Почему "Чайка" стала комедией
вечных заблуждений?
(М. Волчкевич, "Чайка. Комедия заблуждений", М. 2005 г.)
Книгу с таким названием прислали мне из Москвы. Читатели в Израиле ее вряд ли увидят: тираж малый, к нам, наверное, не завезут. Но меня этот текст сразу поразил - и формой, и содержанием.
Прежде всего - удивителен жанр! В ней нет ничего от обычного литературоведческого исследования, даже неизбежных (и вовсе неинтересных широкому читателю) ссылок на источники. Вся книга выглядит как огромный монолог неизвестного режиссера, обращенный им к актерам, исполняющим эту чеховскую пьесу. Он объясняет им, почему автор, Чехов, захвачен данной темой ("рассказы о литературе и пять пудов любви"), какие тайны можно открыть в прошлом и настоящем персонажей (чтобы актерам лучше понять - как играть), почему персонажи ведут себя так, а не иначе, он через каждую реплику высвечивает личность, поиски и метания своего главного персонажа - доктора Чехова. Причем на любой странице мы чувствуем, насколько огромен объем работы, предшествовавший размышлению "нового режиссера", сколько книг прочитано - не о Чехове только, это как бы, само собой разумеется, но о Гете, о Юнге, о природе театра, о начале XX века... Главное, однако, для преподавателя РГГУ Майи Волчкевич - вчитывание в текст пьесы. Она как бы изучает текст, раздумывая рядом с Чеховым - о его собственной жизни, о нервных поисках и страхах истинно творческого человека...
Возможно, текст Волчкевич захватил потому, что полвека назад, когда мое поколение само "проходило Чехова" в школах и институтах, наши преподаватели внушали нам те пошлости, которые оспариваются в этой книге. Например, что Треплев - это декадент и оторванный от народной жизни пессимист, неудачник, желающий найти в творчестве то, в чем упорно отказывает ему жизнь, он создает непонятно-бестолковую пьесу, этакую пародию на символизм, и справедливо наказан жизнью за свои модные заблуждения; что Тригорин - настоящий литератор-мастер, которому Чехов дарит некие собственные открытия в литературе; а Нине Заречной предстоит стать большой актрисой... Читая самое пьесу, я, например, ничего подобного в ней не видел, не ощутил и потому, признаюсь, остался к "Чайке" совершенно равнодушным... Свыше полувека!
Нет, все-таки Чехов был удивительной личностью. Ведь со дня его известных слов "Их штербе" прошло, страшно даже вымолвить, свыше века... Театр за сто с лишним лет непрерывно и решительно развивался, пожалуй, как никогда в истории. Но вот парадокс: драматургия покойного "мещанина из Таганрога" все ставится в нынешних театрах, будто написана вчера. Конечно, я знаю, как отвергают ее современники-постановщики, как многие принципиально опровергают "чеховский театр", яростно спорят с его адептами, но ведь это и означает - она жива! Только с живыми пьесами столь огненно спорят, только им все время противопоставляют новое толкование, новое видение...
История "Чайки" началась, как известно, с грандиозного провала - в великой Александринке в Петербурге. Пьесу не понял никто, включая гениальную Комиссаржевскую. Потом считается, что ситуацию как бы "выправил" МХТ: его постановке сопутствовал грандиозный успех. Но, как видится сегодня, великие режиссеры МХТ тоже немного поняли в чеховской пьесе, хотя изображение "Чайки" - это герб театра, она красуется на его занавесе...
По мысли Волчкевич, и непонятная никому из ее зрителей-персонажей пьеса Треплева есть то, что мечтает написать каждый истинно творческий человек: о Мировой душе. Чехов и сам, работая над "Чайкой", мечтал для себя создать нечто подобное... Такова, по Чехову, судьба любых истинных творцов: их никто в публике не поймет, да и не должен понять - не всякому дано почувствовать Мировую душу. Пьесу Треплева ждет провал - как и чеховскую "Чайку". Автор это предвидел, что ничуть не ослабило его горечи... Но при всем - при этом она осталась жить в сердцах зрителей, хотя не понявших ее смысла, так и не осознавших, почему же треплевские монологи их так взволновали. О ней ведь все помнят в последнем акте, т. е. через два года (Тригорин специально приехал посмотреть место, где ее видел: у писателя, хотя и второстепенного дарования, при воспоминании о ней - "созрел мотив"). А самая судьба Треплева? Она в чем-то напоминает судьбу Чехова: да, несчастен, но отнюдь не из-за отсутствия литературной карьеры... В 27 лет Треплев уже печатается в солидных журналах, и Тригорин говорит, что его постоянно "все спрашивали в Москве и Петербурге" о молодом авторе, правда, ругают маститые критики - но разве и это тоже не признак удачной литературной судьбы? Не тем ли самым современники занимались, "разбирая" творчество "безыдейного и равнодушного" Чехова?
Трагедия Треплева выглядит в чем-то аналогией трагедии Чехова: его не тоже не любили в семье, он тоже не встретил любимую женщину... Правда, автор - в отличие от персонажа - все-таки пришел к женитьбе, но... Но, может быть, и в его голову приходили не раз мысли о конце, подобном концу его героя? И поэтому так по-чеховски прозвучало загадочное название жанра той удивительной пьесы, в которой герой кончил в финале самоубийством: она названа Чеховым - "комедия".
Как "Божественная комедия"? Как "Человеческая комедия"?
Читая рассказы и повести Чехова, мы ведь в принципе уже знаем, что нельзя верить тому, что персонажи прямо говорят о себе и других: истинные оценки и замыслы скрыты автором в так называемом "подтексте", который нам, читателям, предстоит уловить, почувствовать, выразить для себя - но как-то по-иному, чем в написанных фразах. Это "техническое" достижение писателя, выделяющее его из ряда великих классиков-предшественников... Но ведь точно так же писал Чехов и свои пьесы: в книге Волчкевич я, пожалуй, впервые ощутил подтекст, заложенный автором в реплики героев "Чайки". Скажем, кто из нас обращал внимание, что недовольство Нины Заречной пьесой, в которой ей, провинциальной девушке, приходится играть, в немалой мере вызвано тем, что в странной драме нельзя блеснуть в диалогах или эффектных сценах, что тот дурной для актрисы вкус, который так резко обрисовал Треплев в последнем акте (отзываясь о ее игре в провинциальных театрах), должен стать ясен внимательному читателю уже с первого действия - по замыслу Чехова! Нет, не суждено Нине пойти много дальше "очаровательной пошлячки" Аркадиной...
А многие ли задумались, почему пьеса названа "Чайкой"? Обычно это толкуют так, что, мол, Нина Заречная и есть та "чайка", которую "зачем-то убил" случайно приехавший в усадьбу Сорина писатель Тригорин. Волчкевич предлагает другое и куда более сложное, но зато много более глубокое толкование названия. Ведь чайка незримо, но постоянно присутствует в сюжете: ее убивают в самом начале, но потом из нее делают чучело, потом пытаются показывать "заказчику" чучела, Тригорину, но он про свой заказ позабыл... В чем смысл странного образа убитой чайки?
Вот гипотеза Волчкевич: "Чайка" есть чучело, есть имитация
живого! В финале - "на столе - бутылка красного вина, пиво и чучело убитой чайки".
В том же ряду. Ибо "Чайка" оказалась все-таки не пьесой о творчестве, а драмой
о миражах творчества, о том, как позыв к творчеству обернулся "чучелом",
имитацией. Вопреки всем внешним атрибутам: успеху в публике, интересам столичных
журналов, вопреки любой решимости следовать вере в свое предназначение, вопреки
жертвам, приносимым во имя него! "Чайка" - символ видимости, все-таки - неудачи.
Вот оно, что терзало душу доктора Чехова, когда он написал свою самую знаменитую пьесу: что ее, как и все им написанное, постигнет в итоге судьба пьесы Треплева.
Но он был неправ. Как и в ситуации с пьесой Треплева, Чехов гениально угадал будущее: зрители не поняли его созданий, но они, непонятно для всех, продолжали волновать, почему-то требовали внимания в совсем иной социальной обстановке, и вот уже свыше ста лет его "Чайка" вызывает всё новые и новые толкования. Размышления в книге Майи Волчкевич, на мой вкус, - из самых интересных в их нескончаемом и вечном ряду.
