Ioffe1
"Заметки" "Старина" Архивы Авторы Темы Гостевая Форумы Киоск Ссылки Начало
©"Заметки по еврейской истории"
Июль  2007 года

Давид Иоффе


Илья Мечников, Николай Гамалея: микробиологи против антисемитизма

Название этой публикации звучит несколько эпатирующе (почему именно микробиологи?), но тому есть личная причина. Отец мой был микробиологом, над его письменным столом висел бронзовый барельефный портрет Луи Пастера. Книгу Поля де Круи "Охотники за микробами" я прочел в десятилетнем возрасте, и ее герои – Пастер, Ру, Эрлих – занимали мое воображение сильнее, чем герои Дюма. С не меньшим уважением относился я и к выдающимся русским микробиологам конца XIX - начала ХХ веков – С. Н. Виноградскому, В. Л. Омелянскому, О. О. Гартоху, о которых слышал от отца. Он считал, что для большинства русских микробиологов научная деятельность была не только путем познания истины, но и средством нравственного совершенствования, и подчеркивал их традиционно высокие этические нормы и демократическую гражданскую позицию. Сейчас мне представляется, что профессиональная работа микробиологов, требующая самоотверженности – будь то работа в лаборатории с опасными инфекциями, включающая подчас проведение медицинских экспериментов на себе, или экспедиции в районы, охваченными эпидемиями, или работа в "Чумном форте" под Кронштадтом – формирует нравственный облик человека и гражданина. Возможно и иное объяснение – профессия, требующая самоотверженности и бесстрашия, избирается людьми с высокими моральными принципами. Поэтому я счел возможным объединить два документа, написанные выдающимися русскими микробиологами И. И. Мечниковым и Н. Ф. Гамалея под таким необычным заглавием.

 

Илья Мечников

 

В феврале 1913 года Илья Ильич Мечников, выдающийся биолог, Нобелевский лауреат 1908 года, почти четверть века как покинувший Россию и работавший в Пастеровском институте в Париже, получил приглашение вернуться на родину и возглавить Институт экспериментальной медицины (ИЭМ) в Петербурге.  В своем письме академик Д. К. Заболотный, руководитель отдела эпидемиологии ИЭМ писал [1].

"...Выдвигается вопрос не столько о директоре института, сколько о крайне  животрепещущей потребности общепризнанного научного руководителя научных сил России. Нам, разбросанным по разным лабораториям, несущим посильную работу в глухих местах, нужен вождь. И таковым можете быть только Вы... Я говорю это, зная хорошо настроение окружающих: Ваше возвращение было бы событием в России и подняло бы энергию научных работников, контингент которых за последние годы значительно возрос. Под этими словами подпишутся многие, для которых Ваш приезд является давнишней мечтой".

Как пишет Мечников в своем ответе, его первой реакцией на столь лестное предложение, было "желание вернуться в Россию". Однако после зрелого размышления он отказался от предложенной должности. Отказ свой он мотивировал преклонным возрастом, добавив, кроме того, что в случае переезда в Россию ему было бы "невозможно присутствовать равнодушно при виде того разрушения науки, которое теперь с таким цинизмом производиться в России" [2].

Несмотря на то, что предложение Заболотного было предварительным, и переписка носила приватный характер, отказ Мечникова получил огласку. Корреспондент журнала "Вестник Европы" обратился к Мечникову за разъяснениями.

 

И. И. Мечников.  Беседа с сотрудником журнала "Вестник Европы"[3]

 

Я действительно получил от одного из профессоров Института экспериментальной медицины письмо, в котором затрагивалось, как отнесусь я к предложению занять место директора института – предложению, мысль о котором возникла в соответствующих кругах. В письме было высказано уверение, что согласие мое было бы встречено с удовольствием всеми, в том числе моими будущими товарищами по работе...

Выждав некоторое время, я ответил отказом. Я отклонил совершенно категорически мысль о переезде в Петербург. Причины? Их несколько. Во-первых, мне недавно минуло 68 лет. В эти годы вообще поздно становиться на новые рельсы и брать на свои плечи ту усиленную работу, которая связана с подобной переменой. Имеются, во-вторых, специальные причины, мешающие мне стать именно на русские рельсы. Я не интересуюсь политикой или интересуюсь ею весьма мало. Я ею никогда не занимался и не занимаюсь. Но зато я интересуюсь наукой и нуждами научной работы и не могу не защищать их от вторжения политики; я предвижу поэтому ряд неизбежных конфликтов, из которых я в Петербурге никогда бы не выбрался. Вы говорите, что я мог бы поставить свои условия и стать вне политики? Все равно я оказался бы внутри ее...

Начать с того, что я не был бы, как здесь, свободен в выборе моих товарищей и учеников. Здесь, в Париже, у меня составился круг учеников и товарищей по работе, вместе с которыми мы трудимся над решением ряда вопросов. Я не вижу оснований да и не считаю желательным прекращение этого сотрудничества. Между тем я не могу рассчитывать на то, чтобы, например, докторам Безредка и Вольману были предоставлены места в институте, так как д-р Безредка и д-р Вольман – евреи. Оба они даровитые ученые, пользующиеся известностью вследствие своих работ, своих несомненных заслуг, но они – евреи, и потому двери института были бы для них закрыты, как оказались они закрытыми для другого моего ученика, д-ра Бардаха, тоже еврея. Я рекомендовал д-ра Бардаха в институте в то время, когда подбирался первый контингент профессоров. Рекомендация моя успеха не имела, и наука потеряла даровитого работника, принужденного заниматься частной медицинской практикой, вместо того, чтобы следовать своему призванию. С меня довольно и этого опыта...

Да дело и не в одной национальной политике. У нас можно быть и не евреем, можно быть даровитым ученым и остаться за флагом. И можно быть бездарным и малозначащим человеком и получить профессуру. Насколько я слежу за за деятельностью министерства народного просвещения, я нахожу ее направленной к ущербу науки в России. Это мнение мое сложилось на основании общеизвестных фактов, а также на основании личного опыта. Я имею в виду назначения на профессорские должности моих бывших слушателей и учеников. Зная их относительные достоинства, я могу утверждать, что некоторые из этих назначений относятся к лицам, научный ценз которых очень низок. Очевидно, назначения эти были вызваны соображениями, посторонними науке. Здесь, в Париже, мы работаем в условиях полной автономии; единственный критерий, признаваемый нами, это научная ценность работника; научной работы в иных условиях я принять не могу. Вот почему я и считаю за лучшее остаться в Париже, где моя лаборатория открыта для всех русских ученых, желающих работать и способных работать. Здесь они – у себя. В Петербурге я этих условия им дать бы не мог.

* * *

Николай Федорович Гамалея (1859-1949) был учеником и младшим товарищем Мечникова. Он учился в Новороссийском университете в Одессе в те годы, когда Мечников был там профессором. После стажировки в Пастеровском институте в Париже он вернулся в Одессу, где Мечников привлек его к организации бактериологической станции, которую Гамалея и возглавил в 1988, после отъезда Мечникова в Париж. Дальнейшая научная и практическая деятельность Гамалея была посвящена изучению и борьбой с опасными и особо опасными инфекционными заболеваниями – холерой, оспой, сыпным тифом, чумой, сибирской язвой. В 1940 году восьмидесятилетний ученый был избран почетным академиком Академии Наук СССР. Н. Ф. Гамалея считал себя учеником и последователем Мечникова. Открытый им возбудитель холероподобного заболевания птиц он назвал "мечниковским вибрионом". Но Гамалея был последователем Мечникова не только в науке.

 

Николай Федорович Гамалея

 

 

Н. Ф. Гамалея. Письмо И. В. Сталину, 4 февраля 1949 г [4].

 

Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Как один из старейших ученых нашей страны я обращаюсь к Вам с настоящим письмом, не имеющим абсолютно никаких личных моментов, а затрагивающим один чрезвычайно важный вопрос, имеющий большое политико-общественное значение. <...> Для меня, как и для многих моих друзей и знакомых, является совершенно непонятным и удивительным факт возрождения такого позорного явления, как антисемитизм, который вновь появился в нашей стране несколько лет тому назад и который, как это ни странно, начинает вновь распускаться пышным цветом, принимая многообразные виды и формы. Антисемитизм начинает отравлять здоровую атмосферу нашего советского общества, начинает разрушать великую дружбу народов.

Судя по совершенно бесспорным и очевидным признакам, вновь появившийся антисемитизм идет не снизу, от народных масс, среди которых нет никакой вражды к еврейскому народу, а он направляется сверху чьей-то невидимой рукой. Антисемитизм исходит сейчас от каких-то высоких лиц, засевших в руководящих партийных органах, ведающих делом подбора и расстановки кадров. <...> Что антисемитизм идет сверху и направляется чьей-то «высокой рукой», видно хотя бы из того, что за последние годы почти ни один еврей не назначается на должности министров, их заместителей, начальников главков, директоров институтов и научно-исследовательских организаций. Лица, занимающие эти должности, постепенно снимаются и заменяются русскими. Евреев не выдвигают на разные выборные должности. Если где-нибудь низовые организации или отдельные лица выдвигают куда-нибудь евреев, то вышестоящие органы (обычно соответствующие отделы ЦК) отводят кандидатуры евреев. Это можно было видеть во время выборов и в Верховные Советы, и в Академию наук СССР, и в Академии наук союзных республик, и в Академию медицинских наук, и в Академию педагогических наук, и т. д. <...> Только благодаря явному антисемитизму выдающиеся ученые нашей страны, составляющие ее гордость и славу, остались за бортом разных Академий, в то время как разные бездарности, порою не известные даже специалистам, оказывались «избранными» в действительные члены Академий наук.

Особенно печальным является тот факт, что не дают хода талантливой еврейской молодежи. Целый ряд моих старых друзей-профессоров, навещающих меня, рассказывают мне такие факты, от которых мои совсем поредевшие волосы дыбом становятся. Мне приводят факты, что за последние 2—3 года почти ни один еврей не был оставлен в аспирантуре многочисленных медицинских вузов нашей страны, несмотря на настойчивые рекомендации выдающихся ученых. <...> Я родом украинец, вырос среди евреев и хорошо знаю этот высоко одаренный народ, который так же, как и другие народы нашей страны, любят Россию, считают ее своей Родиной и всегда, находясь даже в эмиграции, мечтают о том, какую пользу они могли бы принести своей матери-Родине. Мой долг, моя совесть требуют от меня того, чтобы я во весь голос заявил Вам то, что наболело у меня на душе. Я считаю, что по отношению к евреям творится что-то неладное в данное время в нашей стране.

Письмо Гамалея Сталину поразительный документ, как по содержанию, так особенно по мужеству его автора. Спустя 35 лет Гамалея повторяет положения,  высказанные ранее Мечниковым об ограничительной национальной политике и о поощрении бездарностей. Но если Мечников ограничил свою критику Министерством народного просвещения, то Гамалея пишет об антисемитизме, как общегосударственной политике, направляемой сверху, и обвиняет ЦК. Более того, включая в список ограничений должности министров, он обвиняет уже не ЦК. Назначение министров – это прерогатива Председателя Совета Министров, которым в 1949 году был адресат письма И. В. Сталин.

Вряд ли Гамалея полагал, что звание академика (даже почетного) гарантирует его неприкосновенность. Он не мог не знать о судьбе многих академиков, например, Н. И. Вавилова. Но ученый считал себя обязанным высказать свое мнение, невзирая на последствия.

Судя по пометкам на хранящемся в архиве письме, сталинский секретарь Поскребышев передал письмо Сталину [4]. Сталин не счел нужным ни ответить, ни принять какие-либо меры по отношению к автору письма. Через две недели, 16 февраля 1949 года, почетный академик Н. Ф. Гамалея в связи с его девяностолетием был награжден озденом Ленина.  Нет сомнения, что награждение было запланировано заранее. Награжденный личным письмом поблагодарил Сталина, но вновь вернулся к поднятому в первом письме вопросу, на этот раз не принципиально, а в форме конкретной просьбы:

 

Н. Ф. Гамалея. Отрывок из письма И. В. Сталину, 17 февраля 1949 г [4].

 

Пользуясь случаем, хочу обратиться к Вам с одной просьбой, не имеющей личного характера, но имеющей большое общественное значение. <...> От пришедших поздравить меня лиц я узнал, что арестованы мои близкие (еврейские) друзья <...> Эти аресты, как мне думается, являются проявлением одной из форм того антисемитизма, который, как это ни странно, пышным цветом расцвел в последнее время в нашей стране. <...> Я просил бы Вас лично не допустить произвола и осуждения невиновных лиц, которые могут стать жертвами антисемитизма со стороны отдельных сотрудников Министерства внутренних дел, творящих иногда такие дела, за которые приходится краснеть и переносить тяжелые моральные переживания преданным своей Родине гражданам нашей страны.

Мы не знаем, о каких близких друзьях пишет Гамалея, но можно вспомнить, что в конце января 1949 года в Москве были арестованы члены Еврейского Антифашистского Комитета, в том числе и врачи – академик  Л. С. Штерн и главный врач больницы им. Боткина Б. А. Шимелиович.

29 марта 1949 года академик Николай Федорович Гамалея, так и не дождавшийся ответа ни на первое, ни на второе письмо, скончался.

 

Цитируемая литература

 1.  Первый в России исследовательский центр в области биологии и медицины, Ленинград 1990, стр.18.

2. И. И. Мечников, Страницы воспоминаний, Сборник автобиографических статей. Составитель А. Е. Гайсинович, 1946, стр.164.

3. Там же, стр.165-166.

4. Архив Президента Российской Федерации, Ф. З. Оп.32. Д.11, Л.167-168; Ф. З. Оп.32. Д.12, Л. 83-84. Цитируется по книге: А. Ваксберг. Из ада в рай и обратно, М. 2003, гл. 3.

http://www.belousenko.com/books/publicism/vaksberg_from_hell.htm


   


    
         
___Реклама___