оказалась совершенно беспомощной. Коротков жалел, что поддался собственной слабости, но было поздно: для расторжения договора требовалось ЧП, а серость – ненаказуема.

Коротков сам редактировал рукопись Ф. Кузнецова и провозился с ней года два. Он требовал от автора доработки, на которую тот был неспособен. Коротков был человеком вспыльчивым, взрывного темперамента; и, судя по тому, в каком жалком виде иной раз вышмыгивал из его кабинета вальяжный, с неторопливыми, почти барскими (уже тогда!) повадками Феликс, было видно, что Коротков разве что стулья не ломал о его ребра.

Когда книга вышла, я в нее не стал даже заглядывать, зная, что она бездарна. Но степень убогости этого сочинения я не представлял. Она открылась мне годы спустя, когда пришлось-таки в него заглянуть.

Во второй половине 1970-х годов я писал книгу о Владимире Онуфриевиче Ковалевском, «гениальном и несчастном» основателе эволюционной палеонтологии (в 41 год покончил с собой). В молодости Ковалевский был близок к революционным кружкам и занимался издательской деятельностью. То и другое сблизило его с Варфоломеем Зайцевым, с которым он затем крупно поссорился. Зайцев в отместку пустил злой слух, будто Ковалевский – агент Третьего отделения. Так что конфликт был острый. Чтобы зримо и интересно о нем написать, мне нужно было обрисовать личность Зайцева. Обратившись к книге Феликса Кузнецова, я не нашел в ней ни одного живого штриха, ни малейшей зацепки. То был унылый доклад о жизни и деятельности – без вкуса, цвета и запаха.

Не найдя того, что меня интересовало в опубликованном тексте, я решил позвонить автору: ведь в книгу обычно входит лишь небольшая часть собранного материала – гораздо больше остается в подводной части айсберга.

Феликс Кузнецов к тому времени уже был главой Московской писательской организации, то есть был обложен толстым слоем секретарш и референтов, но дозвониться до него оказалось просто. В разговоре Феликс был предупредителен и приветлив, но, к моему удивлению, о конфликте своего героя с Владимиром Ковалевским он впервые услышал от меня. Ни на один мой вопрос, касавшийся личности Зайцева, он ответить не смог; о том, в каких архивах можно найти материалы о нем, не знал; даже литературных источников, которыми сам пользовался, «не помнил». С такой степенью некомпетентности автора биографической книги ни до, ни после этого мне сталкиваться не приходилось. 

На том мои «творческие» контакты с Феликсом Кузнецовым закончились. Никаких его произведений я больше не читал, да он, похоже, уже ничего и не писал кроме казенных докладов для писательских конференций и съездов.

О моих с ним контактах иного рода рассказывает публикуемая переписка.

1.

5 ноября 1980 г.

Москва

Первому секретарю Правления

Московской писательской организации

Ф.Ф. Кузнецову.

Глубокоуважаемый Феликс Феодосьевич!

31 октября сего года в Гостиной ЦДЛ должно было состояться обсуждение книги И. Золотусского «Гоголь» (серия ЖЗЛ).[14] Об этом обсуждении я узнал заранее из «Календарного плана» работы ЦДЛ и подготовился к нему. В начале заседания я подал председательствовавшему на нем В. И. Гусеву [15] записку, в которой написал: «Прошу слова. Семен Резник». Примерно в середине вечера я подошел в к В.И. Гусеву и спросил, когда я получу слово. Он ответил, что-то неопределенное – в том смысле, что очередь еще не подошла. Однако слово мне дано так и не было. После закрытия заседания я спросил В. И. Гусева, почему он не предоставил мне возможности высказаться. Он ответил:

Потому что я вас не знаю.

Таким образом, В.И. Гусев не только нарушил элементарные демократические нормы ведения творческих дискуссий, но не счел нужным хоть как-то это замаскировать – ссылкой, например, на недостаток времени.

Всякому ясно, что дискуссия перестает быть таковой, если на ней дозволяется выступать только тем, кто лично известен председателю. Дискуссии для того и устраиваются, чтобы на них мог высказаться каждый читатель, вплоть до случайного человека с улицы. Что же касается меня, то помимо того, что я член Союза писателей, я имею основания полагать, что на обсуждении биографической книги я человек не случайный. Как Вы знаете, более десяти лет я работал редактором серии ЖЗЛ. Под моей редакцией вышло около семидесяти биографических книг.  Я являюсь автором четырех биографий – три из них вышли в серии ЖЗЛ отдельными книгами и одна – в сборнике, составителем которого я тоже являюсь. (Не говорю о двух других моих книгах). Я неоднократно участвовал в дискуссиях о биографическом жанре, выступал в самых разных аудиториях, в том числе, конечно, и в ЦДЛ; мои статьи о теории жанра, рецензии на отдельные биографические книги не раз появлялись в печати (как и рецензии на мои книги). Я являюсь одним из редакторов-составителей «Каталога» серии ЖЗЛ; в «Каталоге» помещена справка обо мне как об авторе серии.[16] Короче говоря, я 18 лет профессионально работаю в биографическом жанре, поэтому те, кто связан с этим жанром, знают меня – одни лично, другие по литературе. Если для председателя собрания, на котором обсуждалась биографическая книга, мое имя оказалось неизвестным, то это факт его биографии, а не моей.

Я говорю: книга Золотусского «должна была обсуждаться», а не «обсуждалась», потому что делового обсуждения не было. Многие из выступавших говорили в адрес автора ни к чему не обязывающие комплементы, а затем пускались в рассуждения о посторонних предметах. Так, один из ораторов долго растолковывал, что следует разуметь под понятием «национальный гений», а другой – с горячностью, достойной лучшего употребления,  объяснял, что Николай Первый был врагом крепостного права и не покончил с ним только потому, что русский мужик не мог обойтись без отеческой опеки помещика, ибо он (мужик) не дурак выпить, подраться и пустить красного петуха.

Книгу Золотусского наперебой называли «яркой», «талантливой», «новым словом», «открытием», даже – неоднократно! – «подвигом». Николай Васильевич Гоголь не удостаивался при жизни таких похвал. В своем заключительном слове И. Золотусский благодарил всех пришедших на обсуждение и особенно выступивших. Он сказал, что всех их много лет знает, тронут вниманием и т.п. Словом, вместо творческой дискуссии состоялся банкет с пышными тостами в честь виновника торжества. Остается недоумевать, зачем о нем было объявлено как о творческой дискуссии и почему он состоялся в гостиной, а не этажом ниже – в ресторане.

Нечего и говорить о том, что за весь вечер ни разу не прозвучало то критическое отношение к книге И. Золотусского, которое выявилось в ряде выступлений в журнале «Вопросы литературы» (№ 9, 1980), хотя это мнение, конечно, не является мнением только тех, кто выступил на страницах журнала.[17] Я, в частности, намеревался поддержать и развить некоторые положения, выдвинутые А. Дементьевым, П. Мовчаном и другими.

Один ли я не получил возможности высказаться, или были и другие «пострадавшие», мне неизвестно, но ясно одно: В.И. Гусев блестяще справился с ролью тамады на банкете, но не с ролью председательствующего на творческой дискуссии. Если бы на вечере отчетливо прозвучала критика в адрес И. Золотусского, то то обстоятельство, что мне не дали высказаться, свелось бы к личному недоразумению между В. Гусевым и мной. Однако, в связи со сказанным выше, я принужден считать мое несостоявшееся выступление принципиально важным и полагаю необходимым довести его содержание до сведения писательской общественности. Думаю, что это будет особенно полезно для И. Золотусского, а, может быть, и для других авторов, пробующих свои силы в биографическом жанре. 

Я не могу здесь воспроизвести текст моего подготовленного выступления – это заняло бы слишком много места – но кратко, тезисно укажу, что, дополняя положения П. Мовчана, я намеревался аргументировать ту мысль, что Гоголь в книге Золотусского является не предметом пристального исследования, а лишь внешним поводом сказать «то» и «то». П. Мовчан считает (и убедительно показывает), что Золотусский, в сущности, не любит Гоголя и потому «снижает» его образ. С моей точки зрения, гораздо хуже то, что автор книги не любит истину, не ищет ее. Важна не истина, не литература, не личность и творчество Гоголя, а собственная драгоценная «мысль». И потому книга Золотусского – это не документальная биография Гоголя, а, в лучшем случае, миф о Гоголе, выдаваемый за документальную биографию.

В обосновании этого положения я мог бы привести много убедительных доводов, но здесь вынужден остановиться только на интерпретации «Выбранных мест…», как главном пункте спора вокруг книги И. Золотусского в «Вопросах литературы».

Как известно, Белинский считал эту книгу сознательной подлостью со стороны Гоголя. Если современный биограф, в результате тщательного изучения материала, пришел к выводу, что Белинский был несправедлив в столь резкой оценке, то есть что субъективно для Гоголя «Выбранные места…» были такой же честной книгой, как и другие его произведения, он не только имеет право, но и обязан снять с Гоголя клеймо подлеца. Однако убедительной такая переоценка может быть только в том случае, если биограф ответит на неизбежный вопрос:  почему честная книга произвела впечатление подлой, так что от Гоголя отвернулись не только сторонники того лагеря, который представлял Белинский, но и противоположного лагеря (Аксаков и другие). И главное, беря под защиту Гоголя, как честного человека, несправедливо обвиненного в подлости, автор биографии не может брать под защиту идейные позиции, выраженные в «Выбранных местах…». [18] Это невозможно сделать, прежде всего, из уважения к Гоголю, который очень скоро сам признал свою книгу заблуждением. Но И. Золотусский защищает не Гоголя, а его заблуждение! «Диалог» между Гоголем и Белинским он интерпретирует таким образом, будто спорили «две России» и будто спор этот не разрешен до настоящего времени.

Путь, который указывал России Белинский, -- путь борьбы с крепостничеством, невежеством, полицейским произволом, бесправием народа, телесными наказаниями, а для начала за «по возможности строгое выполнение хотя тех законов, которые уже есть», и путь «самовоспитания» в духе покорности и пресмыкательства перед сильными мира сего, что предлагал Гоголь в «Выбранных местах…», ставятся И. Золотусским на одну доску, как две точки зрения, заслуживающие не только равного внимания, но и равного уважения. Вносить такой релятивизм в сознание читателей значит не только искажать историческую правду, но и подрывать основы нравственности.

Появление в серии ЖЗЛ таких книг, в которых историческая правда подменяется мифами (в этом отношении рядом и даже впереди книги И. Золотусского стоят «Гончаров» Ю. Лощица[19] и «Островский» М. Лобанова[20]), не может не вселять тревогу. Однако еще большую тревогу вызывает та искусственная атмосфера, какая создается вокруг этих книг. Нам усиленно твердят: «Эти книги спорные!» Но спорность создана искусственно. Материалы дискуссии в «Вопросах литературы» показывают: все, кто выступал против, выставили веские аргументы; все кто за, не оспорили их, но противопоставили голословное «несогласие». Какая же это «спорность»?

Критик Ю. Селезнев (он же заведующий редакцией ЖЗЛ)[21] активно выступает в печати как защитник «незыблемости» классического наследия.  Он мечет громы и молнии в так называемых модернистов, то есть в тех, кто пытается как-то по-своему, нетрадиционно истолковать некоторые страницы великой русской литературы. А вот в дискуссии на страницах «Вопросов литературы» Селезнев вдруг заявил себя сторонником «нового», «современного», «нетрадиционного» прочтения классики. Именно за такое прочтение он превозносит книги Ю. Лощица, М. Лобанова и И. Золотусского, изображая дело так, словно эти авторы стараются по-современному подойти к классике, а отсталые ортодоксы «побивают» их цитатами из Белинского и Добролюбова, словно после них и сказать ничего нельзя.

Не могу пройти мимо еще вот какого обстоятельства. «Вопросы литературы» вынесли на обсуждение не только «Гоголя», «Гончарова», «Островского», но и другие книги о писателях, вышедшие в серии ЖЗЛ в последние годы, среди них «Герцен» В. Прокофьева[22] и «Писарев» Ю. Короткова.[23] В. Жданов [24] сказал несколько добрых слов в адрес этих книг, но его никто не поддержал. Никто и не оспорил. О чем спорить, если это бесспорно хорошие книги. В литературном отношении они нисколько не уступают трем «спорным» (на мой взгляд, превосходят их), а в научном отношении тут и сравнивать нечего: книга Ю. Короткова, например, это подлинное открытие Писарева. Писатель-исследователь больше двадцати лет отдал этой работе, почти вся книга основана на новых, найденных самим автором архивных материалах. Подробной биографии Писарева не было – теперь она есть. Капитальное приобретение для критики, литературоведения, истории русской общественной мысли, для биографической литературы. Может быть, книга Ю. Короткова «ортодоксальна»? Нет! Многие из тех ходячих ярлыков, какие были наклеены на Писарева, соскоблены автором. Но сделано это аккуратно, тонко, с любовью к исторической правде как она есть, а не к «мифологии», не к сенсационной «спорности». Но никто не называет этот труд подвигом – книгу почти не замечают.

Все это не так парадоксально, как кажется с первого взгляда, ибо, в ущерб книгам подлинно талантливым и добросовестным, критики определенной ориентации целенаправленно поднимают шумиху вокруг недоброкачественных произведений тоже строго определенной ориентации. Делается это не из-за литературных или научных достоинств, не из-за «незыблемой» или, напротив, «новой» трактовки классики, а потому что в указанных произведениях проводятся идеи, направленные на подрыв нравственных ориентиров, на которых базируется общественное сознание. Стремясь дезориентировать читателей в указанном отношении, авторы и идут на мифологизирование исторической правды и классической русской литературы. Не случайно Ю. Лощиц объявляет Гончарова создателем «мифологического реализма». Это понадобилось биографу для того, чтобы перетолковать в обратном истинному смысле идейно-художественное содержание великих творений писателя. Когда Обломова, олицетворяющего физическую и моральную деградацию уходящего с исторической сцены крепостничества, объявляют «положительным героем мира Гончарова», а действительно положительный герой его мира Штольц возводится в ранг дьявола, «князя тьмы» (Ю. Лощиц); когда Кабаниха, олицетворяющая самодурство темного буржуазного быта, становится чуть ли ни положительным героем мира Островского, а Катерина – отрицательным (М. Лобанов); когда освободительное движение в России XIX века объявляется бесовщиной, тайно направляемой из зарубежных масонских центров (Ю. Лощиц), а борьба лучших людей России за женское равноправие трактуется как половая распущенность (М. Лобанов); и, наконец, когда апология лакейства и крепостничества в «Выбранных местах…»  Гоголя объявляется «путем исторического развития», равно пригодным для России, как и борьба с крепостничеством (И. Золотусский), -- то «спор» выходит далеко за рамки академических проблем литературоведения и биографического жанра.

Нарушение демократических норм проведения творческих дискуссий, допущенное В.И. Гусевым, а также те соображения, которые из-за этого нарушения я не мог высказать, считаю необходимым сделать известными (хотя бы в том кратком и фрагментарном виде, как они здесь изложены), по крайней мере, в нашем узком писательском кругу. Не являясь делегатом Конференции Московской писательской организации, которая должна состояться в ближайшие дни, прошу Вас, как Первого секретаря правления, зачитать это письмо перед делегатами Конференции.[25]

Параллельно посылаю копию этого письма в редакцию газеты «Московский литератор» и прошу Вашего содействия в опубликовании его в нашей многотиражке, чему, как не трудно предвидеть, могут встретиться препятствия.

С уважением

Семен Резник

2.

СП    РСФСР

ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ

ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53

№ 242                                                                   31 марта 1981 г.

            Уважаемый Семен Ефимович!

В свое время я внимательно прочел Ваше письмо и думаю, что по истечении времени мы с вами можем взглянуть на ситуацию более спокойно. Тот факт, что Вы не смогли принять участие в обсуждении книги И. Золотусского «Гоголь» в творческом объединении критики, ни в коей мере не мешает вам высказать свой взгляд на эту книгу в печати.

Газета «Московский литератор» не вела дискуссию по книге И. Золотусского, так же, как не вела и по другим книгам, поэтому Вам сообразней всего обратиться в любой из соответствующих органов центральной печати.

С уважением

Ф. Кузнецов

Первый секретарь Правления

Московской писательской организации

СП РСФСР

3.

14 апреля 1981

Москва

Уважаемый Феликс Феодосьевич!

Давайте посмотрим на ситуацию спокойно.

В письме от 5.11.80 я сообщил Вам о факте нарушения демократическим норм проведения творческих дискуссий, в результате чего «дискуссия» по книге И. Золотусского «Гоголь» вылилась в пустое славословие автора, я же, как потенциально неудобный оратор, вообще не получил слова. Наиболее эффективной мерой к недопущению таких «обсуждений» в будущем может быть, конечно, предание подобных фактов огласке, поэтому я просил Вас зачитать мое письмо на Конференции и содействовать его опубликованию в «Московском литераторе».

В ответе Вашем от 31 марта с.г. суть вопроса полностью обойдена. Почему? Ведь Вы отлично понимаете, что, как член Московской писательской организации, я обратился к Вам, как к руководителю этой организации, не для того, чтобы получить совет высказаться где-то в другом месте.

Вынужденный вторично беспокоить Вас по тому же вопросу, я исхожу из убеждения, что В.И. Гусев (как и другие руководители) избран на ответственный пост, чтобы служить интересам литературы, а не отдельной группке литераторов, которые, скверно делая литературное дело, отлично обделывают свои литературные дела, используя для этого беспринципное восхваление друг друга, запугивание несогласных и прямое затыкание рта тем, кого не удается запугать.

Именно потому, что в моей письме шла речь о внутренней жизни Московской писательской организации, я направил его копию в «Московский литератор», а не в какой-либо иной орган. Однако ответа еще нет (чтобы посмотреть на ситуацию спокойно,  редакции, видимо, нужно еще больше времени, чем нам с Вами).

С уважением

С. Резник

Член СП СССР

P.S. Надеюсь, что на этот раз Вы ответите по существу, и не через пять месяцев, а хотя бы в срок, установленный законом.

4.

СП    РСФСР

ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ

ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53

№ 307                                                           «  »[26]  апреля 1981 г.

 

Уважаемый тов. Резник!

Благодарю Вас за письмо. Спешу ответить «в срок, установленный законом»: зачитать Ваше письмо в своем докладе на конференции я не мог, поскольку в час, отведенный мне для доклада, я должен был охватить работу Московской писательской организации в течение четырех лет; требовать оглашения Вашего пространного письма, просто нескромно.

С уважением

Ф. Кузнецов

Первый секретарь Правления

Московской писательской организации

СП РСФСР

5.

31 мая 1981

Москва

Уважаемый Феликс Феодосьевич!

Благодарю Вас за скорый ответ. Чтобы не отвлекаться от дела, я не стану возражать против Вашего более чем странного упрека в нескромности. Замечу лишь, что я не просил включать мое письмо в текст Вашего доклада. Письмо можно было огласить в ходе прений, еще логичнее – при обсуждении кандидатур в новый состав Правления, в которое ведь избирался и Гусев, так что узнать о том, как он использует свое начальственное положение, делегатам Конференции было отнюдь нелишне.

Однако Конференция далеко позади и суть вопроса, который я ставлю перед вами, состоит в следующем. Намерены ли вы способствовать оглашению сообщенных мною фактов антидемократических действий В.И. Гусева через газету «Московский литератор» или иным способом или нет? Так как Вы дважды уклонялись от этого вопроса, то я подчеркиваю его и прошу ответить четко и определенно – хотя бы для того, чтобы закончить эту переписку, ибо она надоела Вам, я думаю, так же, как и мне.

Поскольку напоминание о необходимости соблюдать закон, который регламентирует не только сроки, но и требует отвечать на письма по существу, рассердило Вас настолько, что Вы забыли мое имя-отчество, то на закон я больше не ссылаюсь.

Желаю Вам всего наилучшего.

С. Резник

6.

СП    РСФСР

ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ

ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53

№ 425                                                              « 8 »  июня 1981 г.

Уважаемый тов. Резник!

В третий раз со всей четкостью и определенностью сообщаю Вам свою точку зрения: на мой взгляд, публиковать вашу статью нецелесообразно.

В принципе же, вопрос о публикации статьи решает коллегия «Московского литератора», куда вам и следует обратиться.

На этом считаю предмет нашей с Вами переписки исчерпанным.

С уважением

Ф. Кузнецов

Секретарь Правления

МО СП РСФСР

7.

17 июля 1981 г.

Москва.

Главному редактору «Литературной газеты»

А.Б. Чаковскому

Уважаемый Александр Борисович!

Среди опубликованных в «Литературной газете» материалов VII съезда Союза писателей СССР[27] мое внимание привлекла та часть выступления Ф.Ф. Кузнецова, в которой он остановился на недостатках литературной критики. По мнению Ф.Ф. Кузнецова, нашей критике «не хватает наступательности и принципиальности, идейно-этической зоркости и требовательности в борьбе с недостатками в литературе».

«Уровень глубины, серьезности и основательности критики в литературе, сказал далее Ф. Кузнецов,  заметно отстает от уровня развития общественной критики в стране».

Положение, как видим, серьезное, и о нем заявил, не «рядовой» писатель, а Первый секретарь правления крупнейшей писательской организации. Последнее обстоятельство заставляет думать, что руководство данной организации с отставанием критики ведет последовательную борьбу.

К сожалению, мне довелось столкнуться с фактами, говорящими о противоположном.

31 октября 1980 года я присутствовал в Центральном Доме Литераторов на обсуждении книги И. Золотусского «Гоголь», которое проводилось творческим объединением критиков и литературоведов. Я хотел принять участие в обсуждении, причем в своем выступлении я намеревался показать идейно-этическую несостоятельность книги И. Золотусского. Однако председательствовавший на собрании В.И. Гусев позволил высказаться только апологетам И. Золотусского; потенциально нежелательным ораторам, в том числе и мне, он просто не предоставил слова.

О случившемся я сообщил Первому секретарю Московской писательской организации Ф.Ф. Кузнецову. Так как через несколько дней должна была состояться Конференция Московской писательской организации, то я просил зачитать мое письмо перед делегатами. Кроме того, я просил способствовать опубликованию моего письма в газете «Московский литератор», куда направил его копию.

Ф.Ф. Кузнецов не только не выполнил моей просьбы, но и ответить удосужился лишь через пять месяцев, причем полностью обошел существо поставленного мною вопроса (редакция «Московского литератора» не ответила до сих пор). Я вынужден был вновь обратиться к Ф. Кузнецову, но и на второе письмо он не ответил по существу. Не оспаривая приводимых мною фактов (их достоверность, очевидно, не вызывала у него сомнений), он, тем не менее, ни единым словом не осудил действий В.И. Гусева, зато мое желание обратиться к делегатам Конференции квалифицировал как «нескромное», словно Конференция – это не деловое совещание представителей московских писателей, а некое священнодействие, на котором одним положено вещать, а другим – благоговейно внимать.

Я в третий раз обратился к Ф.Ф. Кузнецову, прося дать четкий и ясный ответ: намерен ли он предать гласности приведенные мною факты антидемократических действий В.И. Гусева или нет. На это Ф.Ф. Кузнецов сообщил, что предмет переписки считает исчерпанным.

Хорошо известно, что закон обязывает отвечать на письма в строго обусловленные сроки и по существу поднимаемого вопроса, так что Ф.Ф. Кузнецов пошел на неоднократное нарушение закона только ради того, чтобы оградить В.И. Гусева и И. Золотусского от публичной критики.[28]

Главную причину недостатков современной критики Ф.Ф. Кузнецов видит в отсутствии «гражданского мужества», которого «как раз и не хватает многим нашим критикам, равно как и отделам критики литературных журналов и газет». Это указание явно страдает неполнотой. Ибо среди тех, кому не хватает гражданского мужества, не названы руководители некоторых творческих организаций Союза Писателей, и, прежде всего, Московской писательской организации.

Прошу Вас опубликовать это письмо. Пусть его появление на страницах «Литературной газеты» станет маленьким шагом на пути преодоления  того отставания критики, на которое указал Ф.Ф. Кузнецов.

С уважением

Семен Резник

Член Союза писателей СССР.

8.

На сохранившейся у меня копии этого письма имеется моя же приписка от руки, сделанная по свежим следам событий:

«Отвечено по телефону членом редколлегии ЛГ Ф.А. Чапчаховым. Смысл ответа: печатать письмо ЛГ не будет, так как не может вмешиваться в организационную сторону работы Московской писательской организации.

Разговор с Чапчаховым – 2 сентября 1981 г.».

                ***

Под мудрым руководством партии и правительства Феликс Кузнецов «умело» вел корабль Московской писательской организации на те рифы, о которые разбился Советский Союз и – вместе с ним – Союз писателей СССР. С капитанского мостика разбитого корабля непотопляемый Феликс плавно спланировал в кресло директора Института мировой литературы, в котором и просидел еще много лет – до ухода на заслуженный отдых. В последние годы он подался в «шолоховеды» и сражу же, по щучьему велению, сделал сенсационное открытие: «нашел» рукопись «Тихого Дона», посрамив «клеветников России», доказывающих, писатель Шолохов – это фикция, изобретенная агитпропом, ибо Михаил Александрович не только «Тихого Дона», но и других «своих» книг сам не писал – за него это делали литературные «негры». [29]

Впрочем, «находка» Ф. Кузнецова мало кого убедила, потому столетие Шолохова, по указанию властей, убоявшихся еще большего конфуза, праздновалось в глубокой тайне, при закрытых дверях. Зато 75-летие новоявленного шолоховеда отмечалось с приличествующей событию помпой. «Литературная газета» сообщила об этом кратко, но выразительно:

 «В Большом зале ЦДЛ состоялся творческий вечер в связи с 75-летием первого секретаря Исполкома МСПС, председателя президиума Международного литературного фонда, члена-корреспондента РАН Феликса Кузнецова. Вёл вечер председатель правления Союза писателей России, член Общественной палаты РФ В.Н. Ганичев. В поздравительной телеграмме президента РФ В.В. Путина, присланной в адрес юбиляра, сказано: “Авторитетный учёный-филолог, известный литературный критик, талантливый публицист, Вы внесли весомый вклад в сохранение литературного наследия, стали признанным учителем и наставником для молодых писателей. Самого искреннего уважения заслуживает и плодотворная общественно-просветительская деятельность, которой Вы уделяете огромное внимание”. Юбиляра также поздравил мэр Москвы Ю.М. Лужков. На юбилейном вечере были зачитаны также поздравления в адрес Ф.Ф. Кузнецова председателя Совета Федерации С.М. Миронова, губернатора Вологодской области В.Е. Позгалёва, экс-президента Украины Л.Д. Кучмы, Полномочного посла РФ на Украине В.С. Черномырдина, руководителей союзов писателей и писательских организаций России, Азербайджана, Белоруссии, Армении, Грузии, Казахстана, Кыргызстана, Молдовы и др. Юбиляра приветствовали заместитель председателя Думы РФ, руководитель Вологодского землячества В.А. Купцов, заместитель председателя Думы РФ С.Н. Бабурин, вице-губернатор Вологодской области В.С. Смирнов, директор Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН, академик А.Б. Куделин, директор Государственной российской библиотеки (бывшей Ленинки) В.В. Фёдоров, главный редактор «ЛГ» Ю.М. Поляков, председатель правления Российского гуманитарного научного фонда, член-корреспондент РАН Ю.Л. Воротников, ректор Литературного института им. А.М. Горького Б.Н. Тарасов, директор издательства «Московский писатель» А.Ф. Стручков, заведующий отделом критики журнала «Наш современник» С.С. Куняев. Размышлениями о творчестве юбиляра, о современном общественно-литературном процессе поделились В. Распутин, В. Личутин, Е. Исаев, С. Викулов, В. Сорокин, А. Мишарин, Вл. Бондаренко, Д. Терещенко, а также украинский прозаик, автор трилогии «Советский солдат» А. Сизоненко. На вечере были продемонстрированы отрывки из кинофильмов о Н. Рубцове и М.А. Шолохове с участием Ф.Ф. Кузнецова. В своём выступлении Феликс Кузнецов рассказал о работе над книгой воспоминаний «Исповедь сына минувшего века».[30]

   Словом, почести литературному генералу были возданы в полном соответствии с чином. Мне остается присоединиться к поздравлениям вышестоящих товарищей и смиренно ждать выхода в свет его «Исповеди». Ему есть что рассказать. И чем черт не шутит: а вдруг его исповедь будет искренней.

(продолжение следует)


Примечания

[1] Фильм по сценарию Д. Жукова «Тайное и явное», «разоблачавший» «подрывную деятельность сионистов против СССР», стал, наконец, доступен массам благодаря интернету. Он состоит из пяти частей, их названия говорят сами за себя: «Тайное и явное (цели и деяния сионистов)»; «Их дела»; «Их предательство»; «Их деньги»; «Их ненависть к социализму». СССР давно ликвидирован, социализм на «просторах родины чудесной» приказал долго жить, но фильм «Тайное и явное» остается востребованным. (Дополнительные сведения о Д. Жукове читатель может найти в моей книге «Красное и коричневое», Вашингтон, «Вызов», 1991, глава вторая «Дело Емельянова», стр. 57-58, 66-67, 79-80).

[2] Член редколлегии «Нового мира».

[3] Творческий отпуск – это отпуск за свой счет: считалось, что творческий работник, занимающий редакторскую или какую-то еще должность, слишком занят и для собственного творчества ему нужны такие отпуска без содержания.  

[4] Этому письму предшествовал долгий телефонный разговор с В. Помазневой, в котором она высказывала недовольство формой моего письма, уверяя, что в нем нельзя ничего понять, на что я отвечал, что готов переделать письмо в статью, фельетон и т.п., но она возражала и против этого.  

[5] Как помнит читатель, статья Д. Жукова называлась «Из глубины тысячелетий».

[6] Но тогда главным редактором был не Наровчатов, а  Твардовский.

[7] Журнал «Яровизация» выходил под редакцией Т.Д. Лысенок и был его основной трибуной.

[8] Здесь нелишне добавить, что сногсшибательные «открытия», удлинившие историю славян на два тысячелетия и породнившие их с арийцами, Д. Жуков почерпнул из так называемой «Влесовой книги» и публикаций вокруг нее. Легенды о «Влесовой книге», распространявшиеся в самиздате и спорадически прорывавшиеся в подцензурную прессу, поначалу походили на относительно невинную псевдонаучную сенсацию, раздуваемую журналистами определенного сорта для возбуждения любопытства легковерных людей – вроде сенсаций о НЛО или о девушках, умеющих видеть пальцами. Но постепенно легенды о «Влесовой книге» все более идеологизировались, становясь «историческим» обоснованием притязаний российских национал-патриотов на подавляющее превосходство славяно-арийского этноса, якобы создавшего высочайшую культуру раньше и «лучше» всех других племен и народов. Соответственно, все, кто сомневался в подлинности «Влесовой книги», третировались как русофобы и тайные сионисты. Стала распространяться теория – в подцензурной печати намеками, в самиздате более прямо и откровенно, – по которой первую успешную диверсию против русского народа «сионисты» совершили в X веке, коварно навязав ему христианство и вытравив из его памяти двухтысячелетнее наследие предков (Скурлатов, Емельянов и др.). Даже Великий князь Владимир, при котором произошло крещение Руси, третировался как «полуеврей». Согласно этим «теоретикам», чтобы вернуть русский народ на «национальный» путь, надо возвратиться к язычеству, которое русичи исповедовали до принятия христианства. О двухтысячелетней языческой истории Руси якобы и повествовала «Влесова книга». Фактические сведения о «Влесовой книге» очень туманны и скудны. Легенда гласит, что «Влесова книга» – это  собрание деревянных дощечек, исписанных «руническими» письменами. Дощечки якобы нашел в 1919 году в каком-то разоренном имении под Харьковом (точнее место находки не обозначается) полковник Белой армии А.Ф. Изенбек. После разгрома Белых он бежал на Запад, жил в Бельгии, где и хранил мешочек с дощечками, как величайшую драгоценность, никому не позволяя их выносить. В его квартире с дощечками стал работать другой эмигрант, Ю. П. Миролюбов, химик по образованию и любитель славянских древностей. По его уверению, он в течение пятнадцати лет копировал и расшифровывал текст, однако сами дощечки не уберег: они исчезли после смерти А.Ф. Изенбека, в годы Второй Мировой Войны. В обстоятельной работе О. В. Творогова («Труды Отдела древнерусской литературы (ТОДРЛ)», XLIII, Л., 1990, стр. 170-254) показан генезис создания «Влесовой книги», не оставляющий никаких сомнений в том, что это фальшивка. Достаточно сказать, что во «Влесовой книге» О.В. Творогов обнаружил описание тех же событий, которые Ю.П. Миролюбов излагал в своих сочинениях, написанных до расшифровки им «Влесовой книги», причем в этих сочинениях он ссылался преимущественно на… сказки, слышанные им в детстве от нянчившей его бабки. Эти бабушкины сказки он потом воспроизвел вторично, якобы «прочитав» их на таинственно найденных и столь же таинственно исчезнувших дощечках Изенбека! Несмотря на эти и многие другие разоблачения фальшивки, в России «Влесова книга» продолжает издаваться и обрастать все новыми «патриотическими» комментариями. В издании 2003 года приводится библиография, систематизирующую литературу о «Влесовой книге». В нее включена и статья Д. Жукова «Из глубины тысячелетий», но автор ошибочно названного В. Жуковым, members.cox.net/veles/Publicat/bibl_vel.htm.

[9] Н. Митрохин. Русская партия: движение русских националистов в СССР, 1953-1985), «Новое литературное обозрение», Москва, 2003, стр. 539.

[10] См. Сюжеты шестой и седьмой.

[11] Цитируется по сообщению агентства новостей СОВА (http://www.xeno.sova-center.ru/4DF39C9/8D57DB3) 

[12] Николай Дорошенко. Критик в роли политика, политик в роли критика. К 70-летию Феликса Кузнецова. «Российский писатель»,  2001, № 3, стр. 8.

[13] Впрочем, это мое представление о Ф. Кузнецове не вполне объясняет его головокружительный карьерный взлет. Известный литературный критик В. Оскоцкий, знавший В. Кузнецова с начала 1960-х годов по совместной работе в «Литгазете», сообщил мне об эпизоде, относящемся к 1961 году, на следующий день после публикации стихотворения Е. Евтушенко «Бабий яр», за что главному редактору В.А. Косолапову был учинен разнос в ЦК партии. «Выступает Феликс. Сожалеет, что не видел стихотворения до пу­бликации, впервые прочел лишь в вышедшем номере. Если б раньше - на­шел [бы] возможность убедить В.А. Косолапова отказаться от публикации, пре­достеречь и уберечь газету от ошибки. Выслушав все это, тогдашний зам. ответственного секретаря, ныне покойный Всеволод Ревич молча вы­шел и так же молча вернулся. Ни слова не говоря, показал наборный экземпляр "на собаке" с подписью Феликса. Как поступали в таких слу­чаях в XIX веке? Для начала — не врали. А если уж завирались на виду у всех, то от стыда стрелялись. Феликс не моргнул глазом: “  Значит, я виноват перед коллективом... Спешил и в спешке подмах­нул, не читая...”.». О другом, не менее показательном эпизоде, относящемся уже к концу 1970-х, мне сообщил покойный писатель и журналист Николай Журавлев: «Иду я как-то летним тёплым днём по улице Герцена и приближаюсь к Дому литераторов (но иду я просто мимо). У подъезда членовоз. Охраны, как сейчас, нет. Не дошёл я и десяти шагов, как тяжёлая дверь распахивается, и из неё вылетает сам Феликс Феодосьевич Кузнецов – глава московской писательской организации. Но дело не в его титуле, а в позе. Позе ресторанного лакея, склонившегося перед только что вкусно пообедавшим барином. Не хватает только салфетки на сгибе локтя. Согнута и вся массивная фигура критика, и борода почтительно подрагивает. А барин – другой «Сам» - глава Всея Москвы Виктор Васильевич Гришин [член Политбюро и первый секретарь Московского горкома партии], медленно так выходит, по-боярски, и не сгибаясь проходит в лимузин. Машина трогается, Кузнецов расправляется и теперь сам с барским видом медленно возвращается в резиденцию». В чем-чем, а в лакейской приспособляемости Ф. Кузнецов середняком не был!  

[14] Золотусский И.П. Гоголь, М., «Молодая гвардия», 1979, 511 стр.

[15] В. И. Гусев был главой секции критики и литературоведения Московского отделения СП СССР. Сейчас один из главарей национал-патриотического Союза Писателей России и главный редактор газеты «Московский литератор», имеющей ярко выраженную национал-патриотическую направленность.

[16] При переиздании «Каталога» серии ЖЗЛ в период горбачевской гласности (1987 год) библиографические данные о моих книгах были сохранены, а вот биографическая справка – изъята: автору, покинувшему страну, иметь биографию не дозволялось.  

[17] Подоплека дискуссии в журнале «Вопросы литературы» была такова. Павло Мовчан, талантливый критик, знаток украинской культуры и  литературы,  предложил журналу статью, в которой  показал полную несостоятельность книги Золотусского – в основном на примере украинского периода жизни и творчества Гоголя. Отклонить ее редакция не решилась, но и бросить открытый вызов Золотусскому и тому направлению, которое он представлял, опасалась, зная, что за ним стоят влиятельные силы литературного начальства и агитпропа. Редакция приняла соломоново решение: организовать «круглый стол», то есть рядом со статьей Павло Мовчана поместить хвалебные мнения, и не только о книге Золотусского, но и о ряде других биографий писателей, изданных в серии ЖЗЛ. Таким образом, критика Павло Мовчана была опубликована, но намеренно утоплена в многословной говорильне.

[18] Напомню читателям, что знаменитое письмо Бенинского Гоголю было написано по поводу книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Белинский увидел в ней попытку морального оправдания «кнута и деспотизма», что и вызвало его возмущение. За чтение вслух этого письма в кружке Петрашевского Ф.М. Достоевский и другие петрашевцы были приговорены к смертной казни, замененной в последний момент каторгой.

[19] Лощиц, Ю.М. Гончаров, М., «Молодая гвардия», 1977, 351 стр.

[20] Лобанов, М. П. Островский. М., «Молодая гвардия», 1979, 382 стр.

[21] После Ю. Н. Короткова, которого изгнали из ЖЗЛ за идеологически «вредную» линию, серию возглавил Сергей Семанов, а после того, как его назначили главным редактором журнала «Человек и закон», серию ЖЗЛ возглавил Юрий Селезнев. 

[22] Прокофьев В.А. Герцен, М. «Молодая гвардия», 1979, 400 стр.

[23] Коротков Ю.Н. Писарев, М. «Молодая гвардия», 1976, 368 стр.

[24] В.В. Жданов был литературоведом, автором многих книг, в том числе биографий Добролюбова и Некрасова в серии ЖЗЛ.

[25] В виду многочисленности Московской писательской организации общих отчетно-перевыборных собраний не проводилось; вместо них раз в четыре года проводилась Конференция, делегаты на нее «избирались» по норме один из трех: сомнительной чести удостаивались те, кто активно занимался так называемой общественной деятельностью и старался быть на виду у начальства. Я, естественно, делегатом, не был, выступить на Конференции не мог даже теоретически. Это давало мне формальный повод просить Ф.Ф. Кузнецова, чтобы мое письмо было на ней зачитано.

[26] В оригинале число не проставлено.

[27] За Конференцией Московской писательской организации последовал съезд Союза писателей, столь же скучный и безликой, как и Конференция. Среди опубликованных в ЛГ материалов съезда было и выступление на нем Ф.Ф. Кузнецова

[28] И, конечно, руководство серии ЖЗЛ, где в это время готовилась к переизданию его беспомощная книга «Публицисты 1860-х годов». Так заведующий редакцией Ю. Селезнев и директор издательства В. Ганичев покупали благорасположение литературного начальника, забыв о чистоте «патриотических» риз, ибо публицисты-шестидесятники, с их западничеством и открытой оппозиционностью были для национал-патриотов – что красная тряпка для разъяренного быка. Но что не положено  «быку», то положено номенклатурному бюрократу.

[29] См., напр.: Зеев Бар-Села. Литературный котлован: Проект "Писатель Шолохов". М., РГГУ, 2005.


   


    
         
___Реклама___