Не в свои сани не садись
Библейское жизнеописание царя Давида потрясает своей
непреходящей актуальностью: в его личности проступают те черты, отсутствие
которых мучает меня в моих современниках. В первоначальном виде эти очерки
были, наверно, гораздо длиннее, но шлифовались временем и разными авторами,
пока не обрели оптимальную величину и сюжетность. В них остались только самые
характерные эпизоды и только те слова, обойтись без которых было невозможно.
В процессе обработки эта биография из серии "Жизнь замечательных людей" могла
превратиться в сборник нравоучительных новелл, умных, но не очень интересных.
Этого, однако, не произошло. Остался текст, плотный, как первичная материя,
с запасом идей, которого хватило бы на целую литературную вселенную. Но вот
что удивительно: несмотря на разнообразие описанных исторических событий,
в сочинении нет разрозненности архивных текстов; при всей своей поучительности
оно осталось самостоятельным и цельным литературным произведением, с кучей
живо выписанных действующих лиц, с точной привязкой к времени и месту действия,
с главным героем. Один из популярнейших сюжетов этого произведения - Давид
и Вирсавия, и мне хотелось коротко его воспроизвести, но я натолкнулась на
неожиданные трудности.
Пересказывать содержание книги - тяжелая работа,
потому что при этом стремление к точности перебивается желанием поговорить
о прочитанном, высказать свое мнение и поделиться собственным опытом. И чем
больше книга нравится читателю, задевает его за живое, тем неожиданнее будет
его пересказ. В сущности, заинтересованный читатель - всегда интерпретатор,
можно сказать, исполнитель, а нестандартное исполнение - это уже новое произведение.
Меня давно томит желание написать "Записки читателя" и зреет тайная уверенность
в том, что все искусство и даже наука (да простят меня ученые, как правило,
презирающие непосвященных) есть интерпретация явлений данного нам мира, увиденного
разными людьми по-разному. И автор - всего лишь один из них. Возможно, и Б-г
не знает всего, что оказалось в созданном им мире, и открытия людей поражают
и изумляют Его. "Гм...- бормочет Он про себя, - надо же... А мне и в голову
не приходило...". Если поэты по-разному описывают один и тот же пейзаж, то
почему одна и та же книга не может стать предметом столь же свободного восприятия
и разговора? В ней читатель может увидеть сквозь свой, личный, магический
кристалл, нечто отличное от того, что увидели другие, нечто неожиданное для
автора книги и от того, что зафиксировала и навеки утвердила ревнивая литературная
критика.
Тот же творческий импульс лежит и в основе так называемых
сплетен, когда чужая жизненная коллизия пересказывается вольно, с дополнениями
из собственной жизни и с сентенциями, близкими и понятными рассказчику. При
этом возникает некий новый вариант житейской истории, привязанный к первоначальному
только именем конкретного человека, того, чья неосторожная откровенность подстегнула
чужую фантазию. Описав круг, история нередко возвращается к своему автору
с такими добавлениями и пояснениями, что тот начинает подозревать своих лучших
друзей в злонамеренности. В действительности, чаще всего никакого желания
насолить ближнему нет, а есть удовольствие поговорить о себе или просто высказать
свое мнение, использовав для этого сюжет из чьей-то жизни. Отсюда и возникает
литература, даже поэзия: теперь уже всем известно, из какого сора растут стихи,
не ведая стыда...
Поразмыслив таким образом, я успокоилась и вот, возвращаюсь
к теме разговора - к Давиду и Вирсавии. Посплетничаем о них, и совершенно
неважно в данном случае, кто они есть - наши знакомые, исторические персонажи
или литературные герои.
Однажды под вечер царь Давид, встав с постели, вышел
на верхнюю террасу своего дома подышать свежим воздухом. Наверно, настроение
у него было паршивое, как всегда, когда просыпаешься перед заходом солнца.
Голова гудела, во рту было горько. Армия его воевала, а он неизвестно зачем
остался в Иерусалиме. "Становлюсь малохольным, как покойный Саул, царство
ему небесное", - возможно, подумал Давид и зевнул от скуки и раздражения.
И в этот момент его глазам предстало воистину чудное виденье: крупная рыжеватая
женщина купалась в бассейне у себя в саду. "Вот так Сусанна!" - ахнул Давид.
Конечно, он помянул не Сусанну. Но это неважно, мы ведь условились насчет
свободы прочтения и изложения чужого текста. "Сусанна" - эквивалент, хорошо
объясняющий настроение царя, которое моментально исправилось. Женщина была
обнаженная, привлекательная и незнакома Давиду - и все это вместе очень ему
понравилось.
- Кто такая? - спросил он и показал пальцем на соседский
садик.
- Вирсавия, - ответил молодой слуга, удивляясь, как
это царь вокруг себя ничего не видит, соседей не знает и даже красавицу Вирсавию
до сих пор не замечал. - Ее зовут Вирсавия, - поправился он и, опустив глаза,
добавил: - Она жена Урии Хеттеянина.
Ответ был с намеком: Урия, военачальник, рискует
жизнью для страны и царя, и некрасиво класть глаз на его жену.
Судя по всему написанному в Библии, царь Давид не
был Дон Жуаном и не считал делом чести заполучить любую приглянувшуюся ему
женщину. У него был гарем, так полагалось; были жены; о них сказано немного,
но достаточно, чтобы понять, какова была любовь этого человека, ибо сколько
типов людей, столько видов любви. Царь Давид ценил в женщинах, кроме внешней
привлекательности, верность и ум. Его жена Мелхола любила его и спасла от
подозрительного и злого царя Саула, когда Давид еще был всего лишь военачальником
в армии. Другая женщина, Авигея, умная и красивая лицом, тоже выручила его
однажды из беды, и он на ней женился. Но история с Вирсавией настолько не
типична для царя Давида, что в русском переводе эта глава получила отдельное,
отсутствующее в оригинале, название - "Сугубый грех Давида". В чем состоял
этот грех?
Мимолетные любовные связи, как бы они ни осуждались
в обществе, существовали всегда; они оказались тем неискоренимым злом, с которым
приходится мириться: оно в природе вещей, т.е. людей. Но одно дело - общая
установка, и совсем другое - отдельная жизнь. То, что большинству сходит с
рук, некоторым людям обходится очень дорого, и причин тому много, слишком
много, чтобы в этот вопрос углубляться. Но одну причину упомяну, потому что
в истории о грехе царя Давида она кажется мне ключевой: царь Давид, соблазнив
Вирсавию, сел не в свои сани и совершенно естественно поехал не в ту степь.
Случайно, не задумываясь, что тоже для него не характерно, он закрутил роман
с красивой соседкой, а когда та забеременела, захотел вернуть ее мужу. Легкость,
с которой он готов был от нее отказаться, говорит о том, что серьезного чувства
у него к Вирсавии не было. Такого рода историй при всех царских дворах не
счесть, и придворные мужья часто даже гордились высочайшим вниманием к их
женам. Все могло образоваться, если бы судьба Давида была иной, если бы он
был человеком, для которого легкие интрижки - обычное дело. Придворные приняли
бы стиль жизни своего царя и не роптали бы. Но Давид показал пример другого
отношения ко всем жизненным проблемам, в том числе и любовным, отношения не
нового, может быть, но естественного для него, и нарушения стереотипа ему
не простили ни люди, ни Б-г, или, если угодно, судьба.
Первым взбунтовался обманутый муж, и, как ни загонял
его царь в супружескую постель, Урия упорно ночевал на улице возле царских
ворот, мотивируя это тем, что нечестно, мол, во время войны наслаждаться жизнью.
Беременность Вирсавии, таким образом, могла иметь только одно объяснение:
виноват был царь, и ответа на сакраментальный вопрос "что теперь делать?"
Давид не находил.
Он был человеком религиозным, но с верой дело обстоит
так же, как и с любовью: сколько типов людей, столько видов веры. Каждый верит
/или не верит/ по своему. Его вера основывалась на ощущении своей избранности,
которую он понимал как особое доверие Творца. Он чувствовал ответственность
перед Б-гом, поверившим в него, и этим отличался от большинства людей, которые,
уверовав, всю ответственность за свои поступки возлагают на Б-га: мол, за
то, что я верю в Тебя, Ты должен меня опекать. Такая вера возникает на грани
неверия и расчета, она похожа на дружбу, описанную однажды Прустом, один из
героев которого обладал потрясающим свойством искренне влюбляться в полезных
ему людей. Такой вид веры как наиболее распространенный эксплуатирует антирелигиозная
пропаганда. Давид не ставил под сомнение существование Творца и не ждал от
него за это вознаграждения; напротив, принцип его веры формулировался примерно
так: Ты, Господи, поверил в меня, и я должен оправдать твое доверие. Такой
подход налагает на человека ответственность за все его поступки, ту самую
ответственность, которую очень многие люди с удивительной легкостью перекладывают
на других: на маму, на жену, на Америку и на евреев. Или на Б-га. Все оказываются
виноватыми в неудачах таких людей и таких народов, умеющих много требовать
от других и ничего - от себя.
Давид во все периоды своей жизни ответственным отношением
к делам больше был похож на современного американского политика или бизнесмена,
чем на типичного европейского монарха. Собираясь, например, сразиться с Голиафом,
он расспросил о наградах, ожидающих того, кто победит великана; награда оказалась
немалая: богатство, царская дочь в жены и в будущем, скорей всего, трон. Все
это совпадало с предсказанием пророка, и Давид правильно оценил ситуацию:
стоило драться, выигрыш был вполне реален. И он надел снаряжение, подаренное
ему царем Саулом: медный шлем на голову, броня, меч. Было приятно появиться
на людях в царских доспехах, но тяжело, жарко и непривычно, и помешало бы
ему выиграть бой. Он знал, что помазан на царство, и, по идее, должен был
стараться подольститься к царю и выказать благодарность за дары. Но главным
было дело - сражение. И Давид сказал Саулу: "Нет, я не могу ходить в этом,
я не привык". "И снял Давид все это с себя, и взял посох свой в руку свою,
и выбрал себе пять гладких камней из ручья, и положил в пастушескую сумку,
которая была с ним; и с сумкой, и с пращою в руке выступил против филистимлянина".
Голиаф же, увидев перед собой хрупкого юношу с палкой и камнями, вместо серьезного
оружия, стал издеваться над ним. И услышал в ответ: "Ты идешь против меня
с копьем и мечом, а я иду против тебя во имя Б-га воинств Израильских, которых
ты поносил, и я убью тебя, и узнают все, что не копьем и мечом спасает Господь".
Деловой подход не означает бездуховности - вот что
следует, в частности, из этого эпизода: прагматизм является, добавим, хорошим
средством против утопического отношения к жизни. Противопоставление прагматичности
и духовности живо и сегодня; его сторонники все еще борются с капитализмом
и новым явлением - глобализацией в уверенности, что отстаивают более высокий
нравственный стандарт; недаром представители конкурирующих организаций - церкви
и профсоюзов- выходят на демонстрации под одними и теми же красными флагами
и портретами Че Гевары. Впрочем, тот же контингент марширует и на антиизраильских
демонстрациях, и не зря: прагматизм в сочетании с сильным интеллектом и широким
кругозором, то, что так характерно было для царя Давида, во все времена считался
еврейским достоянием и вызывал особую ярость антисемитов.
Удивляет не только естественность поведения Давида,
но и смелость автора повествования, который ни в малой степени не идеализирует
своего героя: будущий царь, избранник Б-жий предстает умным, деловым человеком,
правильно понимающим не только людей, но и знаки судьбы. Это последнее умение
заставляет его часто не соглашаться с общепринятым мнением, поступать по-
своему: он, уже будучи царем Израиля, как простой паломник, танцует с пророками,
вызывая нарекания со стороны многих, в том числе и своей жены Мелхолы. Ветхий
Завет вообще демонстрирует очень точное виденье правды жизни, т.е. главного
в различных ее коллизиях, и умение эту правду преподнести. А нам остается
только вдумываться и усваивать истину по граммам - на большее мы не способны.
Неумение и нежелание человека смотреть правде в глаза стало причиной расхожего
мнения о будто бы жестокости Библии. Человечество любит золотые сны и развесистые
клюквы. Их было много: коммунизм, фашизм, еще раньше - крестовые походы для
освобождения гроба господня; и так далее. Навевает эти сны всегда какой-нибудь
безумец, но понимают это люди, если вообще понимают, тогда, когда уже слишком
поздно.
Не будь Библия такой мудрой в своей правдивости,
мы ничего не узнали бы о прегрешении царя Давида. Да и вообще она не стала
бы книгой книг, и микельанджеловский юноша Давид не всматривался бы так пристально
в своего врага Голиафа - он бы позировал перед потомками, и очень многие из
наших тщеславных современников с удовольствием узнавали бы в нем себя. А так
- не узнают, слава Б-гу, тому, который избрал Давида, сына Иессея, а точнее,
раньше всех разглядел у него на челе печать избранности.
Избранность - тяжела, и тема эта не однажды возникает
в Книгах царств в связи с царем Давидом. В наше время под избранностью понимается
чаще всего одаренность, а Библия толкует это буквально: Б-г отметил человека
в толпе других своим вниманием и даже объяснил, почему: "Не смотри на вид
его (парня - А.Л.) и на высоту роста его, - сказал Он пророку Самуилу.- Я
смотрю не так, как смотрит человек, ибо человек смотрит на лице, а Господь
смотрит на сердце", т.е. в душу. В те времена вообще Б-г мог запросто разговаривать
и с пророками, и с иными людьми; наверно, Он еще верил в человечество, но,
судя по всему, постепенно эту веру утерял. Давиду же были присущи некие особые
качества, они-то и обратили на него внимание Творца, хотя и внешне Давид был
очень хорош собой. Возможно, уже тогда понимали, что в человеке должно быть
все прекрасно.
Выше было замечено, что образ царя Давида в Библии
не идеализируется. Я бы сказала, что книга эта вообще предлагает нам подход
к жизни, отличный от христианского, и слово "идеализация" тут неуместно. Библия
считает любую утопию вымощенной благими пожеланиями дорогой в ад, и человечество
за свою долгую историю прошло по этой дороге много раз, но ничему не научилось.
Вечная тяга людей к утопическим теориям свидетельствует о каком-то фундаментальном
свойстве сознания или, скорей, души: тоска по беззаботному розовому детству,
или по утерянному раю, шок изгнания.
С библейской точки зрения царь Давид хорош своим
трезвым умом и ответственным поведением; это человек, которому можно доверить
народ и страну, потому что, кроме перечисленных качеств, в нем живо понятие
греха и Б-жеской справедливости. В наше время некоторого религиозного возрождения
мало найдется людей, способных в своей религиозной чувствительности не перешагнуть
ту грань, за которой начинается страна Утопия.
Давид не был неофитом и лучше нас понимал, что всему
свое время: время для войны и время для мира; время для мщения и время для
милосердия; иными словами: истина конкретна.
Здесь возникает образ младшего сына, простого пастушка,
которому суждено великое будущее. Этот сюжет прорастет в фольклоре многих
народов мира; в русских сказках - это Иванушка-дурачок, хитроватый, добродушный
парень, простыми методами добивающийся успеха, - можно сказать, демонстрация
превосходства народной мудрости, победившей в 1917 году. В еврейском эпосе
- благородный и красивый мальчик, избранник Б-жий.
Царь Саул недаром видел в Давиде соперника и стремился
его погубить; но все было напрасно, ибо Аннушка уже пролила масло, т.е. елей
(у М.Булгакова безусловная библейская реминисценция), и пророк Самуил тайком
от Саула помазал Давида на царство. Давид был младшим сыном в семье, и старшие
братья завидовали ему и пытались отстранить от активного участия в событиях,
например, от битвы с Голиафом. Его упрекали в высокомерии: Не считай, мол,
себя умнее всех! Но он не считал, он был умнее других, и отменить это не представлялось
возможным, и вызывало страх. Ситуация, знакомая многим и в наши дни.
Что такое горе от ума, Давид узнал задолго до того,
как русский поэт сформулировал эту проблему для своих современников. Давид
знал, что достоинства человека далеко не всегда восхищают окружающих; столь
же часто они вызывают злобу и зависть. Однажды, находясь в бегах от царя Саула,
он пришел во владения царя Анхуса и притворился сумасшедшим; в другой раз
намеренно поселился в маленьком городке, подальше от столицы; а когда чужой
царь все же приблизил и оценил его по достоинству, случилось то, что и должно
было случиться: придворные увидели в нем опасного соперника, и царь вынужден
был отослать от себя Давида.
И всю жизнь Давид достойно нес крест избранности,
и сверял свои поступки с волею Б-жьей, как он это понимал в соответствии с
нравами того времени, а в истории с Вирсавией впервые этого не сделал. Он
вдруг стал жить, как все, уступая своим мимолетным желаниям, как будто Б-га
не было в душе его, а если Б-га нет, то, как известно, все позволено.
Во все времена большинство людей, руководствуясь
разными соображениями, строит свою жизнь. Меньшинство выбора не имеет: сознательно
или нет, но, скажем, Обломов не мог быть никем иным, так же как и Бальзак.
Царь Давид точно оценивал себя, ситуацию и свои возможности в будущем. У него,
что называется, была своя дорога в жизни, настолько определенная, что шаг
вправо или влево означал для него побег. А побег - выстрел, убийство. История
с Вирсавией была нарушением его жизненного предназначения. В предательстве
себя и своей избранности состоит сугубый грех Давида. Мелкая интрижка обернулась
для него нравственным преступлением именно потому, что по природе своей он
был совестливым и благоразумным человеком. И, как это часто бывает в детективных
историях, одно преступление повлекло за собой другое: "Поставьте Урию там,-
написал царь Давид своему полководцу,- где будет самое сильное сражение, и
отступите от него, чтобы он был поражен и умер".
И Урия погиб.
Вирсавия, услышав о смерти мужа, плакала, сколько
положено, а когда кончилось время плача, по воле царя стала его женой. "И
было это дело, - сказано в Библии,- зло в очах Господа".
Но не только Господа. Он высоко, а евреи всегда были
реалистами и понимали, что должен кто-то и тут, на земле, указывать даже и
царям на их проступки. В древних еврейских царствах это было прерогативой
пророков, которые позже в Европе выродились в шутов.
И пришел к Давиду пророк Натан и сказал:
- В одном городе жили два человека - бедный и богатый.
У бедного была одна овечка, которую он вырастил и очень любил, а у богатого
было много всякого скота. К богатому забрел странник, и богатый пожалел взять
из своих овец на обед страннику, а забрал овечку у бедняка.
- Вот сволочь! - с облегчением сказал Давид. - Убить
мало! А за овечку и за жестокость свою пусть заплатит бедняку вчетверо!
Тогда сказал пророк:
- Паскудный богач - это ты. У тебя жены и наложницы,
богатство и армия, и ты забрал жену у бедного человека - Урии Хеттеянина,
а самого его послал на смерть. Не видать тебе за это счастья во веки веков!
- Да, - сказал царь и опустил голову, - меа кульпа.
Я виноват.
- Ладно, - смягчился пророк, - ты не умрешь, но умрет
твой сын, которого родила Вирсавия.
И ушел.
Царь Давид не очень-то поверил в это пророчество,
и, когда ребенок заболел, он постился и молился, желая изменить ход событий.
Он, похоже, все еще не понимал, что жизнь его изменилась и вернуться в прошлое
невозможно. Умение принять свершившийся факт и действовать правильно в новой,
неожиданной ситуации дается не всем и не сразу. Чаще всего человек понимает,
что нельзя дважды войти в одну и ту же воду, а все-таки пробует: недавнее
прошлое кажется таким безбедным, а главное - близким, что кажется - нажми
на кнопку, вспыхнет свет и осветит вчерашний день. Именно кажущаяся досягаемость
прошлого толкает людей на необдуманные поступки. Так, тонущий в реке плывет,
задыхаясь, к своему берегу, хотя берег противоположный гораздо ближе; эмигрант,
озадаченный первыми трудностями, готов вернуться на родину, хотя устроиться
на новом месте легче, чем на разоренном старом. Так царь Давид посылает на
верную смерть Урию. И никто из них не достигает желаемого: пловец, если останется
жив, выйдет на свой берег измученным физически и травмированным психически;
эмигрант, вернувшись в разоренное гнездо, столкнется не с прежней, а совершенно
новой жизнью; а царь Давид, убрав Урию и женившись на Вирсавии, изменил не
только свою жизнь, но всю историю еврейских государств, потому что их вторым
сыном стал будущий царь Соломон.
И вот Давид состарился, и старшие сыновья его нетерпеливо
грызли удила и перебирали ногами в ожидании смерти отца. И напрасно: в высшем
совете, возможно, давно уже была решена участь престола; его должен был получить
младший сын, Соломон, не только по своим достоинствам и не только во исполнение
обещания Давида Вирсавии: блистательное царствование Соломона подтверждало
для потомков, что Давид заслужил прощение. "Ладно, ладно, - пробормотал, возможно,
Создатель при встрече с царем в райских кущах, - я и сам не ангел. Чего уж
там...".
Ибо сказано: неисповедимы пути Господни...
Аптека, интернет аптека, поиск лекарств
