Шарашка
Об экранизации романа А.И. Солженицына "В круге первом"
Деятельность Солженицына -
это деятельность дельца,
направленная узко
на личные успехи...
В. Шаламов.
Солженицын такой ЗЭК,
который любому чекисту
хребет перекусит...
Т. Толстая.
По российскому и зарубежному TV зрители увидели экранизацию романа Солженицына "В круге первом", опубликованном сорок лет назад. Я попытался вспомнить свои впечатления от прочтения самиздатовского варианта романа и сравнить с впечатлениями нынешними, телевизионными. Тогда Солженицын был кумиром общества: уже была напечатана повесть "Один день Ивана Денисовича", перевернувшая сознание советских людей. "В круге первом" автор писал долго: начал в 1955 и окончил в 1968 годах. Роман был принят с таким же энтузиазмом. А затем каждое произведение автора становилось событием: "Архипелаг ГУЛАГ", "Раковый корпус", "Красное колесо", все эти произведения были опубликованы на Западе, куда был выслан сам автор. Читатели безоговорочно верили своему кумиру, считали мессией.
А мессия видит всё, что сокрыто от глаз простых смертных.
Так и докатился он до своего "шедевра" - антисемитской энциклопедии "200 лет
вместе". Второй том этого труда и выход на экраны 10-серийной эпопеи "В круге
первом" разделяют всего три года, в связи с чем вызывала интерес "еврейская
тема", на которую я при прочтении романа сорок лет назад просто не обратил внимания.
Всё же был "немножко" моложе, "не корысти ради" состоял в комсомоле, как и подавляющее
большинство людей того времени. Могу подтвердить - автор сценария фильма (Солженицын)
остался верен тексту романа: никакого намёка на антисемитизм в фильме нет. Это
тем более странно, что почти одновременно с "Кругом" в 1965 и 1968 годах Александр
Солженицын работал над темой "Евреи в СССР и будущей России". Как показал С.
Резник в своём капитальном анализе еврейской темы в творчестве Солженицына,
те старые наброски были не чем иным, как "Вводом в тему" двухтомника "200 лет
вместе", увидевшем свет уже в новом веке, в условиях реанимации культа личности
Сталина. Безусловно, эта книга пришлась бы ко двору и в последние годы
жизни вождя, во времена, скажем, борьбы с космополитами, или "Дела врачей".
К сожалению автора, он не смог тогда выразить свои чувства по причине вполне
банальной: был арестован гэбистами в феврале 1945 года из-за несдержанности:
допустил вольности в адрес вождя в переписке с другом; забыл, что органы
блюдут безопасность даже накануне победы.
А теперь - о фильме, созданном большим режиссёром Глебом Панфиловым. 10-серийный фильм рассказывает о неполных трёх днях жизни подмосковной шарашки "Марфино". Последние дни декабря 1949 года. Чекисты записали на магнитофон телефонный разговор неизвестного, звонящего в посольство США и предупреждающего американцев, что американский учёный в Вашингтоне должен передать советскому агенту чертежи атомной бомбы. Указана фамилия агента. Это интрига. Данные докладываются министру госбезопасности Абакумову; тот - Сталину, на которого новость производит впечатление разорвавшейся на Красной площади атомной бомбы: он начинает судорожно бегать по кабинету, кричать и грозить всеми карами небесными тем, кто не сможет по записанному голосу вычислить предателя. Созданием дешифратора занимается марфинская шарашка. Абакумов по очереди вызывает ведущих учёных этого научно-принудительного учреждения и спрашивает, когда они смогут назвать имя врага народа. Все отвечают, что не меньше, чем через полгода. Это всё кажется достоверным, за исключением истеричного Сталина (м.б. сценарист хотел сделать его образ более человечным?).
Затем начинаются странные и трудно объяснимые вещи.
Казалось бы, в такой экстремальной ситуации начальство должно мобилизовать весь
коллектив шарашки (а там были собраны специалисты разного профиля) на самоотверженный
труд по 12 - 14 часов в сутки. Однако, "жираф большой - ему видней". Весь груз
ответственности лёг на плечи одного специалиста - Льва Рубина; и он менее чем
за трое суток вычислил предателя. Вот и вся незадача. Спрашивается, почему столько
времени отдано в сценарии вопросу нахождения предателя, за что "умылся кровью"
после точного удара министра Абакумова подполковник - один из руководителей
шарашки? Отнюдь немаловажное обстоятельство - ведь ещё в августе 1949 года произошло
испытание первой советской атомной бомбы. Возможно, предатель Володин не знал
об этом из советских источников, но дипломату его уровня была доступна западная
пресса, а в ней на следующий же день появилось сообщение об испытании. Непонятно
также, почему Солженицын сводит поведение Володина к идейным метаниям. Когда
мы видим романтический бал в его барской квартире в центре Москвы и узнаём о
предстоящей поездке за рубеж, трудно понять мотивы поведения предателя. Если
согласиться с позицией автора, что в эти дни решалась судьба мира, то тем более
непонятно, почему остальные главные действующие лица (Нержин, Сологдин) в этой
напряжённой обстановке продолжают заниматься философическим резонёрством и крутить
свои любовные интрижки с вольнонаёмными дамами, в то время как их жёны находятся
в отчаянном моральном и материальном положении. Таков ад в изображении
Солженицына и Панфилова. Примитивный сценарий не спасает даже великолепное созвездие
актёров, даже изумительная, как всегда, Инна Чурикова. Не спасает положения
и трогательная сцена "трёх мушкетёров": Л. Рубин, Д Сологдин и обнимающий вечно
спорящих друзей Г. Нержин. Даже это олицетворение братства выглядит искусственным,
неубедительным, лживым. Те, кто читал "200 лет вместе" помнят главный постулат
Солженицына: "... в лагерь присылаешься и узнаёшь: если у тебя удачная нация
- ты счастливчик, ты обеспечен, ты выжил... В лагерях, где я сидел... евреям,
насколько обобщать можно, жилось легче, чем остальным". Это совершенно лживое
утверждение опровергает в открытом письме Солженицыну его солагерник по Экибастузу
Семён Бадаш, приводя цитату самого писателя из "Архипелага": "Или вот сам я
полсрока проработал на шарашке, на одном из этих Райских островов...". Далее
Бадаш пишет: "А когда Вас всё-таки шуганули в Экибастуз, Вы и там пристроились
сперва нормировщиком, о чём Вы умалчиваете, а затем - бригадиром, о чём упоминаете
вскользь. Из 8 лет заключения, 7 лет Вы ни разу не брали в руки ни пилы, ни
лопаты, ни молотка, ни кайла...".
Видимо, такое нагромождение лжи и нелепостей рождает недоверие к фильму. Причём роман, как и фильм автобиографичен. В образе Глеба Нержина писатель изображает себя, его ближайшие друзья: Лев Рубин (выдающийся филолог и правозащитник Лев Копелев), убеждённый в прошлом коммунист; и Дмитрий Сологдин (Дмитрий Панин), ненавидящий советскую власть - личность в высшей степени незаурядная. Он готов работать на сатану, только не на власть. И, казалось бы, тут ни убавить, ни прибавить.
Но в том то и дело, что автор делает небольшие поправки,
рождающие большие неточности. Да, все они сидят за чепуху: Нержин - за несколько
неосторожных слов о вожде, Рубин - за осуждение грабежей в Германии... Но все
возмущены поведением предателя, передавшим американцам государственные секреты.
Однако, все ли? Нержин уверен в своём писательском будущем: он записывает
мысли свои и чужие, запомнившиеся ему высказывания и наблюдения. В основном
он это делает ночью, под одеялом, лёжа на нарах.
И тут я вспомнил совсем иной сюжет из жизни реального Солженицына. Впервые о том, что Солженицын "продал душу дьяволу", подписав согласие с органами стать стукачом, я узнал из публикации Л.А. Самутина "Не сотвори себе кумира", (Военно-исторический журнал, №№ 9 - 12, 1990г.). Самутин - бывший лагерник, соавтор многих страниц "Архипелага", прятавший по просьбе автора один из экземпляров у себя, разоблачённый гэбистами и осуждённый на 10 лет, приходит к потрясающему заключению: его и Елизавету Воронянскую, печатавшую текст и хранившую ещё один экземпляр, выдал органам сам Солженицын, чтобы иметь моральное право напечатать книгу за границей (поскольку она уже захвачена чекистами). Воронянская повесилась. Самутина, работавшего в шарашке, потом пытались завербовать в стукачи. После отказа, он работал в шахте и до конца срока чувствовал неусыпное око органов. И он, и 90-летний правнук декабриста Якубович свидетельствуют, что Солженицын был стукачом по кличке "Ветров". В "Архипелаге" автор вскользь пишет об этом эпизоде своей лагерной биографии, добавляя, что это было проявлением минутной слабости и что его функции стукача ограничились лишь подпиской. Вот как прокомментировал этот эпизод старый ЗЭК А. Якубович: "Уверения в том, что работники "органов", не получая от "Ветрова" никакой информации, добродушно с этим примирились и, мало того, послали этого обманщика на работу в спецлагерь с несравненно лучшими условиями, - сущая нелепица". (Более подробно на эту тему см. Владимир Островский. Протоколы Солженицына. Заметки по еврейской истории.
http://berkovich-zametki.com/Nomer35/Ostrovsky1.htm,
глава "В лагерях ГУЛАГа", № 35. 2003). Экибастузский лагерь выходит за пределы рассмотрения данной статьи, но всё же следует отметить, что в результате исследования чеха Ржезача и немца Арнау существует подозрение, что в подавлении мятежа тамошних заключённых немалую роль сыграл донос стукача "Ветрова" начальству лагеря. Такова "совесть русского народа" без прикрас.
Окончательный крест на своём бывшем друге по шарашке
поставил Копелев, который, кстати, когда-то передал в редакцию "Нового мира"
повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича", принесшую автору всемирное
признание. Вот отрывки из знаменитого открытого письма Копелева Солженицыну
(1985г.), которое в 1993 году было опубликовано в журнале "Синтаксис". Письмо
беспощадное: оно полностью подтверждает обвинения Самутина и Якубовича и косвенно
- двух зарубежных исследователей. Копелев обвиняет его в нечестности: "...Особую,
личную боль причинило мне признание о "Ветрове". В лагерях и на шарашке я привык,
что друзья, которых вербовал кум, немедленно рассказывали мне об этом. Мой такой
рассказ ты даже использовал в "Круге". А ты скрывал от Мити (Дмитрий Панин)
и от меня, скрывал ещё годы спустя. Разумеется, я возражал тем, кто, вслед за
Якубовичем утверждал, что, значит, ты и впрямь выполнял "ветровские" функции,
иначе не попал бы из лагеря на шарашку. Но я с болью осознал, что наша дружба
всегда была односторонней, что ты вообще никому не был другом, ни Мите, ни мне.
... Весной 1975 года мы прочитали "Бодался телёнок с дубом". И там уже обстоятельно,
словно бы строго исторично, ты писал заведомую неправду... Не доверяя своим
современным и будущим биографам, ты решил сам сотворить свой миф, по-своему
написать своё житие... ... Ты ненавидишь всех, мыслящих не по-твоему, живых
и мёртвых (будь то Радищев, будь то Милюков или Бердяев). Ты постоянно говоришь
и пишешь о своей любви к России и честишь "русофобами" всех, кто не по-твоему
рассуждает о русской истории. Ты стал обыкновенным черносотенцем, хотя и с необыкновенными
претензиями... любое несогласие или, упаси боже, критическое замечание ты воспринимаешь
как святотатство, как посягательство на абсолютную истину, которой владеешь
ты, и, разумеется, как оскорбление России, которую только ты достойно представляешь,
только ты любишь... Но неужели ты не чувствуешь, какое глубочайшее презрение
к русскому народу и к русской интеллигенции заключено в той черносотенной сказке
о жидомасонском завоевании России силами мадьярских, латышских и других "инородных"
штыков?.."
Это было написано за 15 лет до "200 лет вместе".
Двуличие писателя оборачивается художественной ложью. Пишет что-то Нержин в свою тетрадку, но где гарантия, что это не очередной "ветровский" донос. Отказывается Нержин "по идейным соображениям" участвовать в разработке дешифратора, а Копелев в мемуарах пишет, что реальный Солженицын разделял общее презрительное отношение к предателю и принимал деятельное участие в создании прибора, обеспечивая математическое обеспечение работы. Копелев вспоминает, что в конце 1949 года чекисты зафиксировали целых три звонка в посольство США и ещё один - в посольство Канады. Все звонки касались советского ядерного шпионажа. Как отмечает Копелев в своих мемуарах, все обитатели "шарашки" презирали этого человека, называя его "гадом", "сукой", "б-дью". В романе и фильме Нержин-Солженицын показывает свою независимость, своё особое мнение. Эта "особость", желание выделиться характерны для Солженицына-человека и литератора, всю жизнь пытающегося осуществить идею-фикс: создать свой великорусский разговорный язык. Пока что на этом языке изъясняется лишь он один. Многие литературные критики вообще склонны считать его не писателем, а публицистом.
Неисповедимы пути господни. Кто мог предположить полвека
назад, что некогда гонимый властями и преследуемый "органами", скрывающийся
у друзей (в частности, у евреев Чуковских), Исаич станет совестью русского народа,
лауреатом Нобелевской премии, американским вермонтским отшельником, триумфально
возвратившимся на родину-мачеху, которая простила всё: и "ГУЛАГ", и "КОЛЕСО".
Автор глыб не остался в долгу: он создал произведение, о котором мечтал
по крайней мере половину своей жизни "200 лет вместе". Этот "шедевр" он писал
в тиши своей усадьбы, пожалованной ему властями - бывшей дачи безграмотного
министра госбезопасности Абакумова, курировавшего когда то работу марфинской
шарашки. Всё возвращается на круги своя. Круг первый замкнулся. На этом
солженицынский ад закончился. Начался рай: всемирная слава, Нобелевская премия,
Америка, триумфальное возвращение в Россию, реальное исполнение антисемитских
мечтаний. Причём (предел мечтаний!), как приятно сознавать, что рядом с тобой
шагают в этом юдофобском строю единомышленники-чекисты не с "инородческими",
а с чисто русскими фамилиями, будущие строители нового постсоветского ГУЛАГа!!!
