Оба моих деда погибли в погромах. Бабушка вместе с её дочерью и внуками –
в фашистской душегубке. Мой отец, все дяди и старшие братья воевали.
Из шести фронтовиков трое погибли на фронте,
трое стали инвалидами и преждевременно скончались.
Ещё один пропал в магаданских лагерях.

Светлой памяти моих близких – жертв жестокого ХХ-го века

В Украинской глухомани

Казалось бы, что общего между двумя семьями: богатого лесоторговца Моисея Ринского и скромного переплётчика Иосифа Одина. Разве то, что обе они - еврейские многодетные. И ещё то, что у них одна была общая забота: в глухом казачьем городке Чигирине местным евреям, хотя их и немало было, но всегда приходилось быть начеку.

Бабушка Хана, погибшая в душегубке

Куда только не забрасывало еврея ещё в конце 19-го столетия, во времена черты оседлости. С Бердичевом, Черновцами, Жмеринкой – понятно: там наших было столько, что хоть Еврейскую автономию провозглашай. Но какими ветрами занесло евреев, и немало, в небольшой городок Чигирин, сначала Киевской, а позднее Черкасской губернии, сейчас вряд ли кто объяснит. И по сей день двенадцатитысячный городок на речке Тясмин , километрах в сорока от ближайшей железнодорожной станции, без единого мало-мальски крупного заводишка. А в начале ХХ века местным казакам если и было чем гордиться, так тем, что ещё в семнадцатом веке Чигирин был столицей гетманского государства, резиденцией самого Богдана Хмельницкого, и он правил здесь целых сорок лет, пока в 1678 году и дворец его, и церковь, и ратуша, да и сам город не были разрушены турецко-татарским войском. А то, что освободил гетман город с помощью русского воинства, не все здесь любили вспоминать. А ещё событием в жизни городка, уже на памяти Моисея Ринского, было то, что он едва не стал центром крупного крестьянского восстания, но заговор народников, сочинивших поддельный царский манифест, раскрыли. Любые бунтарские события отзывались и на евреях. В тот раз обошлось.

Семья лесоторговца

И в этом городке умудрялся безбедно жить и делать неплохие гешефты лесоторговец Моисей Ринский. Дом у него был большой и крепкий, семья зажиточная, хотя и большая: каждый год, его Хана добавляла кого-нибудь, а не раз и по двойне, а было – и тройню. Но на всех, данкн Гот - слава Б-гу, хватало. И ещё оставалось, чтобы ладить со всеми, с кем надо: Моисея Ринского уважали и управляющие окружающих имений, у которых он скупал лес и пушнину, и в городских кругах, хотя местная власть и казачьё не раз напоминали порой жиду, кто он и кто они, и чьи они потомки - всё того же Хмельницкого.

А в общем-то евреи в украинских местечках так привыкли, что нет-нет, да их то там, то здесь «потрясут», что у Моисея даже статья расходов была предусмотрена на взятки да откупы. Благодаря этому семья была сравнительно ограждена, поэтому и настроение в семье было нормальное. Конфликты разрешались быстро: положительно влияла тёща Хая, которую все дети очень любили, да и сам Моисей её уважал:

Мэхытэнэстэ майнэ,

Мэхытэнэстэ гетрайе…

- Моя тёщенька, моя дорогая – пел зять ей одну из любимых в семье песен.

И жена его Хана была не из капризных, хотя приходилось ей нелегко: всё-таки не так-то просто женщине рожать ежегодно, а всего 22 ребёнка. Но две трети из них умерли по разным причинам – эпидемии тогда свирепствовали, да и рождались не все здоровыми. В конце концов, до самостоятельного возраста удалось довести семерых: сыновей Мордко (Матвея, или Мотэлэ, как его звали в детстве), Иосифа и Меера и дочерей Соню, Марьям, Рахель и Симу.

Хане, беременной большую часть времени, трудно было управиться с большой семьёй. Но и она, и сам Моисей были людьми энергичными и не только справлялись с хозяйством, но любили и танцевать, и особенно петь еврейские, украинские и русские песни. Один эпизод, передаваемый в семье из поколения в поколение. На свадьбе у соседей Хана танцевала наравне со всеми, и вдруг - нет её. А через полчаса – весть: Хана родила очередную двойню! Жизнерадостность родителей передавалась детям: они часто устраивали в доме самодеятельные концерты, и это поощрялось.

Семья была религиозная, но не слишком: кашерность соблюдали, но праздники – только основные. Моисей сам читал и хорошо пел молитвы не хуже иного кантора и научил этому мальчиков. Как и отец, они знали и идиш, и иврит. В доме говорили на идише и хорошем русском, так что когда многие из детей со временем оказались в Москве, проблем с акцентом у них не было. Родители старались дать детям хорошее образование. В доме любили книги, была неплохая библиотека. Книги разрешали давать читать и детям из других еврейских семей, в том числе и небогатых, с которыми дети Ринских учились или просто общались – не так уж много евреев было в городке, и все знали друг друга.

Кроме того, отец приобщал старшего сына Матвея к своим делам, готовя его в свои приемники. Посвящал сына в искусство лесоторговли и пушного дела, которым также занимался. Матвей так и проработаем всю жизнь хорошим специалистом по пушнине. А Хана, прекрасная рукодельница, передаст своё искусство дочерям.

Семья переплётчика

Придёт время - подружатся дети Ринских и со своими сверстниками из такой же многодетной семьи переплётчика Иосифа Одина и его жены Розы. Но пока – начало века, и так же как Хана Ринская, Роза Одина рожает одного ребёнка за другим, но по одиночке и всё больше девочек. Последней семья прирастёт в 1907 году, а всего Иосифу и Розе посчастливится вывести в люди восьмерых: только двух будущих мужчин – Моисея и Шимона, но зато шесть девушек – Басю, Женю, Соню, Риву, Фриду и Феню.

Дочери Одины. Младшая - изнасилована в 12-летнем возрасте

Конечно, семья переплётчика Одина по своим возможностям не могла сравниться с семьёй солидного лесоторговца. В небольшом городке не так много работы было для Иосифа. Так что и дом у него был тесен для большой семьи, и ели всё самое простое, а порой просто голодно было. К тому же Иосиф и Роза, люди религиозные, изо всех сил старались соблюдать кашрут, а при их возможностях это было нелегко. Зато через руки отличного мастера своего дела проходили интереснейшие книги, и дети с малых лет приобщались к чтению. Немало попадало и еврейских религиозных книг на иврите и на идише, и в доме родители говорили на идише, и в хедере учили на идише, так что дети знали идиш как родной. Но Иосиф и Роза следили за тем, чтобы дети успевали и по другим предметам, прежде всего – по русскому. Ещё раз забегая вперёд, хочется отметить, что Рива, например, лет в восемнадцать уехавшая в Америку, до самой кончины - до 97-летнего возраста - прекрасно писала по-русски.

Думая о завтрашнем дне своих девочек, Роза учила всех их швейному делу и домоводству. Старшие девочки помогали и отцу в переплётном деле и, кроме того, ухаживали за младшими. Все эти "науки" им пригодятся в жизни. К этому мы ещё вернёмся.

«Дэр идишер бандит»

Из детей Иосифа и Розы Одиных сын Моисей был самым старшим и самым непутёвым. Отец его иначе как «бандитом» не называл – полушутя. Начать с того, что был он плечистым, высоким, сильным, и с виду – гой гоем. И с ребятами-казачатами своего украинского городка Чигирина дружбу водил, а в драке – постоять за себя мог. Надеждой он был у отца: всего два сына, остальные – девчонки, да к тому же второй сын Шимон с малых лет чахоточник, слабый – какой из него помощник. И вот этот непутёвый Моисей выкинул номер – «гемахт а штык»: в пятнадцать лет тайком уехал с друзьями в Одессу. Там устроились в порту простыми грузчиками. Еврейский парень в такой компании мало чем отличался от остальных и пил с ними на равных.

Старший сын Одиных Моисей в период службы в царской армии

Кто знает, как бы сложилась судьба Моисея, не попади он с дружками в политическую историю. При подготовке восстания на броненосце «Потёмкин» и затем во время событий 1905 года революционеры использовали молодых портовиков как связных, а когда восстание было подавлено, чтобы спасти ребят от ареста, их устроили на пароходы, направлявшиеся на Дальний Восток. Моисея - помощником кочегара.

Прошло немало времени, пока ему удалось связаться с семьёй. А между тем уже подрос второй сын Семён, и, как тогда требовал закон, один из сыновей должен был служить в армии. Семёну предстояла многолетняя служба, которая окончательно подорвала бы его здоровье. Отец написал «бандиту», чтобы он немедленно, любыми путями возвращался домой. Каким Моисей не был непутёвым, но он был еврейским сыном, воспитанным в религиозных традициях, и ослушаться отца не мог. К тому же его мучила совесть: он знал, что в его отсутствие в 1905 году волна погромов на юге России докатилась и до Чигирина, и только по счастью не пострадали семьи Одиных и Ринских. А в семье его, кроме отца, защитников не было. Больной Шимон – не в счёт. «Бандит» вернулся, и в первый же призыв его «забрили» в кавалерию. Немало евреев служили в царской армии, но в кавалерии их было наперечёт. А тут как раз началась первая мировая. Но Моисей ничуть не уступал даже казакам, всю юность готовившимся в лихие рубаки. Недаром заслужил еврейский «бандит» орден - Георгиевский крест.

Между тем, больной брат Шимон ещё до начала 1-й мировой войны уехал лечиться в Америку, подключившись к группе еврейских эмигрантов – последователей движения «Ам Олам». Его здоровье ухудшалось с каждым днём, а родственники из Америки настоятельно звали, писали, что против его болезни есть действенные лекарства. Материально Шимону помогли еврейские организации. Ещё в Чигирине он серьёзно изучал английский. В США ему повезло: он быстро освоил профессию бухгалтера.

Первая война Матвея

Когда началась Первая мировая война, на фронт ушёл и старший из сыновей Ринских Матвей. К 1914 году младшие сыновья, Иосиф и Меер были ещё детьми. До войны отцу удавалось откупиться и оттягивать призыв старшего сына, но с началом войны 23-летнему Матвею и самому не хотелось лишних наветов на свою семью. Конечно, в пехотных окопах ему пришлось куда труднее, чем Моисею Одину в привилегированной кавалерии. Отец не хотел отпускать своего помощника и преемника, но Матвей настоял.

Ещё до его отъезда в обеих семьях начали замечать: молоденькая Бася Одина часто заглядывает к Ринским за книжками, и уж очень приветлив с нею Матвей. Как-то папа, многозначительно глядя на сына, даже пропел ему, перефразируя известную песню:

И лоз мир зих цу кишн:

Ди мамэ мэг шэн высн –

А Мотл от шэн хасэнэ гэат…

( - Давай расцелуемся: мама может уже знать – Мотэлэ женится…)

Из дальнейшего содержания песни следовал намёк, что, мол, у тебя, сынок, ещё ничего своего, так что не спеши. А призыв в армию тем более отложил решение вопроса. Но объяснение молодых состоялось, и Бася Матвея дождалась. Но пока ему предстоял отъезд. Вскоре от солдата перестали приходить письма.

В начале 1917 года рота Матвея, в обстановке неразберихи революционных событий, попала в окружение и практически без боя была сдана командирами в плен противнику, войска которого уже тоже были к тому времени порядком деморализованы, и поэтому к пленным относились даже с сочувствием. Фронт, плен, Германия многому научили Матвея. Работая у педантичных, аккуратных и законопослушных немцев – бюргеров и фермеров, он видел разницу в образе жизни Запада и Востока Европы. К нему, еврею, в Германии относились лучше, чем на родине – Украине. Матвей видел революционную Германию и Веймарскую республику и затем, после версальской капитуляции немцев отпущенный домой, долго добираясь через Россию, всё ещё охваченную гражданской войной, невольно сравнивал цивилизованную германскую смуту с российским беспределом. Если бы он знал, какой станет Германия всего через полтора десятка лет.

Лишь в 1917-м семья узнала, что Матвей, в числе многих, оказался в немецком плену. Так он больше отца и не увидит…

От мировой к гражданской

А в это время власть всё расшатывало. Казачья вольница – те, кто оставался дома или вернулся с фронта, и левые и правые, всё больше распоясывались. И уже после февраля 1917 года Моисею и Хане стало совсем неспокойно. Но – куда было сниматься, где и как он мог бы устроиться и начать дело? Ничего другого он уже по возрасту освоить не мог. Здесь был свой дом, скарб, земля. Здесь ещё недавно местные власти клялись, что не дадут его в обиду. А теперь они и сами не знали, что будет завтра.

В октябре – новый переворот. Провозгласили равенство народов, декрет о мире. Но сразу вслед за этим – белые, красные, Петлюра и просто бандиты. И каждый если не убивает, то чего-то требует. Откупаться всё трудней: и поставщики, и заказчики разбежались, а склады «экспроприировали», а точнее грабили и красные, и белые, и банды, сменявшие друг друга. Очень опасались, что призовут юных Иосифа и Меера в Красную армию. Уже тогда появилась песня на мотив известной русской «Не ходил бы ты, сынок, во солдаты»:

Вожэ гайсту Йосл ят, Йосл шойтэ?

Их гай берн а солдат бай ди ройтэ.

Эс фэлд дем ройтн ныт кайн бикс, кайн солдатн;

Эс веет он дир дэм большевик гурнышт шатн.

Хасэнэ кенст ду ныт аф Нахумэ.

Ун нох вус тойг дир ди мельхумэ.

( - Куда же ты идёшь, Йоселе глупый? - Я иду стать солдатом у красных. - Нет недостатка у красных ни в винтовках, ни в солдатах; без тебя большевикам ничто не повредит. Не сможешь жениться на Нахуме. И зачем тебе эта война?)

У Иосифа и Розы сыновей к этому времени в доме не было, но это было и плохо: Иосиф оставался в доме единственным мужчиной. И откупаться было просто нечем. Наоборот, надежда была на то, что всем известно было в округе: у Одиных в доме грабить было нечего. Большую тревогу у родителей вызывало как раз то, что в нормальных условиях должно было бы радовать: красивые дочки подрастали у них, и уж больно откровенно присматривался к ним местный молодняк. И некому было постоять за них: что мог противопоставить единственный пожилой еврей? Тревожно…

К лету 1919 года становилось всё ясней превосходство красных, но пока в больших городах и вдоль основных дорог. А такие отдалённые и маленькие, как Чигирин, всё ещё были во власти стихии.

Трагедия

И вот однажды нагрянула очередная «самостийная» черносотенная банда. Как уже повелось, Моисей Ринский отправил всю семью в землянку в соседнем лесу, а сам остался спасать дом от грабежа и «красного петуха», надеясь и на сей раз откупиться. Но эти бандиты убивали всех попадавших под их сабли мужчин – евреев, грабили без разбора еврейские дома и насиловали многих из остававшихся женщин и даже девочек. Когда на следующий день, после того как пыль от их пьяной кавалькады растаяла и Хана с детьми вернулась домой, у порога их разграбленного дома они увидели тело зарубленного отца на красной от запёкшейся крови дорожке.

Почти в то же время трагедия произошла и в семье Одиных. Пьяные бандиты ворвались в дом. Часть девушек успела убежать. Остальных они заперли, оставив одну младшенькую, двенадцатилетнюю девочку, и изнасиловали её. Когда отец с проклятиями бросился на них, они хладнокровно застрелили его.

Такое двойное горе Роза пережила очень тяжело. Немного придя в себя, она приняла твёрдое решение уехать из города. Но куда? В своих письмах из Америки Шимон настойчиво советовал им решиться и приехать в Нью-Йорк. Но тогда и ей, и Иосифу это казалось несбыточным. Теперь же доведённая до отчаяния мать быстро приняла решение. Часть денег занял и переслал знакомым в Москву Шимон. Помогла сионистская организация, формировавшая в Москве группы беженцев. Бася решила дождаться брата Моисея и жениха Матвея Ринского, а Женя не хотела оставить сестру одну. Роза согласилась с условием, что все они вслед за матерью и сёстрами приедут в США.

И уже в 1920 году Роза с четырьмя младшими дочками выехала поездом, а затем пароходом в США, где их встретил Шимон.

Хана тоже решила вместе с детьми покинуть этот город. После ужасной смерти мужа трудно было узнать эту прежде такую весёлую, полную жизни, красивую женщину. Теперь все заботы в доме взяла на себя старшая дочь Соня. Семья ждала возвращения из плена Матвея.

Цузамэн – вместе

Воинская часть, в которой служил Моисей, оказалась одной из немногих, дисциплинированно державших границу и не разбежавшихся по домам в революционные годы, хотя тоже дезертировали многие. Моисей считал, что негоже еврею давать повод сослуживцам-антисемитам для лишних пересудов и оставался в строю. Лишь после капитуляции Германии он попутными эшелонами вернулся в Чигирин.

Дома Моисей Один застал только двух сестёр: Басю и Женю. Он не знал о трагических погромных событиях, убийстве отца и изнасиловании бандитами его двенадцатилетней сестрёнки. Не знал и о том, что мать Роза с четырьмя его сёстрами уехала в Америку.

Можно представить себе реакцию этого сильного человека, провоевавшего столько лет за Россию, бок о бок с братьями тех, кто так жестоко расправился с его семьёй. Больших усилий стоило сёстрам и друзьям удержать его от немедленной безрассудной мести, которая могла бы привести к новым жертвам в семье и среди евреев города. Но неизбывная боль осталась в его душе на всю жизнь.

Вслед за Моисеем Одиным вернулся домой Матвей Ринский. Так же, как и его старший друг, Матвей уже не застал в живых отца, зарубленного шашкой погромщиками банды Зелёного. В родном доме ещё жили убитая горем мать, сёстры и братья, готовившиеся к переезду в Кременчуг: после трагической смерти мужа Хана не могла и не хотела оставаться в этом городе и в этом доме.

Трагедия родного дома окончательно убедила Матвея: мать права, надо уезжать из этого черносотенного края, менять этот образ жизни, весь её уклад. Так же были настроены и вся его семья, и друзья. Бася Одина при первой же встрече посвятила Матвея в их семейный «американский» план, в котором он уже рассматривался, как член и её семьи. К тому времени сблизились и Моисей Один с сестрой Матвея Марьям Ринской.

Ещё недавно можно было свободно эмигрировать из России. Теперь советские власти разрешали уже только воссоединение близких родственников, которых у Ринских в США не было. Матвей и Марьям, только став членами семьи Одиных, могли вместе с ними рассчитывать на выезд и лишь затем прислать вызов своим. Поэтому Матвей и Марьям остались в доме, а мама Хана Ринская с тремя дочерьми - невестами и двумя сыновьями – подростками уехали в Кременчуг, и вскоре там старшая из сестёр Соня вышла замуж за Соломона Штеермана, человека состоятельного, владельца магазинов.

Оставшихся в Чигирине Ринских и Одиных объединила не только взаимная любовь. Смерть отцов – жертв погромов, постоянная угроза новых налётов, ненависть к черносотенцам и желание дать им отпор – всё это толкнуло Моисея и Матвея к созданию из еврейской молодёжи подпольного отряда самообороны. Для них примером были подобные отряды, существовавшие ещё в период погромов 1905 года и созданные уже в гражданскую войну во многих городах и местечках бывшей черты оседлости. Моисей, как наиболее опытный, кавалерист, георгиевский кавалер, которого уважали и побаивались и местные молодые казаки, возглавил отряд. Матвей стал его правой рукой. Конечно, всё держалось в строгом секрете от местных властей и казаков: узнай бандиты, и без того провозглашавшие лозунг: «Бей жидов – спасай Россию», о создании еврейского вооружённого отряда, они бы получили лишний хороший предлог для уничтожения этого «жидовского гнезда». А банды Зелёного, «гулявшие» в их краях, озверевшие от постоянного преследования Красной армией, при своих более редких, но более яростных набегах вырезали теперь поголовно всех евреев, не успевших укрыться в безопасном месте. Проблема была и с оружием: боевое огнестрельное было не у всех бывших фронтовиков, остальное - самоделки-берданки. Так что отряд мог противостоять только местным хулиганам, да и то не выдавая своей организованности. Моисею и ребятам удалось заставить себя уважать новых хозяев – красных, которые к тому времени начали укрепляться и постепенно одолевать бандитов. Иногда отряд помогал в этом властям, но как бы каждый в одиночку.

В Москве

А тем временем Моисей с Марьям и Матвей с Басей оформили свои отношения, и в сентябре 1923 года Марьям родила первенца, в честь погибшего отца Моисея названного Иосифом. Надо сказать, что мальчики – первенцы всех братьев и сестёр Одиных, в России и Америке, получат имя Иосиф в честь деда. Исключение – сын в семье Матвея и Баси, которого назовут в память убиенного Моисея Ринского.

К концу года закончили оформление документов, собрали деньги на дорогу, продав дома и всё, что можно было из двух хозяйств. И лишь в начале 1924 года наконец-то выехали в Москву двумя семьями, и с ними сестра Одиных Женя.

Приехав в Москву, подали документы на оформление виз. Но им отчаянно не повезло: умер В. Ленин, а буквально через считанные дни советские власти захлопнули ворота перед эмигрантами. Да и США ограничили их приём.

Пришлось молодым Ринским и Одиным на ходу менять свои жизненные планы. Вообще-то выбора у них не было: о возвращении назад не могло быть и речи. Оставалось только обосноваться в Москве, тем более, что в те годы жизнь в Москве улучшалась куда быстрее, чем где бы то ни было на Руси. Хотя и Москва оставалась ещё полуголодной и безработной, полной праздношатающихся бывших "красных", "белых" и просто бандитов, авантюристов и беженцев, нищих и беспризорных. И всё же начатая ещё в 1921 году Новая экономическая политика – НЭП – давала свои плоды. Поощрялось мелкое предпринимательство. Открывались частные предприятия, мастерские. Да и крупные заводы восстанавливались и строились, в том числе и с участием иностранцев. Так что для энергичных уже была работа, и были молодость и оптимизм.

Сняли комнаты в Замоскворечье, в районе Серпуховки, недалеко друг от друга. Моисей устроился на химзавод, а Марьям, связанная маленьким Иосифом, подрабатывала дома – она была искусной рукодельницей. Одновременно она умудрялась как-то и учиться: окончила курсы и работала бухгалтером. Матвей занялся торговлей, в основном пушниной, к чему его готовил ещё покойный отец. Бася и Женя стали швеями, также используя ещё чигиринский опыт. В этом деле особенно преуспела Женя: со временем она стала отличной портнихой и за счёт этого практически всю жизнь прожила безбедно. Молодая красавица недолго ютилась в тесных съёмных комнатушках брата и сестры: вскоре она вышла замуж за владельца магазина Ушера Заславского.

Уже в 1925 году в семье Заславских родился тоже Иосиф, а в семье Ринских – дочурка Рая. Но Одины снова вырвались вперёд в 1927, произведя на свет девочку Хаю – в честь мудрой прабабушки.

Наум (работал в органах, пропал в Магадане) с Раей Ринской и Хаей (Кларой) Одиной

В коммуналках и подвалах

После революционной клоаки потребовались годы на то, чтобы даже в условиях НЭПа москвичи стали робко одеваться в меха. Робко, потому что раз шубка, значит – буржуи. Да и жульё в подворотне может вежливо предложить снять. И всё же со временем – данкн Гот – у Матвея Ринского дело пошло. Впроголодь уже не жили, но позволить себе снять лучшее жильё, чем 12-метровая комнатушка в общей квартире с пятью хозяйками и пятью керосинками в кухне – об этом пока не мечтали. Хотя Басе, с её ревматизмом, да и маленькой Раечке не помешала бы комната посуше и потеплей.

Хорошо ещё, что в квартире среди соседей не было явных антисемитов и дебоширов. Ринские жили дружно с соседями, тем более, что Матвей с его образованием гимназиста, хорошим русским и почерком, помогал соседям писать бумаги, а Бася никогда не отказывала в просьбе подкоротить или выпустить брючки или платьице детям. То, что родители в их семьях дали им хороший русский, важно было и тем, что Ринские и Одины в Москве говорили практически без акцента. Между собой дома по большей части говорили на идише. В общем, Матвею и Басе Москва и жизнь их в конце 20-х годов была если не в радость, то, после пережитого, и не в тягость.

Близнецы - дети Симы и внуки Ханы Ринской, погибшие вместе с ними в душегубке

Куда хуже было положение у Одиных. К сожалению, после родов Марьям тяжело заболела: у неё обнаружился ревматический порок сердца, который в те годы не поддавался лечению. Главным виновником её болезни были те тяжёлые условия, в которых жила семья: восьмиметровая комната в сыром подвале, где по стенам стекали капли воды, сырая и холодная, без всяких удобств. Вот и сын Иосиф в этой обстановке заболел ревматизмом.

В то время многие жили так в перенаселённой Москве с вконец изношенным жильём. Не принято было жаловаться. Мало того: Одины ещё и пригласили из Кременчуга одного из младших братьев Марьям и Матвея – Иосифа Ринского, который некоторое время, пока не устроился, ночевал у них. А в это время, в начале 30-х годов, Марьям уже была тяжело больна. В помощь семье, ухаживать за больной сестрой и двумя маленькими детьми, из Кременчуга приехала младшая сестра Рахель. После смерти Марьям в 1932 году она фактически заменила Иосифу и Хае мать, а позднее Моисей женился на Рахели.

Только в 1938 году, в связи со сносом домов на Серпуховке, семья Одиных получила – о, радость! – в Покровском-Глебово под Москвой 14-метровую комнату в коммунальной квартире на втором этаже барака, построенного когда-то для строителей канала Москва – Волга. Комната, конечно, была тесновата для четверых, но зато сухая и светлая – мечта! Такие были критерии в те времена.

Традиции

На родном идише они говорили между собой, с родственниками, со знакомыми евреями. И не так часто, только по главным еврейским праздникам, удавалось Матвею и Басе побывать в ещё действующей главной синагоге Москвы на Моросейке. Новая власть всё жёстче теснила любую религию, и православную тоже. Храмы закрывались, разрушались или переоборудовались под клубы, предприятия. Оставляли единицы. Для иудеев, собственно, только главную синагогу и оставили.

В Песах или Рош-а-Шана Матвей с Басей одевали своё выходное – большого выбора у них не было. В сумочку складывали талит, кипу, соответствующий празднику молитвенник – всё это, включая несколько главных книг на иврите и идише, они привезли с собой из Чигирина. У входа в синагогу отец, как и все евреи в то время, распаковывал свои атрибуты, одевал и раскрывал и чинно входил в храм. Бася проходила на балкон для женщин. Приезжали в синагогу и Одины, и Заславские. Детей с собой, как правило, не брали: всё равно их негде было учить ни языкам, ни обычаям. А вот впечатлениями дети могли потом поделиться непредсказуемо где и с кем, и как это им всем потом обернётся – кто мог сказать.

Иногда и дома Ринские устраивали себе «еврейские» дни, и уж точно – в дни поминовения отцов Матвея и Баси, Моисея и Иосифа – жертв кровавых погромов. В эти дни Бася зажигала свечи, и они горели весь день. Матвей одевал талит, кипу и читал молитвы на иврите, возобновляя в памяти язык.

В такие дни и в праздники Бася готовила традиционные еврейские блюда, чему учила её ещё мать: фаршированную рыбу, форшмак, холодец, бульон, фрикадельки, манделах, клёцки, кисло-сладкое мясо, печёнка, вареники, чоленты, цимесы… Это – только основные блюда, да и из них – далеко не все, конечно: не всегда и не на всё были возможности. Часто по праздникам или семейным дням собиралась вся чигиринская родня. Встречались в те годы с удовольствием, не утратив ещё непосредственность, хотя после всего пережитого какая-то настороженность и неуверенность в завтрашнем дне поселилась в каждом, и неизбывно на всю оставшуюся жизнь.

«Ограничение и вытеснение»

Советская власть, укрепившись, как это нередко бывало в истории переворотов, начала резать сук, на котором вроде бы уже прочно расположилась. Сначала постепенно свернули НЭП. Потом начали притеснять предпринимателей в городах и зажиточных крестьян в деревнях. Под колёса первой из этих «телег» и попали и Ринские, и Заславские.

Матвей Ринский, Ушер и Женя Заславские

Как частного предпринимателя, Матвея, в числе десятков тысяч других торговцев и ремесленников, снабжавших и обслуживавших миллионную Москву в годы голода и разрухи, в начале 30-х годов выселили из Москвы. Ну что ж,очень скоро, в голодные и холодные годы начала 30-х это выселение Москве отзовётся. Многие из выселяемых старались найти себе новое пристанище поближе к Москве. Вот и семья Ринских сначала сняла комнату, а со временем и выкупила у хозяина часть одноэтажного дома в подмосковном городке Перово, который в 50-х годах станет районом Москвы. Так получилось, что во всех четырёх квартирках дома поселились еврейские семьи, и вообще – Перово облюбовали многие выселяемые «частники», среди которых был немалый процент евреев. В 1933-м в этом доме родился второй ребёнок Ринских, сын Михаил.

Ринский Миша, сын Матвея и Баси, в годы войны

Матвею пришлось расстаться с самостоятельной работой и делать фактически то же самое в рамках кооператива, но и тут его всё время донимали всевозможными проверками, в ущерб не так ему, как полезному делу обеспечению жителей столицы тёплым мехом. Но до самой войны так ему ничего и не смогли «пришить», хотя ни в «гешефтах» он трусливым не был, ни в повседневной жизни. Например, в маленьком доме – синагоге, подпольно организованной евреями в Перово, в частном домике, Матвей, у которого был отличный голос и слух и который свободно владел и идишем, и ивритом, часто, по просьбе общины, читал молитвы, хотя глубоко верующим не был. Известно, чем могло это кончиться в 37-39 годах. Иногда Матвей брал с собой в синагогу и сынишку. В семье Ринских родители хотя и говорили друг с другом чаще на идише, но научить этому языку детей в домашних условиях было невозможно. Зато часто все вместе пели песни, а сына учили и игре на скрипке, да только помешала война.

Семья другого «частника», выселенного из столицы, Ушера Заславского, предпочтёт уехать в относительно благополучную Донецкую область, в курортный городок Славянск, где для страдавшей астмой Жени климат суше и благоприятней, и её как портниху не донимали проверками, и Ушер мог спокойно работать продавцом. Ринские и Одины не раз наведывались к ним в летние месяцы или присылали своих детей загорать на пляжах уникальных солёных озёр курорта.

Другие ветви Ринских и Одиных

Средний из братьев Ринских, Иосиф, переселившись в Москву, так и остался аморфным провинциалом, ничего не добившись и, женившись, даже не оставил наследников. А вот самый младший в семье, Меер, рос в Кременчуге боевым мальчишкой, поступил в артиллерийское училище, женился на красавице Ларисе, учительнице из Житомира, и увёз её с собой в село Раздольное на Дальнем Востоке, где располагалась его часть. Где-то в документах ему по ошибке записали фамилию Рынский, а имя Майор вместо Меер – так он и остался до конца жизни Майором Рынским, и оба сына его, Леонид и Рудольф, Рынскими. Майор – так его и привыкли звать в семье – воевал с японцами и у озера Хасан, и у реки Халхин-гол, был награждён орденами, но звание, соответствующее его имени, получил как раз незадолго до отправки на фронт.

Майор (Меер) Рынский (Ринский)

Вот так друг за другом, подрастая, покидали Кременчуг дети мамы, теперь уже бабушки Ханы Ринской. Остались только две её дочери: Соня Штеерман, у которой уже были двое - дочь Клара и сын Гриша, и Сима, вышедшая замуж и принёсшая бабушке двух близнецов – Илью и Марка. Но они родятся уже в городе Кривой Рог, куда все переедут где-то в середине 30-х годов. К их трагическим судьбам нам предстоит ещё вернуться.

В 1939 году в Москву заезжал двоюродный брат Моисея и Баси Наум Один. Он был сотрудником органов безопасности – до того времени евреев в органах было немало. Именно в 1937-39 году и производились "чистки", после которых их там остались единицы. Наум Один проезжал через Москву, получив якобы новое назначение в Магаданскую область. Обещал по прибытии написать. Ни одного письма семья не получила: молодой красивый Наум так и не дал о себе знать. У него были сомнения по поводу этого назначения:

- Как бы меня к моим же ЗК не подсадили, - говорил, уезжая, Наум. Возможно, так и произошло.

От американской ветви Одиных приходили оптимистичные письма. Не сказать, что там их встретили с распростёртыми объятиями: работали тяжело и много, но постепенно обжились, по-разному, кому как повезло в жизни, но не бедствовал никто. Шимон, приехавший ещё до Первой мировой, работал бухгалтером, женился. Все четыре сестры начинали на швейной фабрике, работая по 12 часов. Первой удачно вышла замуж старшая Соня – за совладельца фабрики. Рива вышла замуж, но муж её в 30-х годах уехал в СССР, в Биробиджан, строить социализм – и пропал, как в то время многие. Рива жила с мамой Розой и младшей сестрой Феней, которая после трагедии отца и её собственной так и не вышла замуж. Фрида, выйдя замуж, уехала в Лос- Анджелесе. У всех трёх замужних сестёр первыми родились сыновья, и всех троих назвали Иосифами – в честь убитого отца и деда.

Иосиф Ринский, погиб в войну

Вторая мировая

«Чистки» 37-39 годов, слава Б-гу, не коснулись никого в семьях, кроме Наума Одина, и кончился этап выселений и переселений, можно было бы, наконец, пожить спокойно: два прочно сросшихся дерева Одиных и Ринских распустили в Москве пышную крону, и побеги подросли на Украине, на Дальнем Востоке, за океаном. Но сгустились тучи, грянул гром, и вихрь Второй мировой войны разметал всю эту семейную поросль.

В том, что война будет, мало кто сомневался. Но не знали – когда, и никто не ожидал такой беспомощности нашей обороны. Все так привыкли к песне:

Если завтра война,

Если завтра в поход, -

Я сегодня к походу готов…

5-летняя сестра Рая уехала в пионерлагерь. И меня, восьмилетнего, родители отправили в лагерь под Волоколамском ещё до начала войны и не спешили забирать. Но начались бомбёжки – помню мрачное убежище и нашу группу восьмилеток на длинной скамье сырого и холодного подземелья. Мы дружно пели: "Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов…". Наконец, приехал отец и увёз меня домой. Мне, мальчишке, было так интересно смотреть из окна электрички на спешащие на запад воинские эшелоны с техникой и весёлыми солдатами. Где им, а тем более мне знать, что многим из них остались считанные дни в этой мясорубке.

С началом войны газеты стали писать о том, что раньше умалчивали – о зверствах немцев в отношении поляков и евреев. Отец, знавший Германию по 1-й Мировой войне, не мог понять и простить немцам того, что произошло с их сознанием за столь короткий срок. Он решил идти на фронт.

- Гот бахит! – Б-же сохрани! – решительно заявила мама.

- Нет, Баськеле, я должен быть там. Ты же знаешь: мы всегда во всём виноваты. Я хочу доказать им всем…

Отец лишний раз докажет только себе. Но в то время он поступить иначе не мог. В июле отцу повестку всё не присылали, а когда он отстоял очередь в военкомате, ему сказали:

- Что вы, батя, вам уже в этом году полста! Отвоевали в первую мировую – и хватит!

Но всё же заявление к делу пришили и сказали, что, если пришлют повестку, то разве что в ополчение. А пока он вместе с соседом в вишнёвом садике двора нашего одноэтажного дома вырыл длинную яму, перекрыл чем попало из сарая – запасливый был – и, накрыв толем, присыпал сверху землёй. Велел нам, детям, притоптать. Получилось небольшое убежище. Как взвоет сирена, отец нам велит спускаться, а сам возьмёт багор – и к лестнице на крышу – сбрасывать немецкие зажигательные бомбы, если упадут на нашу крышу, вместо ближайшего химзавода, который немцы позднее станут бомбардировать чуть не каждую ночь и фугасными бомбами, и "зажигалками". После отъезда отца нам, детям, придётся спасать деревянный дом от "зажигалок".

Повестка пришла, и Матвей Ринский ушёл в ополчение в августе. 1 сентября я пошёл в первый класс. А через месяц, когда меня пересадили во второй класс («слишком много знал» от старшей сестры), буквально на несколько часов заехал домой отец – небритый, в какой-то мятой длинной, не по его среднему росту шинели и ботинках с обмотками. Остатки его части переформировывали и куда-то перебрасывали через соседнюю узловую станцию. Мы с папой даже успели сходить в нашу городскую баньку – в мирное время мы любили ходить в неё вместе. Сейчас в бане к билету ещё прикладывали "осьмушку" от разрезанного куска хозяйственного мыла.

Отец потребовал, чтобы мама увозила нас, детей, из Москвы: немцы были уже там, где ещё недавно я был в лагере. Мать одна боялась уезжать, а её старшего брата Моисея Одина не отпускали с работы.

В середине октября к Моисею Одину, а затем и к нам забежал брат отца Майор Рынский – между прочим, уже с майорской «шпалой» в петлицах. Его артиллерийский дивизион, входивший в кавалерийскую часть, перебрасывался с востока в армию генерала Доватора. Он уговорил и Моисея, и маму эвакуироваться в Минусинск Красноярского края, где остались офицерские семьи их дивизии, в том числе и его семья. Нам повезло с билетами: соседка, решившая пока не уезжать, отдала нам полученные ею на работе. Матери с Раей и со мной пришлось с вещами пройти километра три до трамвая – пригородные электрички уже не ходили - и доехать до вокзала. Мы уехали в каком-то сборном поезде, наполовину из вагонов метро – а ведь было уже холодно, и ехали мы в Сибирь. Телефонов не было, и мать не смогла сообщить Моисею об отъезде. А он с семьёй через всю Москву добрался до нашего Перово и не застал нас. С трудом удалось им уехать с подмосковной станции.

На одной из станций во время бомбёжки ночью нас высадили из поезда, оставшегося без паровоза. Поехали дальше только на следующий день. Вагоны метро, возвращённые в Москву, заменили на теплушки.

Лариса, жена Майора, встретила нас в Минусинске тепло и помогла устроиться. Ей и самой с двумя сыновьями Лёней и Руфой - оба ещё младше меня – было здесь нелегко. В ближайшие месяцы братьям предстояло стать сиротами: Майор погиб в первых же боях.

В начале войны погиб и другой брат отца Иосиф, так же, как отец, записавшийся в ополчение.

Война Матвея Ринского

Полгода не приходило вестей от Матвея Ринского. Мы уже потеряли надежду, тем более знали, что в плохо вооружённом, наспех сколоченном ополчении, живом щите в подмосковных боях, потери были катастрофические. Лишь к лету 42-го отец прислал письмо. Оказывается, его ополченческая часть из стариков и необстрелянных мальчишек где-то в Калининской области была окружена, раздроблена. Понёсшие большие потери подразделения стали неуправляемы. В группе Матвея командир дал команду – рассредоточиться и лесами двигаться на восток. Матвей пробирался с товарищем - ровесником. К сожалению, не помню его имя, хотя после войны он к нам не раз приезжал.

На вторую ночь, когда уже была слышна канонада, решили немного соснуть перед самым трудным и опасным – переходом фронта. Заметили стог на опушке и чуть дальше контуры домов на фоне лунного неба. Решили спать до рассвета. Но, усталые, заспались. Проснулись от шума моторов и голосов: метрах в ста от них разворачивалась машина с орудием на прицепе. В отдалении – ещё одна. Об уходе в лес по открытому месту не могло быть и речи. Гораздо ближе было до огородов крайних изб деревни, но и тут на виду. Опасно и отсиживаться в стогу: заманчивое место отдыха для усталых солдат. Тяжёлые винтовки времён ещё первой мировой не могли соперничать с автоматами.

Приняли отчаянное, но единственно возможное решение: закопали под краем стога оружие, армейское обмундирование, включая обмотки, и в одном белье, а был уже конец октября, взяв в руки по как можно большей охапке сена, пошли напрямик к крайней избе. Немцы не обратили внимание: как потом оказалось, они только прибыли из Германии и знали понаслышке о русском мужике. Повезло им и с хозяйкой дома: Мария Степановна отвела их в амбар, принесла какую-то старую одежду, накормила картошкой. Решили дождаться вечера и уйти в лес. Но снова не повезло: днём к бабке поселили одного из офицеров. Пожилые по тем временам – 50 лет, тем более давно небритые мужики не вызвали подозрения. Бабка объяснила как могла, что её племянники из соседнего района скрывались у неё от призыва. Паспортов у племянников не было, так ведь в колхозах их не давали, чтоб не сбежали в город. Позднее отец, знавший немецкий ещё с первой мировой, но и виду не подававший, что понимает, слыхал, как один из немцев спросил у их постояльца, уверен ли тот в этих мужиках. Тот ответил, что на сто процентов, и больше в них никто не усомнился. Повезло и в том, что версия Степановны о племянниках «устроила» и своих деревенских, а может быть и не нашлось предателей.

Теперь они уже и не могли уйти в лес: Степановну тут же допросили бы, где племянники, и расстреляли. Так и прожили месяцев пять в деревне, кстати взяв на себя все полевые и огородные дела. Немцев отогнали от Москвы, линия фронта приблизилась, а тут и немецкое подразделение покинуло деревню – отправили на фронт. Отец с товарищем решили было двинуть через линию фронта, но не успели: какая-то лихая наша часть воспользовалась прорывом и, не входя в деревню, освободила её. Потом отец с приятелем оказались у своих за колючей проволокой: их долго проверяли, не разрешая даже письмо отослать семье. Свидетельство Степановны и соседей помогло им избежать срока, но и в армию Матвея с товарищем не вернули, отправили на трудфронт. Только тогда Матвей смог связаться с семьёй. После войны он не раз по праздникам навещал Степановну, отправлял ей посылки.

Привезли на Урал. И снова – старая армейская форма, бараки, но питание – куда более скудное. Закрытая зона, фактически – лагерь. Работа – обогащение руды, как оказалось – радиоактивной. Защиты – никакой, только ограниченные часы работы с рудой, но полный рабочий день за счёт других работ. В результате – отец получил дозу, заболел лейкемией и начал постепенно угасать.

Болезнь развивалась постепенно. До конца 40-х годов отец ещё мог работать. Но преследование в период "космополитизма", краткий арест заставили его уехать года на три из Москвы. Он вернулся глубоко больным человеком. И по сей день нет эффективных способов лечения "лучевой болезни", а в те годы – тем более, и хороших специалистов были единицы. В подмосковной железнодорожной больнице работал профессор гематологии Иосиф Абрамович Кассирский. Как студент Транспортного института МИИТа, я получал ежегодно разрешения министра на госпитализацию отца в эту больницу, и это продлило ему жизнь, но предотвратить исход профессор не мог, и Матвей Ринский скончался в 63 года, в 1954 году.

Так все три брата Ринских стали жертвами кто врага, а кто и своих в этой жестокой войне. Но это ещё далеко не все жертвы в семьях Ринских и Одиных.

Жертвы жестокости фашистов

Читатели, наверное, помнят, что перед войной в Кременчуге оставалась бабушка Хана Ринская и две её дочери – сестры моего отца: старшая Соня с мужем и юными Кларой и Гришей и младшая Сима с двумя ещё пятилетними близнецами Илюшей и Мариком. Из Кременчуга Соня эвакуировалась с семьёй в Среднюю Азию. У младшей Симы муж, воевавший и с финнами, снова ушёл на фронт. Сама она вместе с престарелой матерью Ханой и двумя сынишками – пятилетними близнецами оказалась на Северном Кавказе, где в одной из станиц их «догнали» немцы. Станичники выдали еврейскую семью, и беззащитные бабушка Хана, мама Сима и дети – близнецы были умерщвлены в газовой душегубке, изобретённой цивилизованной арийской нацией.

После войны муж Сони Давид Штеерман специально приедет и найдёт свидетелей этой садистской расправы над бабушкой и детьми. Ему расскажут, с каким достоинством встретила смерть патриарх семьи Ринских.

Позднее Давиду и Соне тоже предстоит горькая потеря: уже после войны их сын Гриша, офицер, погибнет в авиакатастрофе.

Война не обошлась без жертв ни одной ветви нашей семьи, кроме американской. Семья Ушера и Жени Заславских потеряла единственного сына Иосифа: сразу же после окончания Ташкентского офицерского училища молоденький лейтенант погиб на Украине в одном из своих первых боёв. Когда у погибшего Майора Рынского сразу же после войны скоропостижно скончалась жена Лариса, приютившая нас в эвакуации, эти благородные люди усыновили и вырастили младшего их сына Руфу и помогли закончить учёбу старшему Леониду.

Сына Моисея Одина Иосифа, несмотря на приобретённый в сыром московском подвале ревматический порок сердца, всё-таки призвали в армию. Он провоевал пулемётчиком до конца войны, был трижды ранен и вернулся инвалидом. После войны, закончив институт, Иосиф стал отличным специалистом, написал книгу, но из-за прогрессирующих болезней рано ушёл на пенсию и преждевременно скончался.

Тяжело умирал и сам Моисей от рака лёгких – сказались и тяжёлое детство, и многолетняя армейская служба, и сырость подвала, и работа на химическом заводе. В голодные годы эвакуации в Минусинске, тяжело пережитые нами вместе, только стойкость к лишениям, скромность и неприхотливость к жизненным благам помогли нам выстоять. И здесь наши деды и мамы работали на победу. Мать, например, по 12 часов в день не выходила из мастерской – шила полушубки для фронта.

Настоящий подвиг совершила тогда моя старшая сестра Рая. В 1943 году, как раз после выпускных экзаменов десятого класса, она заболела тифом в такой тяжёлой форме, что врачи поставили диагноз – менингит. Рае собирались делать трепанацию черепа, но, по счастью, в ночь перед операцией ей стало лучше. Еле выжив, Рая, ещё со щетиной на обритой в больнице голове, исхудавшая и слабая, с очень небольшой суммой денег всё же уехала в Новосибирск и поступила в пищевой институт, который возвращался в Москву. Живя в нетопленной, полуразворованной за годы эвакуации нашей квартирке на свою мизерную стипендию, не получая от нас никакой помощи, приезжая в институт в отцовских ботинках, она не только выстояла, но выхлопотала нам, Ринским и Одиным, разрешение на возвращение из Минусинска в Москву. Мало того: сестра добилась своего перевода из пищевого в медицинский институт. Чтобы не потерять год, перевелась на санитарный факультет. А со временем стала терапевтом, окончила ординатуру и заведовала отделением крупной больницы. Вернувшись из эвакуации, поступила в медицинский институт и со временем стала кандидатом медицинских наук дочь Моисея Одина и Мирьям Ринской Клара.

Так что и в тяжёлые годы войны в нашей семье, как и во многих еврейских семьях России, не меньше, если не больше, чем в других воевали все, кто мог держать оружие, а кто не мог – работали на победу, растили детей, учились, готовились к продолжению жизни.

Но слишком много в семье погибших и выбитых из строя. Невосполнимо много…