Фильм
«Девять жизней Нестора Махно» не претендует на штучные критерии художественного
шедевра. Так не рассмотреть ли его по-большевистски – на предмет не поэзии, а политики: из всех, мол, искусств для нас важнейшим
являются телесериалы; история есть политика, опрокинутая в прошлое,- что же
было бы желательно туда опрокинуть?
У нас уже много лет ведется борьба между «очернителями» и «обелителями» (отбеливателями) российской истории: одни предлагают сосредоточить внимание общества и особенно юного поколения на темных и унизительных эпизодах, другие – на светлых и воодушевляющих. Однако искусство (а история скорее искусство, чем наука) уже много веков назад нашло способ примирить горькую правду и воодушевление, создав жанр трагедии, где и победители, и побежденные по-своему могучи, а следовательно и красивы, - изображение истории как трагедии ни для кого не унизительно.
Нестор Махно со своим штабом
Советская
идеология стремилась романтизировать лишь себя, а потому белогвардейцы были в
основном кокаинистами, а махновцы –
бандитами. Сходство же Махно со злобным хорьком по-видимому может быть
запатентовано «Красными дьяволятами» - там его достают из мешка на Красной
площади. Но чем же этот хорек очаровывал свою вольницу? Да тем самым, чего лишены
нынешние политики, - патологическим бесстрашием и детской верой. Нищим эмигрантом
Махно не сумел разбогатеть на сенсационных мемуарах, заполнив их почти
бабелевскими лозунгами: «оплодотворяя революцию своей идеей и своею
практической политической тактикой», «большевики – хорошие мастера на
измышление лжи и на всякие подлости против других», «может быть, и стыдно
революционеру-анархисту питать в себе мысли о мести, но они поселились во мне,
и я сделаю из них для дальнейшей своей революционной деятельности необходимые
выводы».
Вот
«еврейская рота» совершила некое предательство: «Командир этой роты, не еврей,
склонен был, особенно в тревожное время, ориентироваться в сторону сильных. Он
с помощью самих заговорщиков и при молчаливом подчинении роты произвел нападение
на революционный комитет и арестовал его, а затем пустил роту на поимку
отдельных членов Совета, стариков-крестьян и анархо-коммунистов…
…Помню,
я говорил тогда своим товарищам:
- Теперь
в Гуляй-Поле, да и во всем районе, можно ожидать со стороны крестьян и рабочих
крайне нежелательной для дела революции, недостойной ненависти к евреям вообще.
Сознательные и бессознательные враги революции могут эту ненависть использовать,
как они захотят. И мы, так много потрудившиеся над тем, чтобы убедить
тружеников не евреев, что еврейские
рабочие им братья, что их необходимо втянуть в дело общего
социально-общественного строительства на равных и свободных началах, - мы можем
очутиться перед фактом еврейских погромов… Если мы не проявим надлежащего
действия в этой области борьбы, то, помните мое слово, друзья, трудовое
еврейское население будет избиваться…»
Интеллигентные
соратники вспоминали, что манера Махно всегда выражаться торжественно в
повседневной жизни казалась смешной. Но зато на митингах…
Махно-утопист,
Махно-идеалист почти не показан, хотя его детскую доверчивость актер изобразил
очень хорошо. Но Ленин в сериале холодноват («встретил меня по-отцовски», «я
лично почувствовал, что начинаю благоговеть перед Лениным», вспоминал сам Махно),
а Кропоткин дураковат («Он принял меня нежно, как не принимал еще никто»),
рядовая же массовка…Понятно, что при отсутствии художественного сырья авторы
были обречены на постмодернизм – на компоновку готовых блоков, на комбинацию
известных масок. Но ведь можно было выбрать маски поярче, подпитываясь не
ординарным, ни рыба, ни мясо, реализмом, а Артемом Веселым, Платоновым,
Бабелем…
Та
же Маруся Никифорова, от надрывных речей которой плакали взвинченные
митинговщики – в сериале ее речь умеренно скорбная, умеренно простонародная
(что-то вроде «справил удовольствие»), - почему бы за образец для имитации не
взять что-нибудь опять-таки бабелевское типа «вас, небось, по пятнадцатому году
пускаешь, и ничего, молчишь, только пузыри пускаешь». Раз уж все равно
одеваться в магазинах готового платья, почему бы не выбрать лавки поколоритнее?
С точки зрения политики узнаваемость масок не порок, а достоинство: чем больше
привычных деталей сохраняет новая интерпретация, тем больше доверия она вызывает.
Словом, если эпичность раскрасить поярче по известным трафаретам, а лиричность
выбросить вовсе, выйдет нужная фильма.
