Великая актриса не оставила мемуары, ее острые и парадоксальные высказывания расходились изустно при жизни, а после кончины стали появляться в многочисленных публикациях (посмертных друзей великих людей со временем становится все больше, а чем доказать былую близость как не "воспоминаниями"?).

Мы никогда не видели Фаину Григорьевну вне сцены или киноэкрана, мы не историки вообще или театра в частности. Мы – просто физики, восхищавшиеся ее неординарностью и нонконформизмом, порой экстравагантностью, которым попал в руки ее личный экземпляр книги У. Сомерсета Моэма "Подводя итоги" (ИИЛ, Москва, 1957), книги, которая сильно повлияла и на нас в то время и которую мы бережно сохраняем с тех лет. (Люди старшего возраста могут припомнить как в 1957-58 годах на нас вдруг обрушился, впервые с 20-ых годов, вал переведенных книг, о коих мы зачастую и не слышали; многие были со стыдливым грифом "Для научных библиотек", но так или иначе – доступны).

Этот экземпляр особенный – на титульном листе, помимо инициалов FR, надпись: "Эта книга у меня как Евангелие. Поделиться не с кем – все ушли…". На внутренней стороне обложки: "Будущего осталось совсем мало"; "перечитываю 78^ой г."; "Перечитываю 82^ой год". К последнему относится менее восторженная надпись на титульном листе: "Славная книжица 82 г." (В изменениях оценок, точнее, их снижениях ничего удивительного – мир вокруг быстро меняется, наши оценки через полстолетия после первого знакомства с книгой тоже стали иными). В книгу вложены листки с выписками и закладка, но о них – позже.

Название книги, "Подводя итоги", отражает исповедальный, в значительной степени, характер изложения, что при блестящем, как всегда, стиле драматурга и романиста, эссеиста и разведчика, завлекает читателя в сложный и неоднозначный внутренний мир Моэма. По-видимому "открытость души" автора-современника привлекла особое внимание Ф.Г.: она соглашается с ним, спорит, высказывает свое отношение к тем или иным особенностям личности. Свое мнение Ф.Г. выражает многочисленными подчеркиваниями или отчеркиванием фраз, слов, абзацев, замечаниями на полях.

Представляется, что совокупность этих отметок в книге, деланных для себя, можно сказать, интимных, без оглядки на посторонних, глубоко отражают внутренний мир Раневской, не привнося ничего лишнего, никакой отсебятины. Поэтому мы выпишем большинство таких ее отметок и маргиналий, указывая страницы, по которым можно восстановить и поневоле сокращенные абзацы и целые отчеркнутые главы.

* * *

Замечания начинаются уже с редакторского предисловия:

Стр.7. Отчеркнуто о Моэме: "Он часто бывает слишком интеллигентен для тех читателей, кому адресует свои произведения…"

Стр.8. "Пьесы его изумительны." (Слова Ф.Г. всюду даны курсивом, слова Моэма будут выделяться шрифтом.)

Стр.15. Моэм пишет о своих встречах с политиками: "…я сделал вывод, возможно опрометчивый, что для управления страной не требуется большого ума". "… дар слова, как известно, не всегда сочетается с силой мышления"… "Впору было подумать, что единственное назначение культуры – это научить людей болтать с важным видом".

Стр. 16. Полностью подчеркнуто, сверху приписано "браво": "Меня всегда поражало, почему люди так стремятся к знакомству с знаменитостями. Престиж, который знакомство с знаменитым человеком создает вам в глазах ваших приятелей, доказывает только, что вы сами немногого стоите."

"Великий человек слишком часто бывает сделан из одного куска; маленький человек – это клубок противоречивых элементов. Он неистощим. Нет конца сюрпризам, которые у него припасены для вас. Я лично куда охотнее провел бы месяц на необитаемом острове с ветеринаром, чем с премьер-министром". Приписано: "Я тоже".

Стр.19. "Есть люди, которые оставляют без внимания свои хорошие поступки, но мучаются тем, что они совершили дурного. Именно этого типа люди чаще всего пишут о себе. Они умалчивают о своих похвальных свойствах и поэтому кажутся нам только слабыми, беспринципными и порочными."

Стр. 21. Подчеркнуто фломастером, по-видимому позже: "…с уверенностью я утверждаю лишь одно; на свете есть очень мало такого, что можно утверждать с уверенностью".

Стр. 31. Моэм начинает писать о мастерстве писателя с характеристики Свифта: "…я обнаружил, что единственно возможные слова – это те, которые употребил Свифт, а единственно возможный порядок – тот, в котором он их поставил. Это – безупречная проза. Но у совершенства есть один изъян: оно может наскучить".

Стр.33. "Меня всегда раздражали писатели, которых можно понять только ценой больших усилий. Достаточно обратиться к великим философам, чтобы убедиться, что самые тонкие оттенки смысла можно выразить совершенно ясно". И далее целиком отчеркнут текст до конца главки.

Стр. 36. Далее идут рассуждения о стиле английской прозы. "… Библия восточная книга. Образность ее нам бесконечно далека. … Туповатые англичане вывихивали язык, стремясь выражаться как иудейские пророки".

Стр. 38. "… хорошая проза немыслима без воспитанности. В отличие от поэзии проза – упорядоченное искусство. Поэзия – это барокко… Проза – это рококо. Она требует не столько мощи, сколько вкуса, не столько вдохновения, сколько стройности, не столько величия, сколько четкости…". Далее отчеркнута страница и приписано: "Карамзин говорил о стихах: Это прекрасно, как проза". "…хорошая проза должна походить на беседу воспитанного человека. Беседа возможна лишь в том случае, если ум у людей свободен от насущных тревог".

Стр.45. "В разное время я любил отдельных людей: но к людям вообще никогда не чувствовал особой симпатии".

Стр. 46. "Самое острое из чувственных наслаждений – это физическая любовь. Я знавал мужчин, посвятивших ей всю жизнь: теперь это старики, но они считают, как я не без удивления замечал, что жизнь свою прожили с толком. Сам я из-за врожденной привередливости, к сожалению, испытал этих радостей меньше, чем мог бы. Я проявлял умеренность, потому что на меня трудно угодить. Бывало, что при виде тех, с кем удовлетворяли свои желания великие любовники, я больше дивился их всеядности, нежели завидовал их успехам".

Стр.48. "Я не жалею о прошлом: мне думается, что на собственных серьезных проступках я научился снисходительности к людям. Это потребовало долгого времени".

Стр.49. "Я не вижу особой разницы между людьми. Все они – смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости".

Стр.52. "Не надо ждать от людей слишком многого. Будь благодарен за хорошее обращение, но не сетуй на плохое…. Нет ничего прекраснее, чем доброта, и я часто и с удовольствием показывал, как много ее в таких людях, которых следовало бы беспощадно осудить, если подходить к ним с обычной меркой… Мои наблюдения убедили меня в том, что между добрым и злым нет такой большой разницы, как пытаются нам внушить моралисты".

Стр. 56. "В то время … имелась группа писателей, воспевавших моральную ценность страданий. … Я знал, что страдание не облагораживает: оно портит человека. Под действием его люди становятся себялюбивыми, подленькими, мелочными, подозрительными."

Стр. 64. "Одна из трагедий искусства – это великое множество людей, которые обманувшись этой преходящей легкостью, решили посвятить творчеству всю свою жизнь. С возрастом выдумка их иссякает, и они, упустив время для приобретения более прозаической профессии, год за годом мучительно стараются выбить их своего усталого мозга ту искру, которой он уже не может дать".

Стр.78. "… я не сержусь на молодых людей, … если "Ярмарка тщеславия" кажется им невыразимо скучной, а "Анна Каренина" – пошленькой чепухой". Приписано: "Кретины".

Стр. 86. Глава XXXI посвящена актерам. "Я говорю об актерах по призванию. У них есть талант и желание работать. А работать нужно долго и упорно – к тому времени когда актер поймет как играть ту или иную роль, он порой уже слишком стар, чтобы ее играть. … Актер отдан на милость превратностям судьбы и непостоянству публики. Едва он перестает нравиться, как о нем забывают…. Пусть себе важничает и чудит. Ведь это так ненадолго! И в конце концов, вся эта самовлюбленность – часть его таланта". Тут приписка: "У меня нет этого чест…. Ей Богу!".

Стр.88. Над отчеркнутыйм абзацем и под ним слова: "Не все". А содержание абзаца таково: "… Актер – это все персонажи, которых он может сыграть; писатель – все персонажи, которым он может дать жизнь. Оба воспроизводят чувства, которых – по крайней мере в данную минуту – не испытывают… Иллюзорный мир для них действительность, и они дурачат ту самую публику, которая служит им материалом и выступает как их судья. А поскольку иллюзорный мир для них – действительность, они могут считать действительность иллюзией."

Стр. 91. "Жить в мансарде и питаться черствым хлебом не входило в мои планы. Я уже обнаружил, что деньги – это некое шестое чувство, без которого остальные пять неполноценны". Приписка: "Деньги – мерзость".

Стр. 99. Моэм излагает свои заповеди как драматурга. Подчеркнуты фразы: "…особенно важно, чтобы у него была выжжена в сердце заповедь: "Где только возможно, сокращай"… "Диалог должен быть чем-то вроде устной стенографии. Нужно сокращать и сокращать, пока не будет достигнута максимальная концентрация". На полях приписано: "Моя задача: помогать им".

Стр. 100-101. Моэм делится своим мнением о публике: "Она скорее понятлива, чем умна"…. "Думает она не головой, а солнечным сплетением. …Она любит новое, но лишь тогда, когда оно соответствует старым понятиям, когда оно волнует, но не тревожит".

Стр. 102. "Мне представляется, что когда умные люди требуют от пьесы глубоких мыслей, они проявляют меньше ума, чем можно было бы ожидать".

Стр. 104. "Сейчас, когда право женщины на собственную личность общепризнано, невозможно смотреть "Кукольный дом" без чувства досады. Тот, кто пишет пьесы идей, сам себе роет яму". Приписано: "Сейчас забавно смотреть на "Нору"."

Стр. 142. Отмечен начальный абзац главы L: "Дело в том, что наряду с минусами и опасностями у писательской профессии есть такое преимущество, перед которым все трудности, разочарования, а может быть и лишения, кажутся пустяком. Она дает духовную свободу. Жизнь для писателя – трагедия, и в процессе творчества он преживает катарсис – очищение состраданием и ужасом, в котором Аристотель видел смысл искусства… Из всех людей только художнику дана свобода". В конце абзаца приписано: "Ха! Ха! Ха!"

Стр. 190-191. В главе LXVII речь идет о философских системах, о Канте. Моэм пишет о своем увлечении им и о противоречиях, вставших перед ним: "Сам я, например, больше всего хотел, чтобы меня оставили в покое, но я обнаружил, что это – редкий случай; другие люди, если я оставлял их в покое, считали меня неотзывчивым, равнодушным эгоистом. Однако нельзя сколь-нибудь долго изучать философов-идеалистов и не столкнуться с солипсизмом… Это прелестная теория; у нее есть только один изъян: в нее невозможно поверить".

Стр. 192. Глава LXVIII: "Но обыкновенный человек подходит к философии практически. Он хочет узнать, в чем ценность жизни, как ему жить и какой смысл можно усмотреть во вселенной. Отказываясь хотя бы ориентировочно ответить на эти вопросы, философы отлынивают от своих обязанностей". И далее отмечаются слова о страдании, как таковом, о невозможности спокойно смотреть на чужие страдания.

Стр. 195-96. Продолжается обсуждение проблемы зла и роли творца мира. "… зло, которым полон мир, подсказывает нам вывод, что это существо не может быть всемогущим и всеблагим. Бога всемогущего мы вправе упрекнуть за зло этого мира, и смешно было бы взирать на него с восхищением или поклоняться ему. Но ум и сердце восстают против концепции бога не всеблагого. В таком случае мы вынуждены предположить, что бог не всемогущ: такой бог не содержит в себе объяснения своего существования и существования созданной им вселенной"…. "Люди страстны, люди слабы, люди глупы, люди жалки; обрушивать на них столь грандиозное, как божий гнев, представляется мне в высшей степени бессмысленным". … "Гораздо труднее прощать людям зло, которое мы сами им причинили; вот это действительно требует большой силы духа". Приписано: "и ночей без сна".

Стр.198. Разбор системы Канта, его аргумента о необходимости религии как основы морали: "Считается, что этот аргумент говорит скорее о врожденной добросовестности Канта, чем о тонкости его ума. То доказательство, которое мне самому кажется наиболее убедительным, сейчас не в фаворе. Оно известно как доказательство e consensu gentium" [от общего мнения народов]

Стр. 205. Моэм возвращается к драматургии: "… я уже указывал, как неохотно публика принимает импульсивные поступки в пьесе. Но что такое импульс? Это просто побуждение к действию, причины которого действующий не знает; он аналогичен интуиции – суждению, которое мы выносим не зная его причины. Но хотя всякий импульс имеет причину, публика его не приемлет, потому что причина не очевидна. Те, кто смотрит пьесу или читает книгу, непременно желают знать причину всякого поступка и не поверят в нее, если она недостаточно убедительна. Каждый персонаж должен действовать сообразно своему характеру; другими словами он должен делать то, чего на основании своих знаний о нем ждет от него публика…". Приписано: "Только импульсивная доброта – настоящая доброта – Раневская".

Стр. 208. "Сила жизни – великая сила. Радость, которую она дает, искупает все страдания и невзгоды, выпадающие на долю человека". Приписка: "Он мог такое произнести". …. "У большинства людей почти нет воображения, и они не страдают о того, что для человека с воображеним было бы нестерпимо"… "Трудно примириться с тем, что у людей нет работы,… Если помочь этому может только революция, тогда пусть будет революция и поскорее…".

Стр. 209. "Спиноза назвал сострадание недостойным мужчины; это звучит резко в устах человека с такой нежной и чистой душой. Вероятно, он имел в виду, что горячо переживать то, чего не можешь изменить, значит впустую растрачивать чувства".

Стр. 211-13. "… возможно, что я еще увижу западные страны под властью коммунизма". И далее – это единственная такая пометка в книге – перечеркнута часть абзаца, где говорится о трагедии с потерей всего имевшегося, о самоубийстве, его противоречии инстинкту жизни.

"Ведь полная жизнь, завершенная программа, включает не только молодость и зрелость, но и старость… У дурака будет дурацкая старость , но и молодость его была такая же. Молодой человек в ужасе шарахается от старости… Зато хорошо быть свободным от мук безответной любви и терзаний ревности. Хорошо, что зависть, так часто отравляющая молодые годы, утихает с отмиранием желаний. Но все это – негативные преимущества, а у старости есть преимущества и положительные. Как ни парадоксально это звучит, у стариков больше времени…. К старости лучше становится вкус, и можно наслаждаться искусством и литературой без той личной предубежденности, которая в молодости окрашивает наши суждения. Старость находит удовлетворение в собственной свершенности".

Стр. 218-223. "Музеи полным-полны предметов, которые самый взыскательный вкус той или иной эпохи почитал прекрасными, а на наш взгляд они ничего не стоят… Вывод отсюда один: красота относительна, она зависит от потребностей разных поколений…" Приписано: "Не соглашусь. Джоконда – Вечная красота и правда и чюдо!" (так написано)… "Мы не можем воспринять ту красоту, которую воспринимали наши предки, как не можем понюхать те розы, которые они нюхали". Приписано: "Не верно"… "Мы находим вещи прекрасными и потому, что напоминают нам о предметах, людях и местах, которые мы любили или которые за давностью лет стали нам милы…. Только ассоциациями можно объяснить эстетическую ценность безобразного".

"… когда я смотрел на некоторые картины и статуи и слушал некоторые музыкальные произведения, мною порой овладевало чувство столь сильное, что описать его я мог бы только словами, какими мистики описывают свое общение с богом. Поэтому я думаю, что это чувство слияния с какой-то высшей сущностью не является привилегией верующих и может быть достигнуто другими путями, кроме поста и молитв. Но я спрашивал себя, какая польза в этой эмоции". Приписано: "подпал под влияние Толстого"…. "Мистики ответили на этот вопрос совершенно четко. Они утверждают, что экстаз не имеет цены, если он не укрепляет характера и не увеличивает способность человека поступать правильно. О ценности его нужно судить по результатам".

Стр.223. "Как ни странно, - я не могу объяснить это явление, но видимо оно в природе вещей, – художник достигает нужного результата лишь тогда, когда он не добивается этого. Его проповедь всего действенней, если он и не подозревает, что проповедует".

Стр. 224-227. Заключительная главка, LXXVII, посвящена нашим чувствам. Над стр. 224 надпись "Любовь", на полях написано: "Любовь не имеет ничего общего с секрецией половых желез". "Любовь не всегда слепа, и может быть, нет ничего мучительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая, что он недостоин любви".

"Милосердие – лучшее, что есть в доброте. Оно смягчает более суровые качества, из которых она состоит, и благодаря ему не так трудно даются второстепенные добродетели – сдержанность, терпение, самообуздание, терпимость, эти пассивные и не слишком вдохновляющие элементы доброты. Доброта – единственная ценность, которая в нашем мире видимостей как будто имеет основание быть самоцелью…".

"Лучшая дань, которую мы можем отдать великим людям прошлого – Данте, Тициану, Шекспиру, Спинозе – это относиться к ним не почтительно, а совсем просто, как если бы они были нашими современниками.. Это лучшее, чем мы можем их отблагодарить; такая простота обращения доказывает, что они для нас – живые. Но когда мне время от времени доводилось встречать настоящую доброту, тогда почтительность, даже благоговение волной поднималось у меня в сердце…".

Далее отчеркнута вся страница до конца книги. В конце написано: "Куда мне бежать от одиночества?".

* * *

Комментировать эти записи, своего рода виртуальную исповедь, – неуместно: каждый читатель может составить свое представление о внутреннем мире Фаины Григорьевны.

В книгу вложен как закладка портрет Алисы Коонен с дарственной надписью на обороте, открытка сберегалась более 70 лет.

Поддержка восходящей в то время звезды Московского Художественного театра много, очевидно, значила для юной, 15-летней провинциалки, мечтающей о сцене.

Сложная судьба А.Коонен, блестящей трагической актрисы, лишенной, фактически, сцены после закрытия Камерного театра в 1949 г. и смерти мужа, великого режиссера А.Я.Таирова, служит как бы фоном этим записям. К нему же относится листок со стихами Н.Гумилева, вложенный в книгу.

* * *

В книгу вложены также листки со стихами Омара Хайяма и мыслями В.В.Розанова. Листки эти, видимо, долго сохранялись: рубаи Хайяма и мысли Розанова на трех пожелтевших листках блокнота в клетку – такие были в конце 40-ых - начале 50-ых годов, писаны чернильной ручкой со стандартным нажимом, по-видимому до первого прочтения книги; стихи Гумилева на более поздней и лучше сохранившейся бумаге, шариковая ручка.

Думается, что их хранение дополняет заметки на полях книги: выбор рубаи, обращение к весьма неоднозначной фигуре Розанова – все это важно для понимания личности Ф.Г Раневской.

Омар Хайям

Я в этот мир пришел – богаче стал ли он?

Уйду – великий ли потерпит он урон?

О, если б кто-нибудь мне объяснил зачем я,

Из праха вызванный, вновь стать им обречен!

Почту, на чьем столе надтреснутый кувшин

С водою свежею и только хлеб один.

Увы, приходится пред тем, кто ниже, гнуться

Иль называть того, кто равен, "господин".

Под этим небом жизнь – терзаний череда.

А сжалится ль оно над нами? – Никогда!

О нерожденные! Когда б о наших муках

Вам довелось узнать, не шли бы вы сюда.

Умрешь, так только раз – не стоит и жалеть,

Вот невидаль: разочек умереть,

Скопление грязи, кровь, мешок из жил и кожи

Со счета сбросят прочь. Нашел о чем скорбеть.

В.В.Розанов

"Не литература, а литературность" – ужасна; литературность души, литературность жизни. То, что всякое переживание переливается в играющее живое слово. Но все кончается тем, что самопереживание умерло – нет его.

Нужно хорошо "вязать чулок своей жизни" и – не помышлять о нереальном. Остальное – в судьбе и все равно там мы ничего не сделаем, а свое (чулок) испортим через отвлечение внимания.

Общество, окружающие убавляют, а не прибавляют. "Прибавляют" только теснейшая и редкая симпатия, "душа в душу", и один "ум". Таковых находишь одну – две за всю хизнь. В них душа расцветает. И ищи ее. А толпы убегай.

Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва – где "я не могу", – где "я могу" – нет молитвы.

Ну, что же, придет и к вам старость и тогда будете одиноки, неинтересны и одиноки. И издадите стон и никто не услышит, и постучитесь клюкой в чужую дверь, и никто вам не откроет.

Николай Гумилев

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград.

И горит на рдяном диске

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я – моряк, поэт и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймит клеймом позорным,

Знаю:

Сгустком крови черным

За свободу я плачу.

За стихи и за отвагу,

За сонеты и за шпагу –

Знаю:

Страшный город мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой…

Ниже рукой Ф.Г. приписано: "Кто написал, кто мне дал не помню. Стихи дивные".

Прага, Иерусалим