Можно сказать,
бессменным секретарём партийной организации ортопедического института была
старший научный сотрудник четвёртой, детской клиники Екатерина Павловна
Мешунина. Новый клинический ординатор Давид Исаакович Левин начал работать в
первой, взрослой клинике и видел своего партийного вождя на партийных собраниях
и клинических конференциях. Личное общение обычно ограничивалось двумя-тремя минутами раз в месяц, когда он
платил партийные взносы. Доктор Левин до предела был погружён в работу. Поэтому
намёк кого-то из коллег о том, что Екатерина Павловна любовница директора
института, едва задел далёкую периферию сознания молодого врача, хотя и
несколько удивил. Директор института был далеко не красавцем. Узкие монголоидные
глаза с нависающими веками. Утиный нос. Выцветшие, в прошлом рыжие волосы, тонкие, невесомые, напоминающие
пух. Но как ни как ещё мужчина, здоровячёк среднего роста на подходе к
пятидесяти. Возраст Екатерины Павловны? От тридцати до пятидесяти. Неопределённость
объяснялась абсолютной бесцветностью в буквальном смысле слова. Невысокая худая
блондинка. Вернее назвать её беспигментной. Мелкие черты крысиного лица. Чахлая
поросль волос, спрятанных под врачебной шапочкой. Об её интеллекте, врачебных и
научных качествах у доктора Левина не было представления. Правда, однажды на
институтской клинической конференции её вопрос, заданный докладчику, удивил
Давида. Медицинская малограмотность, или случайная оговорка? Но он не придал
этому особого значения. Уровень докладов на конференциях, увы, нередко
разочаровывал его. А в то утро он невольно отреагировал на доклад директора. И
эта реакция изумила всех присутствовавших на конференции.
Директор докладывал о своём новом
прогрессивном методе устранения вывиха
плеча. Доктор Левин с места довольно громко заметил, что этот способ уже описан
в монографии, - он назвал автора, - и
упомянул, что в этой же книге описан вывих плеча, названный люксацией эректа. В
нескольких местах аудитории возник смешок. Вероятно, этим врачам была известна
эрекция только другого органа, а уж никак не плеча. Давида поразила такая реакция. Неужели ортопеды,
работающие в научно-исследовательском институте, не знакомы с примитивными
вещами? Директор не рассмеялся. Лицо его побагровело
- Способ мой! Не знаю, что там описано в
монографии этого космополита. А молодым врачам института следует изучать
ортопедию. Эрекцией пусть занимаются урологи, а не ортопеды.
Заведующая детской клиникой, маленькая
седовласая профессор, оглянулась и доброжелательно посмотрела на Давида.
Единственная. Те, кто не осмеял его, погасили выражения на своих лицах.
Уже в клинике доктор Афанасий Иванович
Мерман выговорил ему:
- Давидка, пора
тебе избавиться от фронтового
прямодушия. Ты кто? Ординарец. А руку на кого поднял? На директора
института. На лауреата Сталинской премии. Ну, чего ты полез? Да ещё в такое
время.
Термин «в такое время» в исполнении доктора
Мермана Давид уже слышал при других обстоятельствах. В отличие от директора института,
воспринявшего в своей вотчине еврея с явным неудовольствием (не будь это
категорическим приказом министра, в жизни бы такого не случилось), доктор
Мерман, потомственный украинский казак, взял Давида под своё крылышко с первого дня работы в клинике, хотя
официальным руководителем нового ординатора была доцент Антонина Ивановна
Апасова. Всех ординаторов доктор Мерман называл ординарцами. Как-то, когда они
возвращались после партийного собрания, доктор Мерман сказал:
Надо же, чтобы в ТАКОЕ время у меня была
ТАКАЯ фамилия. Видно какой-то мой предок унаследовал её у шведа.
Со дня той роковой клинической конференции
директор стал преследовать доктора Левина ещё энергичнее, чем до этого, хотя и
раньше не упускал ни малейшей возможности сделать ему пакость. И всё же
директор был несколько ограничен и даже озадачен необычным поведением этого
отвратного еврея, его активным сопротивлением, воинственной и независимой
позицией. Обычно директору никто не оказывал сопротивления. А тут… Чёрт его
знает, на что наткнёшься. Ведь он и в клиническую ординатуру пробрался
благодаря своим фронтовым заслугам. Испортил статистику. Один из ста
восьмидесяти четырёх клинических ординаторов на всю республику. Сволочь этакая!
В
непрекращающейся войне директора и клинического ординатора секретарь партийного
комитета соблюдала нейтралитет. Внешне, во всяком случае. Ни интимные отношения с директором института,
ни неприличная национальность клинического ординатора, казалось, в её руках не
перевешивали чашу весов ни в одну, ни в другую сторону.
Летом, сдав досрочно все экзамены в первой
клинике и осуществив количество операций, не говоря уже об их сложности,
значительно большее, чем требовалось от молодого врача, Левин перешёл в детскую
клинику. Профессор, которая тогда на клинической конференции оглянулась и
доброжелательно отреагировала на попытку клинического ординатора следовать
истине, оказалась твёрдокаменным единоначальником, в сравнении с которым гад
старшина-сверхсрочник в их военном училищем мог считаться мягкотелым либералом.
В течение первых четырёх месяцев, несмотря на явные успехи, доктор Левин
ежедневно подвергался убийственной критике заведующей клиникой. Ни одному
из клинических ординаторов профессор не
предъявляла таких требований, как доктору Левину. Не для того ли это, чтобы
никто не заподозрил предпочтения, оказываемого профессором-еврейкой
клиническому ординатору-еврею? Старший научный сотрудник Мешунина в таких
случаях осмеливалась проявить сочувствие своему молодому сослуживцу. Она ведь
ежедневно наблюдала, как он работает, и могла оценить его успехи. Похоже, что у
неё не было никаких комплексов.
В конце четвёртого месяца работы в детской
клинике доктор Левин сдал профессору экзамен по теме её докторской диссертации.
Это был интересный поединок. На нём присутствовали десятки сотрудников
института из разных клиник. Интерес был вызван тем, что доктор Левин сдавал все
экзамены только на отлично, удивляя экзаменаторов знанием предмета, а профессор
ещё ни разу не поставила отлично на экзамене по теме своей докторской
диссертации, считая даже себя достойной только отметки «хорошо».
Экзамен длился два часа и двадцать пять
минут. Такого ещё не бывало в стенах института. В ординаторской раздались
аплодисменты, когда профессор своим каллиграфическим почерком вписала в
матрикул «отлично».
- Прекратите, - возмутилась профессор, -
здесь не театр.
С этой минуты её отношение к доктору Левину
сменилось на диаметрально противоположное. Даже своему второму профессору она
порой публично ставила его в пример. Давид неоднократно чуть ли ни
коленопреклонённо просил её не делать этого, не осложнять и без того его
нелёгкую жизнь, но профессор только отмахивалась.
Случилось это ещё в пору, когда доктор
Левин ежедневно подвергался экзекуциям профессора. Был обычный операционный
день. Профессор и два ассистента оперировали младенца с врождённым вывихом
бедра. За вторым столом старший научный сотрудник Мешунина оперировала девочку
восьми лет с врождённой кривошеей. Ей ассистировал доктор Левин. Между его
спиной и спиной профессора расстояние не превышало одного метра. Старший научный
сотрудник уже пересекла обе ножки мышцы – грудинную и ключичную. Скальпель в её
руке направился вглубь раны. Клинический ординатор Левин успел схватить её
руку.
- Стойте! Вы уже всё сделали. Зашивайте.
- Но вот ещё сухожилие.
- Это не сухожилие. Это фасция. Так
называемый парус Рише.
Старший научный сотрудник с недоверием
посмотрела на клинического ординатора. Он всё ещё держал её руку со скальпелем.
Она попыталась освободить руку и направить скальпель вглубь раны. Давид резко
отбросил в сторону её кисть. Скальпель выпал и зазвенел на плитках пола. Профессор встала из-за своего стола.
- Что у вас происходит? – Она подошла,
посмотрела и спокойно сказала: -
Отлично, Екатерина Павловна. Зашивайте.
Гнев старшего научного сотрудника испарился
мгновенно.
- Какой парус вы сказали?
- Парус Рише. Это фасция шеи, спаянная с
яремной веной. Простите, что я был вынужден так поступить. Дело в том, что в
момент вдоха в вене создаётся отрицательное давление. Вскрой вы фасцию, в вену
мог всосаться воздух. А это воздушная эмболия и смерть. – Клиническому
ординатору уже было ясно, что старший научный сотрудник до этого не слышала
прописных истин, знать которые обязан студент второго курса медицинского
института. В ординаторской Екатерина Павловна сказала:
- Спасибо, Давид. Я никогда не забуду, что
вы спасли мою жизнь. – Она впервые назвала его только по имени.
Жизнь постепенно налаживалась. Давид
поделился с доктором Мерманом идеей, которую можно было осуществить как тему
кандидатской диссертации.
- Варит у тебя
голова, Давидка. Такую тему жалко тратить на кандидатскую диссертацию. Сделай
что-нибудь попроще. А это блестящая
докторская диссертация. Профессору он тоже изложил свою идею. Она не одобрила, ни отвергла.
Спустя несколько лет он узнал, что профессор собиралась предложить тему
диссертации. Отличный учёный, она сразу увидела, что его идея предпочтительнее,
А вот преодолеть чувство ревности не смогла.
Тему диссертации ему не утверждали. Но не
запрещали оперировать собак в экспериментальном отделе. Правда, собак он должен
был доставать сам, что и делал, оплачивая услуги мальчишек из своего скудного
бюджета.
Гнилой дождливый день конца ноября 1952
года. В сознании доктора Левина вся окружающая действительность точно
соответствовала плотным чёрным тучам, всей тяжестью придавившим землю.
Пустые полки
продуктовых магазинов. Девятнадцатый съезд партии. Что-то ещё не проявленное,
не отпечатанное, но уже заснятое. Борьба с космополитами. Даже слепой мог
увидеть в этом проявление махрового антисемитизма. В общежитии врачей один из
коллег в споре с ним допустил юдофобскую выходку, что было абсолютно исключено
ещё совсем недавно. Кончилось это тем, что Давид расквасил его физиономию. А
сегодня он ассистировал на пяти операциях. Только ассистировал. Хоть бы одну из
этих пяти сделать самостоятельно. Устал. Был голоден. Хорошо хоть, что
ассистент не обязан записывать протокол операции. Очень не любил он эту работу.
А писать, хоть и не протокол, сейчас всё же приходилось. Перед ним лежала
стопка историй болезни. Серые тени заполонили ординаторскую. Три часа
пополудни, а впору зажечь свет. За полуопущенной портьерой, отгораживающей
дверь между ординаторской и кабинетом заведующей клиникой, профессор самостоятельно, в отличие от других
руководителей, записывала протоколы операций. Старший научный сотрудник
Мешунина устало откинулась на спинку стула.
- Сейчас бы в красивую уютную комнату с невысокой тахтой. Тихая
музыка. На столике рядом с тахтой бутылка вина и два бокала. И рядом любовник.
- Прекратите трёп! – Донеслось из кабинета
профессора. Мешунина продолжала:
- Любовник очень может пригодиться в такую
погоду. Теплее как-то.
-Прекратите трёп!
- Кстати, Давид, почему бы вам ни стать
моим любовником? Вы холостой и всё такое прочее.
- У вас уже есть. Не мне чета.
- Ну, знаете! Одно дело для души, другое
дело для тела.
- Прекратите трёп!
Врачи оторвались от записей и с интересом
наблюдали этот забавный и необычный диалог. Вот тут бы и прислушаться к команде профессора. Но Давида уже занесло.
- Нельзя мне, Екатерина Павловна.
- Это почему же нельзя?
- Я не выиграл свой пенис на лотерейный
билет.
Кто-то хохотнул. Мешунина побледнела.
- Я ведь велела прекратить трёп! –
Донеслось из кабинета профессора.
Идиот. Это же не
общежитие врачей. Не место и не повод для демонстрации сомнительного
казарменного остроумия
- Простите Екатерина Павловна. Я позволил
себе пошутить в расчёте на ваше отличное чувство юмора.
Она не отреагировала. Не отреагировала в
полутёмной ординаторской. Зато очень скоро у Давида появилась возможность в
полной мере ощутить её реакцию.
Ещё в госпитале после последнего ранения он
видел, как тяжело, порой безнадежно врачи стараются излечить раненых с не
срастающимися переломами при больших дефектах кости. Он видел результаты
пластических операций, когда обнажённые долго не заживающие раны закрывались
пересаженной кожей. Вероятно, именно тогда было посеяно первое зерно идеи,
ставшей темой его диссертации. Сейчас он пересаживал в дефект живую кость, не
отделённую от питающей её мягкой ткани. Методика довольно сложная. Операция
требовала хорошей техники хирурга, умения и терпения. Но овчинка стоила
выделки. Беда только в том, что старший
научный сотрудник экспериментального отдела доктор Емец всё время сообщал ему о
неутешительных результатах очередной операции. Да и сам он, рассматривая под
микроскопом препараты, видел, что кость мертва. Это никак не укладывалось в его
сознании. Ведь он сдавал на гистологическое
исследование явно живую кость. Не понятно. Более того – странно. Неужели?..
Ему не хотелось верить своим подозрениям.
Ведь это просто невероятно. Научно-исследовательский институт… Но не
соответствие гистологических исследований клинической картине было настолько
разительным, что следовало проверить
обоснованность подозрений.
В тот день,
когда он оперировал очередное животное, на другом столе его коллега, завершив
эксперимент, усыпил собаку. Доктор Левин попросил у него разрешение взять кусок
ребра и засвидетельствовать, что именно эту живую кость он сдал на
исследование. Через две недели доктор Емец выдал результат: кость мертва. Увы,
самые невероятные подозрения оправдались. В лаборатории умышленно умерщвляют
его препараты.
Доктор Левин обратился к знаменитому
учёному, главному патологоанатому республики. Старый профессор выслушал рассказ
молодого врача, просмотрел под микроскопом несколько препаратов и рассмеялся:
- Что вы получили на экзамене по
гистологии?
- Отлично.
- Значит вам известно, чем декальцинируется
кость?
- Естественно. Семи процентной азотной кислотой.
- Семи процентной?
- Да.
- Ну, а если кислота будет, скажем, десяти
процентной?
Доктор Левин с изумлением посмотрел на
профессора.
- Чего вы удивляетесь, молодой человек? Вы
что, не ожидали чего-нибудь подобного? Не будь у вас подозрений, вы бы пришли
ко мне? Увы, молодой человек, не всегда наука делается чистыми руками. Но вы не
ответили на мой вопрос.
- Какой?
- Что произойдёт при декальцинации десяти
процентной азотной кислотой?
- Произойдёт не только декальцинация.
Погибнут также остеоциты.
- Вот именно. Следовательно, кость, что?
- Мертва.
- Именно, молодой человек. Именно это мы
видим на препаратах. А идея ваша замечательна. Как это до неё не додумались
раньше? Ведь она лежала на поверхности. Господи! Сколько несчастных раненых можно было поставить на ноги,
пользуясь вашим методом! Сколько их я перевидал в госпиталях за четыре года
войны!
Давид понимал, что он не расквасит морду
доктору Емцу. И, кроме того, тот, вероятно, только исполнитель. А чей это
заказ? Ответ был предельно ясен.
Подробное заявление с угрозой предать эту
подлость гласности доктор Левин направил директору института. Разговор в
директорском кабинете, начавшийся надрывным криком хозяина и ненормативной
лексикой, сводился к тому, что ни о какой научной работе вообще не шла речь,
так как никто, нигде, никогда не утверждал темы диссертации, или вообще
какой-либо исследовательской работы. И вообще, этот Исаааакович забывает, где он находится и с какой
очаровательной лёгкостью он может быть
вышиблен из института. У Давида был значительный фронтовой опыт употребления
той же лексики, и даже больший словарный запас бранных слов. Но, услышав
издевательское Исаааакович, сразу перешёл на спокойный тон:
- Исаааакович? Кстати, вы бывали в
Ленинграде?
Вопрос и тон удивили директора. От
неожиданности он тоже убрал несколько десятков децибелов из своей глотки.
- В Ленинграде? Ну, был.
- Так знаете,
даже там, в столице бывшей Российской империи, есть Исаакий. И стоит этот
Исаакиевский собор довольно прочно. И если на протяжении почти двух тысяч лет
устояли Исааковичи, то они устоят и дальше. А вот вас, Михаил
Константинович, может постигнуть судьба
Константина. Был такой император, создатель империи. Впрочем, вы при вашем
невежестве можете этого не знать. Но о существовании города, названного его
именем, наверно слышали. Так ведь и Константинополя уже нет в помине. – С этими
словами, грохнув дверью, он вышел из кабинета директора.
Ночью доктор Левин просчитывал варианты
будущих действий. Он уснул, ещё не решив, обратится ли в Учёный совет
министерства, или в ЦК.
Но утром следующего дня секретарь
партийного комитета, старший научный сотрудник Екатерина Павловна Мешунина,
недавно пообещавшая ему никогда не забыть, как он спас её жизнь, сообщила, что
сегодня на партийном собрании в повестке дня персональное дело коммуниста
Давида Исааковича Левина.
Ритуал подобных
собраний, арены для уничтожения очередной жертвы, был давно и тщательно
отработан. Значительную часть партийной организации составляли работники
административно-хозяйственной службы и работники
экспериментально-производственной мастерской. Представления о трёх процентной
разнице в концентрации азотной кислоты у
них было маловато. Зато зависимости от воли директора института – с избытком. А
именно директору института Мешунина предоставила слово для доклада об
антипартийном поведении коммуниста Левина. Формально всё было по правилам.
Директор института – член партийного комитета. Вот только заседания комитета не
было и на заседании комитета, которого не было, не обсуждалось персональное
дело коммуниста Левина и так далее. Но какое это имело значение? Коммунист
Левин, правда, пытался обратить на это внимание собрания, но секретарь
партийного комитета Мешунина не дала ему слова и сказала, что все члены
комитета ознакомлены с этим делом в рабочем порядке. Ни один из них, услышавший
об этом впервые, не возразил.
Директор напомнил собранию, что родная
партия и правительство разоблачили подлых космополитов, пытавшихся подорвать
мощь нашей самой демократической державы, свести на нет великие завоевания
социализма, предав страну в лапы американского империализма. Не только в
литературе и музыке, не только в кино и театре, не только в гуманитарных
науках, но даже в биологии и физике свили гнездо враги самого прогрессивного,
самого передового учения марксизма-ленинизма. К сожалению, и наш здоровый
коллектив не уберёгся от этой заразы. Проникший в наши ряды Левин предпринял
диверсию, пытаясь опорочить наш научно-исследовательский институт. Он обвиняет
наш экспериментальный отдел в фальсификации. Как вам всем известно, именно в
этом отделе выполнена работа, за которую мне присуждена Сталинская премия.
Именно в экспериментальном отделе нашего института осуществлены и
осуществляются научные работы присутствующих тут коммунистов. И на этот отдел
посмел поднять руку космополит Левин. Партийный комитет считает, что таким
личностям нет места в рядах нашей славной коммунистической партии, и предлагает
собранию исключить его из партии.
Доктор Левин
поднял руку, но директор попытался предотвратить выступление обвиняемого. Ему
даже поддакнули несколько коммунистов, в основном административно-хозяйственные
работники. В аудитории раздались голоса протеста. Мешунину можно было упрекнуть
в незнании медицины, но уж никак - в
неумении вести собрание и вообще в неумении проводить в массы политику родной
партии.
Давид очень спокойно изложил, как
умерщвлялись его препараты. В доказательство он сослался на двух свидетелей –
коллегу, разрешившего ему взять ребро только что усыплённой собаки, и на
профессора, главного патологоанатома республики. В заключение он хотел сказать
о явно антисемитском характере речи
директора института, но во время остановился.
Слово попросила доцент Антонина Ивановна
Апасова. Именно она в первой клинике
руководила молодым клиническим ординатором Левиным. Речь её была резкой и
эмоциональной. Она обвинила директора института в том, что он не в состоянии
выбраться из старого стереотипа, что он забывает о времени. Сейчас декабрь 1953
года, а не 1952. – прозрачный намёк на некоторые изменения после смерти вождя и
учителя. Она не представляет себе, как у людей поднимаются руки опорочить
Давида Исааковича, этого трудолюбивого честнейшего человека, молодого врача,
которого больные успели не просто заметить, а полюбить, воина, отмеченного
многими боевыми наградами, о которых он скромно умалчивает. Она не понимает,
почему не была утверждена тема его кандидатской диссертации, такая важная не
только для здравоохранения, но к тому же имеющая оборонное значение.
Вслед за ней
слово взял старший научный сотрудник экспериментального отдела Андрей Фаустович
Бродько. Давид съёжился в ожидании атаки. Экспериментальный отдел. Честь
мундира. Но речь Бродько, обильно сдобренная украинизмами, удивила не только
Давида. Бродько сказал, что почти в течение года наблюдал за работой молодого
врача. Если бы ему предложили назвать образец врача и научного работника, он
назвал бы Давида Исааковича Левина. Разумеется, у него есть недостатки. Если бы
Бродько сказали, что Левин кого-нибудь покрыл матом, не стал бы сомневаться.
Если бы сказали, что Левин дал
кому-нибудь по морде, поверил бы сходу. Но даже под пыткой не смог бы
поверить, что Левин сказал неправду. Очень странно в этом аспекте прозвучало
выступление Михаила Константиновича, тем более – его предложение. По-видимому,
кто-то дезинформировал уважаемого директора.
Опытная секретарь партийного комитета
поняла, что собрание может пойти не по накатанной колее, и немедленно взяла
вожжи в свои руки. Выступление её звучало сдержанно. У неё нет оснований
вступать в спор с Андреем Фаустовичем. Но согласитесь, что поведение доктора
Левина было непартийным. Почему он ни разу не обратился, в частности, к ней, к
секретарю партийной организации, с которой он ежедневно общается в клинике, и
не рассказал о проблеме, связанной с диссертацией? Почему он не поделился с ней
подозрением об умерщвлении препаратов? О чём это говорит? О том, что Левин не
доверяет партийной организации. Достойно коммуниста такое поведение? Поэтому
она предлагает не исключить Левина из
партии, а только вынести ему строгий выговор за непартийное поведение.
Доцент из пятой,
стоматологической клиники предложил ограничиться только простым выговором, не
строгим.
Апасова и Бродько голосовали против обоих
предложений. И ещё Антон, младший научный сотрудник, которому Давид писал
диссертацию, зашнуровывал ботинки. Интересно, как проголосовал бы Мерман. Но
перед самым собранием он внезапно
заболел и уехал домой. Проголосовали за выговор.
Через полгода директор и секретарь
партийной организации всё-таки нашли возможность ненасильственным путём
избавиться от неугодной личности. Доктору Левину оказали честь и высокое
доверие. Он получил почётное партийное поручение: обеспечить медицинское
обслуживание тружеников, поднимающих в Казахстане целинные земли.
Доктор Левин вернулся в родной город,
закончив обслуживание трудящихся-целинников, и, преодолев немалые преграды,
работал ортопедом-травматологом в районной больнице. Екатерину Павловну
Мешунину ему приходилось видеть на заседаниях ортопедического общества. Он не
только не разговаривал с ней, но даже не раскланивался. Её вопросы и
выступления на заседаниях общества свидетельствовали о том, что прошедшие годы
не прибавили знаний старшему научному сотруднику. Поэтому доктора Левина весьма удивила
повестка предстоящего заседания ортопедического общества, на котором должна
состояться предварительная защита докторской диссертации ст. н. с. Е.П.
Мешуниной.
Доктор Левин
пользовался услугами не только Республиканской медицинской библиотеки, но и
библиотеки ортопедического института. Он пришёл туда познакомиться с
диссертацией Мешуниной. Он объективно отметил, что тема диссертации,
спастический паралич, не очень выигрышна. Чем в настоящее время медицинская
наука могла помочь несчастным детям, страдавшим этим тяжким недугом? Поэтому
диссертант получила у него значительный кредит, полностью исключающий личную
неприязнь. Но уровень диссертации просто поразил его. Он уже давно привык к
научной липе и несостоятельности в диссертациях, исходивших из ортопедического
института. Никуда не денешься. Надо было ковать национальные кадры, чтобы
заменить увольняемых космополитов. Но то были кандидатские диссертации. А тут
докторская на том же уровне. Доктор Левин захотел познакомиться с кандидатской
диссертацией Мешуниной. В библиотеке её не оказалось. Не было её и в
Республиканской медицинской библиотеке. Не было даже автореферата. На запрос в
Москву, в Центральную медицинскую библиотеку пришёл ответ: «Диссертация не
найдена». Через десять с лишним лет знакомства с Мешуниной Давид узнал, что
степень кандидата медицинских наук оториноларинголог Мешунина получила в
каком-то институте во время войны. В
каком именно институте и где диссертация, выяснить не удалось. Не удалось
выяснить, каким образом оториноларинголог стала ортопедом, да ещё старшим
научным сотрудником.
На заседании
ортопедического общества всё шло своим чередом. Мешунина бодро отбарабанила
двадцатиминутный доклад. Доктор Левин мог даже не слушать. Он был знаком с
диссертацией. Нужны ли ему тезисы этой убогой компиляции? Затем, захлёбываясь от восторга, выступили три
оппонента. Третьим оппонентом была профессор-физиолог Оскарова из научно-исследовательского
института физиологии Академии наук. Её выступление ни по форме, ни по сути не
отличалось от двух предыдущих. Но доктору Левину очень понравилась трижды
повторённая ошибка, дававшая основание заподозрить профессора Оскарову в знании
анатомии на уровне диссертанта Мешуниной. А ещё ему очень понравилась фраза,
что доктор Мешунина проделала большой труд.
Аудитория несколько удивилась, когда после
оппонентов-профессоров слово попросил врач, не имеющий даже степени кандидата,
хотя подавляющее большинство присутствовавших знали, чего стоит профессионализм
этого врача. Давид предвидел такую реакцию и выступление начал именно в этом
ключе:
- Уважаемый
председатель, уважаемые коллеги. Полагаю, что вы ждёте от практического врача
вопрос, что даёт эта диссертация практическому здравоохранению. Чтобы у вас не
создалось мнение о моем потребительском отношении к диссертации, я посмею
рассказать забавную историю. В середине прошлого века Фарадей продемонстрировал
свои опыты министру её величества. Опыты произвели впечатление на министра, но
он спросил, какая от них польза? Фарадей неопределённо ответил, что можно,
например, за небольшую плату демонстрировать их публике. Таким образом, в казну
поступят какие-то деньги. Фарадей не подозревал, что он открыл основополагающие законы физики, что он открыл
всё то, что нас сейчас окружает, то, без чего сейчас немыслима нормальная жизнь
цивилизованного человека. Вот почему потребительское отношение к научной работе
я, практический врач, считаю не просто недопустимым, а преступным. Но позволю
себе проанализировать не практическую сущность диссертации, которая,
естественно, отсутствует, а её сугубо научную ценность. – Дальше он прошёлся по
диссертации паровым катком. Со стола председателя он взял экземпляр диссертации
и с особым удовольствием процитировал несколько примеров вопиющей медицинской
безграмотности автора. Заключая выступление, он сказал: - Уважаемая профессор
Оскарова сказала, - кстати, меня крайне удивило, что профессор-физиолог,
изучающая мозг, не знает анатомии мозга; нет в мозгу центральной извилины; есть
прецентральная и постцентральная. Это, между прочим. Так вот профессор Оскарова
сказала, что Мешунина проделала большой труд. Не могу не согласиться с этим. Но
не проделывает ли большой труд бухгалтер, готовя годовой бухгалтерский отчёт? А
известен ли уважаемой аудитории случай, когда за годовой бухгалтерский отчёт
кому-либо присваивали степень доктора медицинских наук?
Доктор Левин сел на своё место. В большом
конференц-зале царила тишина космического пространства. Председательствовавший
член-корреспондент Академии медицинских
наук делал вид, что ищет какое-то место в диссертации, перелистывая её. В конце
концов, он тяжело поднялся со стула:
- Уважаемая Екатерина Павловна, вероятно,
отказалась от ответного слова. Не защищается. Поэтому я посмею выразить мнение ортопедического общества, что
в таком виде диссертация не может быть представлена к официальной защите.
Вероятно, Екатерина Павловна учтёт замечания Давида Исааковича, исправит и
доработает диссертацию.
По пути домой
член-корреспондент, с которым Левин был
в приятельских отношениях, несмотря на разницу в возрасте и статусе, сказал:
- Жестокий вы человек, Давид.
- А вы кто? Надо было вам мараться об это
дерьмо, чтобы считаться консультантом ещё одной докторской диссертации? Вы мне напоминаете
спортсмена, ведущего счёт завоеванных медалей. Кстати, вы, консультант, хотя бы
прочитали этот большой труд?
В течение нескольких дней доктор Левин
выслушивал восторженные отклики на своё выступление. Он воспринимал их cum
grano salis – с крупинкой соли, иронически, с осторожностью, считая, что это не
столько дань его красноречию, сколько радость недоброжелателей Мешуниной.
Всё-таки завалена диссертация. Его только удивило количество недоброжелателей.
Не меньшее их число обратилось к нему через
год, когда Мешунина снова подала на защиту диссертацию. Но он отмахнулся от
них. Не стал даже читать исправленный и
дополненный фолиант. Лень было. Своё удовольствие он уже получил. Во
всех последовавших стычках с профессором
Мешуниной, заместителем директора ортопедического института по научной
части, наедине или публично, доктор Левин неизменно выходил победителем.
Вероятно, поняв тщетность такого оскорбительного противостояния, вернувшись из
полугодичной командировки в Англию, профессор Мешунина весьма дипломатично
предложила ему перемирие. На заседании
общества она делала доклад о состоянии ортопедической и
травматологической службы в Великобритании. Мешунина рассказывала, как тяжко и
долго после окончания университета английский врач поднимается по лестнице до
заветного звания специалиста и
консультанта. Она рассказала о
феноменально трудных экзаменах для получения
этих званий. И тут, оглядев конференц-зал, в котором
сидело более ста пятидесяти ортопедов, она сказала:
- Думаю, что из присутствующих здесь только
два человека могли бы сдать экзамены на звание английского специалиста. Это
профессор Антон Хрисанфович Озеров и доктор Давид Исаакович Левин.
Но и этот дипломатический комплимент доктор
Левин воспринял cum grano salis.
Последнее их противостояние произошло тоже
на заседании ортопедического общества уже незадолго до того, как доктор
медицинских наук Д.И. Левин навсегда покинул и это ортопедическое общество, и
город, в котором оно находилось, и республику, в которой находится этот город,
и страну, частью которой была эта республика.
Профессор Мешунина докладывала свою научную
работу. В какой-то момент, когда в докладе прозвучала явная нелепость, из
последнего ряда прозвучал хорошо поставленный командирский голос Давида:
- Бред сивой кобылы.
- Почему? – Смешалась Мешунина.
- Вот когда вы закончите, я объясню.
Сразу после доклада доктор Левин поднялся
на кафедру и объяснил, в чём заключалась нелепость. Тут из первого ряда
откликнулась Мешунина:
- Я просто неточно сформулировала.
- Знаете, Екатерина
Павловна, точность формулировки имеет огромное, иногда решающее значение.
Однажды рыбак поймал рыбку. Не простую рыбку, а золотую. «Смилуйся, рыбак,
отпусти меня. Любое твоё желание
выполню». «А мне ничего не надо. У меня есть всё. Впрочем, сделай так, чтобы
мой член доставал до колена».
- Хулиганство, - раздался голос Мешуниной в
оживившейся аудитории.
- Проснулся рыбак утром и, о, ужас! Бёдра
его укоротились так, что коленные суставы оказались на уровне головки члена. А
всё почему? Потому, что формулировка была неточной.
- Хулиганство! – Сквозь слёзы прокричала
Мешунина и под хохот аудитории покинула конференц-зал.
Мешунина была права. Конечно, хулиганство.
Но доктор медицинских наук Д.И. Левин, которого обожали пациенты, уважали
коллеги (а некоторые ненавидели), любили руководимые им молодые учёные, не
жалуясь на то, что руководитель держит их в чёрном теле, изредка позволял себе
расслабиться и даже похулиганить. Почему бы в таких случаях не прибегнуть к
казарменному остроумию?
