Kerrol1.htm
©"Заметки по еврейской истории"
Февраль  2006 года

 

Джеймс Кэрролл

Меч Константина.

Церковь и евреи. История

Перевод Игоря Юдовича

Часть пятая. Инквизиция: рождение расизма

(продолжение. Начало в6(55) и сл.)



     От переводчика
     Некоторое время назад в Гостевой "Заметок" прошла большая дискуссия (уже не первая на моей памяти) о правомерности применения слова "расизм" в отношении любой части еврейской истории, напрямую не связанной с серединой XX века и гитлеровскими антиеврейскими законами. В отличие от большинства уважаемых мной участников дискуссии я придерживаюсь мнения, что расовая составляющая антисемитизма появилась гораздо раньше, по крайней мере, в середине XV века. Не сомневаюсь, что читателю хорошо известно, что единого мнения нет не только по этому частному вопросу, но и по более общему: что такое расизм вообще и существует ли такое понятие, как еврейская раса. С развитием идей генетики и приложения их к данным вопросам, а также после академического разделения понятия "расизм" на биологический, культурный и прочие подсистемы, боюсь, что возможность прийти к общему мнению вообще принципиально не достижима.

     Пятая глава из переводимой книги показывает отношение Кэрролла к этим вопросам. В первоисточнике глава называется: "The Inquisition: Enter Racism", что я осторожно перевел, как "Инквизиция: рождение расизма".


     Изгнание 1492 года


     То, что многие "устремились к церковным купелям" ставило евреев перед фундаментальным выбором: мученичество или отступничество? Ответ, в самой радикальной форме, дан в истории семи братьев и их матери во Второй книге Маккавеев, написанной примерно за сто лет до рождения Христа.

     1 Случилось также, что были схвачены семь братьев с матерью и принуждаемы царем есть недозволенное свиное мясо, быв терзаемы бичами и жилами.
     2 Один из них, приняв на себя ответ, сказал: о чем ты хочешь спрашивать или что узнать от нас? Мы готовы лучше умереть, нежели преступить отеческие законы.
     3 Тогда царь, озлобившись, приказал разжечь сковороды и котлы.
     4 Когда они были разожжены, тотчас приказал принявшему на себя ответ отрезать язык и, содрав кожу с него, отсечь члены тела в виду прочих братьев и матери.
     5 Лишенного всех членов, но еще дышащего велел отнести к костру и жечь на сковороде; когда же от сковороды распространилось сильное испарение, они вместе с матерью увещевали друг друга мужественно претерпеть смерть, говоря:
     6 Господь Бог видит и поистине умилосердится над нами, как Моисей возвестил в своей песни пред лицом народа: "и над рабами Своими умилосердится".
     7 Когда умер первый, вывели на поругание второго и, содрав с головы кожу с волосами, спрашивали, будет ли он есть, прежде нежели будут мучить по частям его тело?
     8 Он же, отвечая на отечественном языке, сказал: нет. Поэтому и он принял мучение таким же образом, как первый.

     9 Быв же при последнем издыхании, сказал: ты, мучитель, лишаешь нас настоящей жизни, но Царь мира воскресит нас, умерших за Его законы, для жизни вечной.
     10 После того третий подвергнут был поруганию и на требование дать язык тотчас выставил его, неустрашимо протянув и руки,
     11 и мужественно сказал: от неба я получил их и за законы Его не жалею их, и от Него надеюсь опять получить их.
     12 Сам царь и бывшие с ним изумлены были таким мужеством отрока, как он ни во что вменял страдания.
     13 Когда скончался и этот, таким же образом терзали и мучили четвертого.
     14 Будучи близок к смерти, он так говорил: умирающему от людей вожделенно возлагать надежду на Бога, что Он опять оживит; для тебя же не будет воскресения в жизнь.
     15 Затем привели и начали мучить пятого.
     16 Он, смотря на царя, сказал: имея власть над людьми, ты, сам подверженный тлению, делаешь, что хочешь; но не думай, чтобы род наш оставлен был Богом.
     17 Подожди, и ты увидишь великую силу Его, как Он накажет тебя и семя твое.

     18 После этого привели шестого, который, готовясь на смерть, сказал: не заблуждайся напрасно, ибо мы терпим это за себя, согрешив пред Богом нашим, оттого и произошло достойное удивления.
     19 Но не думай остаться безнаказанным ты, дерзнувший противоборствовать Богу.
     20 Наиболее же достойна удивления и славной памяти мать, которая, видя, как семь ее сыновей умерщвлены в течение одного дня, благодушно переносила это в надежде на Господа.
     21 Исполненная доблестных чувств и укрепляя женское рассуждение мужеским духом, она поощряла каждого из них на отечественном языке и говорила им:
     22 я не знаю, как вы явились во чреве моем; не я дала вам дыхание и жизнь; не мною образовался состав каждого.
     23 Итак, Творец мира, Который образовал природу человека и устроил происхождение всех, опять даст вам дыхание и жизнь с милостью, так как вы теперь не щадите самих себя за Его законы.
     24 Антиох же, думая, что его презирают, и принимая эту речь за поругание себе, убеждал самого младшего, который еще оставался, не только словами, но и клятвенными уверениями, что и обогатит и осчастливит его, если он отступит от отеческих законов, что будет иметь его другом и вверит ему почетные должности.
     25 Но как юноша нисколько не внимал, то царь, призвав мать, убеждал ее посоветовать сыну сберечь себя.
     26 После многих его убеждений она согласилась уговаривать сына.

     27 Наклонившись же к нему и посмеиваясь жестокому мучителю, она так говорила на отечественном языке: сын! сжалься надо мною, которая девять месяцев носила тебя во чреве, три года питала тебя молоком, вскормила и вырастила и воспитала тебя.
     28 Умоляю тебя, дитя мое, посмотри на небо и землю и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего и что так произошел и род человеческий.
     29 Не страшись этого убийцы, но будь достойным братьев твоих и прими смерть, чтобы я по милости Божией опять приобрела тебя с братьями твоими.
     30 Когда она еще продолжала говорить, юноша сказал: чего вы ожидаете? Я не слушаю повеления царя, а повинуюсь повелению закона, данного отцам нашим чрез Моисея.
     31 Ты же, изобретатель всех зол для Евреев, не избегнешь рук Божиих.
     32 Мы страдаем за свои грехи.
     33 Если для вразумления и наказания нашего живый Господь и прогневался на нас на малое время, то Он опять умилостивится над рабами Своими;
     34 ты же, нечестивый и преступнейший из всех людей, не возносись напрасно, надмеваясь ложными надеждами, что ты воздвигнешь руку на рабов Его,
     35 ибо ты не ушел еще от суда всемогущего и всевидящего Бога.
     36 Братья наши, претерпев ныне краткое мучение, по завету Божию получили жизнь вечную, а ты по суду Божию понесешь праведное наказание за превозношение.
     Затем была замучена и сама мать.


     Седьмая глава Второй книги Маккавеев, возможно, самая кровавая и жестокая история всего Ветхого завета. Она заканчивается наиболее очевидно незаконченной фразой Ветхого завета: "Затем была замучена и сама мать". С такой историей в коллективной еврейской памяти не должно удивлять, как это удивляло или, скорее, шокировало христиан, когда, как писал еврейский хроникер о событиях времен Первого крестового похода, "женщины собирались с силами ... и убивали своих сыновей и дочерей, а после - самих себя". Мученичество, даже жертвоприношение, было подтверждением веры - Kiddush Hashem - путем, по словам Марка Коэна, "переноса на человеческий уровень жертвенного культа античного иерусалимского Храма". Еврейское мученичество было одним из постоянных идеалов евреев Европы, хотя со временем влияние этой идеи ослабло.
     Но в средневековом иудаизме было и другое течение, наиболее полно выраженное, естественно, Маймонидом. Как мы помним, насилие мусульман-алмохадов привело к тому, что он покинул Иберию в 1159 году. Отвечая на свой собственный выбор, Маймонид написал "Письмо об отступничестве". Письмо было написано вскоре после известия о мученической смерти тысяч евреев в Рейнских землях.

     Истинно, тот, кто предпочел страдания мученичества признанию вероисповедания Мухаммеда совершил достойное и доблестное дело и его заслуги велики перед Богом. Мы должны относиться к такому человеку, как к вершине добродетели, так как он отдает свою жизнь за очищение имени Бога, да будет Он благославлен. Если кто-то, однако, спросит меня: "Должен я быть убит или можно признать Мухаммеда?", мой ответ будет: "Произнеси формулу - и живи!" При этом будь уверен, что никто не должен жить в таком окружении, но как только возникнет первая возможность - уходи. До тех же пор, секретно соблюдай Закон в уединении своего дома.

     В этом письме Маймонид говорит об исламе, который только условно можно отнести к идолопоклоннической религии - мнения раввинов по этому поводу разошлись. Он не говорит о христианстве, которое по своему определению, обожествив Иисуса, стало для евреев идолопоклонническим. Два важных элемента в логике Маймонида нашли глубокое понимание в мыслях иберийских евреев после reconquista, когда давление христианского окружения уже загнало многие части еврейской культуры в подполье. Во-первых, утверждение критической важности намерения, во-вторых, то, что персональная цельность человека, как еврея, может быть защищена и сохранена даже в условиях общественного осуждения. "Нас не заставляют, - говорит Маймонид, - исполнять какое-либо действие вероотступничества, но только повторить ничего не значащую пустую формулу. Если кто-то хочет практиковать 613 заповедей секретно, он сможет это всегда сделать, главное при этом добровольно не осквернить Шаббат. Эта форма принуждения не требует действий, так как повторение [исламских молитв] является простой формальностью, - сами мусульмане неискренне бормочут свои заклинания, чтобы только угодить королю".

     Такой совет, конечно, очень далек от морального постулата, вытекающего из истории о матери и семи братьях, но общий смысл, рационализм и акцент на намерение в его совете был гораздо ближе к реальности. Маймонид дал еще один важный совет - те, кто могут, должны уйти из "враждебных мест и переселиться в места, где каждый сможет исполнять законы без принуждения и страха". Сам он был один из тех, кто это сделал, большинство же, по разным причинам, не смогло. К концу 14-го столетия повседневная жизнь иберийских евреев, принявших и осуществивших идею Маймонида, представляла из себя четкое различие между внешним "отступничеством" и внутренним соблюдением веры предков в уединении своего дома. Было, конечно, достаточно евреев, которые перешли в христианство абсолютно искренне, но большинство приняло крещение с одной единственной целью - выжить. В душе они оставались евреями, несмотря на соблюдение внешних атрибутов христианства. Тайные евреи вели двойную жизнь: соблюдали Субботу дома и посещали церковную мессу в воскресенье. Еще раз повторю, единственной причиной такого двуличия было желание выжить. В не такое жестокое время аналогичное давление могло привести, например, к нежеланию терять состояние или социальный статус.

     Количество новых христиан было таким, что Церковь не справлялась с обучением их христианским догмам. В этом была одна из причин, почему многие вновь обращенные занимали некую нишу между иудаизмом и христианством, часто искренне не понимая свое истинное положение в реальном мире. Кроме того, некоторые conversоs были активными, как мы бы сказали сейчас, еврее-христианами, уверенными в том, что возможно полюбовное объединение двух религий. Они считали, например, что киддуш бокал можно подымать во время Причастия. В этом они напоминали обреченных еврее-христиан или христиано-евреев первого столетия, которые, соблюдая Тору и поклоняясь Христу, одинаково оскорбляли христиан-не евреев, таких как Иоанн Хризостом, и правоверных раввинов. Так же, как и во времена Хризостома, болтающиеся посредине, не примкнувшие ни к одним, ни к другим, воспринимались не как неверные, но как еретики. Ярость христиан по отношению к этой группе людей обычно превышала их ярость и ненависть по отношению к евреям.

     Во многих иберийских городах conversоs продолжали жить недалеко от своих бывших единоверцев, многие по-прежнему работали вместе с евреями, отказавшимися перейти в христианство. Очень скоро в глазах христиан эта географическая близость ко все более ненавидимым евреям- "отказникам" станет выглядеть подозрительной, а сами conversоs станут ассоциироваться с постоянным источником ереси. Подозрение и недоверие к евреям, не перешедшим в христианство, перенесется и на евреев-отступников. Первое будет только усиливать второе. В течение 15-го столетия произойдет сначала не очень заметное, а затем все более резкое разделение на "старых" и "новых" христиан. Вскоре, для "старых" христиан станет нормой ссылаться на свою религиозную и расовую отличительность, этим расширяя пропасть между формально равноправными группами.

     Евреи, перешедшие в христианство, сохранили свою власть и влияние. Поскольку были сняты все ограничения для продвижения по иерархической лестнице королевской и церковной власти, то в течение нескольких поколений conversоs существенно преуспели. С помощью брачных союзов многие из них соединились с богатыми "старыми" христианскими семьями, другие заняли высокие посты в королевстве и Церкви. Из последних часто получались самые ревностные прозелиты и борцы против евреев. Тем не менее, оставались две важные проблемы. Не прекращающийся экономический кризис тяжело отразился на населении Иберийского полуострова. В тяжкое время экономической неустойчивости и неопределенности городские бедняки и полуголодное крестьянство переносили свое извечное негативное отношение к евреям на "новых" христиан, чье растущее богатство было бельмом в их глазах. Во время "голодных" бунтов, например, в Толедо в 1467 и 1473 годах, conversоs подвергались нападениям наравне с евреями, что стало одним из первых признаков зловещего стирания различия между религией и расой.

     В свою очередь, Церковь тоже имела причину для беспокойства, и с годами беспокойство только усиливалось. Заставив большое количество евреев перейти в христианство, христиане начали подозревать conversоs в неискренности именно потому, что евреев заставили это сделать. Двойная, тройная ирония создавшейся ситуации нисколько не уменьшала проблему. Judaizing - соединение элементов иудаизма и христианства в вере, ритуалах и календаре - официально относилось к ереси. Церковь начала серьезную борьбу с новой угрозой, но на практике это означало необходимость подозревать всех conversоs, как класс. Что, в свою очередь, привело к тому, что любой с "еврейской кровью", вне зависимости от религиозной принадлежности, оказывался под подозрением. "Фактически, - пишет историк Ангус МакКэй, - ненависть к conversоs и к их успеху переросла в расовую ненависть. Уже в 1449 году распространилась и стала популярной идея о том, что чистая кровь кастильских "старых" христиан разжижается кровью евреев".

     Казалось бы, что как и прежде, такая идея должна была получить резкую отповедь на всех уровнях Церкви. В прежние времена Церковь всегда ставила во главу угла различие между христианством и иудаизмом, игнорируя различия между христианами и евреями. Но наступили новые времена. Церковь, до этого времени единая в своем стремлении отловить как можно больше еврейских душ, вдруг разделилась на два противоборствующих лагеря: в первом, казалось, ничего не изменилось, во втором, приобретающем все большее влияние, основной идеей стал осторожный, гораздо более медленный подход - вплоть до полного ограничения - в проведения прозелитской политики в отношении евреев. Расхождение во мнениях наблюдалось на всех уровнях, включая - папский. Начиная со времен погромов 1390 годов и соответствующего массового перехода евреев в христианство, сменяющие друг друга папы придерживались противоположных взглядов в этом вопросе, как если бы кто-то специально назначал поочередно проеврейских и пропрозелитских пап. Фактически, следующие 150 лет в Церкви уйдут на решение простого вопроса: что делать с евреями?

     Первым папой "новой" эры был защитник евреев Бонифаций IX, (1389-1404), ставший папой сразу после иберийских погромов. В то время как евреев убивали в Испании и изгоняли из Франции (1394), этот папа ввел некоторые меры, защищавшие евреев в Риме. Конечно, римские евреи были ограничены в правах и жили в тяжелых условиях, но за тысячу лет в Риме не случилось ни единого погрома, даже во времена "черной смерти". Хотя бы для этой небольшой группы евреев Церковь соблюдала традицию Sicut Judaeis.
     Папа Мартин V (1417-1431), при всей своей известной нелюбви к евреям, все же в их защите придерживался строгих правил. Он запретил крещение еврейских детей без согласия родителей, до этого весьма распространенную практику воспламененных своими же проповедями братьев-монахов. Когда стало известно о новых актах насилия в Испании, папа издал эдикт 1422 года, критикующий монахов-прозелитов. В этом эдикте было указание "каждому христианину относиться к евреям с человеческой добротой".

     В 1449 году городской совет Толедо издал указ, постановляющий, "чтобы conversо или их наследникам никогда не разрешалось занимать какие-либо должности в городском совете". Папа Николай V (1447-1455) прекрасно понял к каким последствиям может привести такой и подобные ему указы, поэтому его реакция была бурной. Он немедленно издал буллу, с весьма характерным названием: "Humani generic intimicus". По его мнению, враждебны человеческому роду не евреи, но новое представление о том, что евреи не могут измениться, перейдя в христианство. "Мы указываем и декларируем, - писал Николай, - что все католики есть одно тело во Христе, согласно учению нашей веры". Николай V отлучил от церкви авторов толедского указа, но не прошло и двух лет, как кастильский король формально утвердил практически все нововведения. С этого времени не религия, а кровь стала юридическим основанием для определения евреев в Испании.

     То, что мы называем современным антисемитизмом, началось в Испании именно в эти годы. Смещение определения еврейства от религиозного к расовому, возможно, оказалось решающим во всей длительной истории христиано-еврейских отношений. Такое смещение создало разлом, границы которого достигли самых глубин сознания людей Западной цивилизации и определили моральную географию современной эпохи (-Выделено переводчиком). Беспокойство Церкви о том, что ее собственные conversоs разрушают христианство, отразится постоянным резонансом в современных христианских фантазиях и представлениях об евреях, как о паразитах - удачливых и ассимилировавшихся, но живущих за счет народа-хозяина. Такое извращенное воображение в своей самой гнусной степени станет отличительной характеристикой германского фашизма. Но отношение нацистов к евреям, как "сосущим кровь трудового народа", было задолго до этого подготовлено испанскими подозрениями в том, что ассимилированные "свои" евреи опаснее явно выраженных "чужих". Старая, историческая ненависть к "чужим" в "еврейском" случае превратится в стремление испуганного общества ликвидировать "чужую" часть самого себя.

     К 20-му столетию христиане, особенно католики, будут яростно защищать различие между "нормальным" антисемитизмом, основанном на религиозном споре, и патологическим расовым антисемитизмом. На самом деле, согласно общеизвестным источникам истории самой Церкви, граница между двумя антисемитизмами весьма условна. Так как религиозный диспут стал источником расовой ненависти, то сметающие все последствия отразились не только на христианско-еврейских отношениях, но и на фундаментальном отношении христианского мира к самому себе. Современная западная цивилизация, которая так гордится тем, что смогла побороть культурные иррациональности, породившие инквизицию, была, фактически, выкована и закалена в пламени этих иррациональностей. К сожалению, мы до сих пор чувствуем жар этого пламени.

     Все это началось в Испании, и первое время Церковь в Риме яростно сопротивлялась новой тенденции, может быть, потому, что последствия расового подхода были слишком очевидны. Но римская оппозиция оказалась не эффективной. Николай V был одним из первых ренессанских пап, основателем Ватиканской библиотеки и покровителем фра Анжелико. Но именно при нем интриги и коррупция в Ватикане достигли невиданный размеров, что, естественно, разрушало Церковь изнутри. Индивидуальная ересь превратилась в еретические движения, - приближался кризис Реформации. Слова, которыми собор в Констанце обвинил в 1415 году одного из основателей такого движения, Яна Гуса, были весьма знаменательными и, на наш взгляд, говорили о многом: "О, проклятый Иуда! Поскольку ты не согласился на примирение и советовался с евреями, мы лишаем тебя чаши спасения".

     К середине 15-го столетия стало совершенно ясно, что ничто не сможет остановить растущую волну скептицизма и непослушания. Костры, на которых сожгли Гуса, Жанну д'Арк (1431) и многих других уже ничего не решали. В 1442 году епископы Церкви собрались на собор во Флоренции. Со всей серьезностью они пытались остановить прорвавшийся поток инакомыслия, угрожая всем, кто осмеливался не подчиниться. "Святая римская Церковь твердо верит, заявляет и проповедует, что всем тем, кто находится вне католической церкви, не только язычникам, но и евреям, еретикам и схизматикам не будет даровано спасение после смерти и все они будут гореть в вечном огне, разожженном для диавола и его пособников, если они не присоединятся к католической церкви перед концом жизни… Никто не может быть спасен, даже если он раздал все свое богатство на милостыню или проливал кровь во имя Христа…".

     Такое заявление вызвало явную панику и на это были основания. Всего десятью годами позже, в 1453, оттоманские турки захватят Константинополь. Применение ими артиллерии ознаменовало конец военной эпохи строительства и защиты крепостей. Более важным, однако, стало исчезновение Восточной христианской империи; вместе с этим рухнули последние надежды на примирение с греко-православными "схизматиками". Исход образованных людей из Константинополя, в свою очередь, оказал важное влияние на возникновение светского гуманизма в Италии, центре римско-католической Церкви. Было слишком много оснований для паранойи внутри Церкви и, как всегда, все это отразилось на евреях.
     К счастью, не все христиане согласились с новыми антиеврейскими тенденциями. На всех уровнях католической иерархии и среди ученых-теологов находились люди, противопоставившие антисемитизму свой гуманистический взгляд на вещи. Один человек в этом ряду стоит особо. Речь идет о рожденном в Германии теологе и кардинале Николае из Кузы (Николай Кузанский) (1401-1464). Он не очень известен за пределом узкого круга исследователей, что, в какой-то мере, говорит о судьбе его интеллектуального наследия, но его история является еще одним примером "не пройденного пути".

     Николай был гением. Он прославился не только как изобретательный философ и теолог, но и как выдающийся математик, во многом предвосхитивший Коперника (1473-1543). Свободный полет его мощного интеллекта позволил ему использовать открытия одной научной дисциплины для объяснения проблем другой. Одна из его работ называлась: "Теологическое дополнение, представленное в математических дополнениях". Изучая такие "дополнения" в математике, он перенес на теологию то, что католический теолог Дэвид Треси называет "логикой бесконечного". Треси называет Николая "наиболее сбалансированным из всех великих мыслителей Ренессанса". Вместо того, чтобы представлять Бога в виде физически ограниченного образа, например, в виде сферы, круга или треугольника, Николай предложил думать о Боге, как о линии, которая, по определению, не имеет границ, которую невозможно окружить и которой невозможно обладать. Логика бесконечности Николая противоречила дискурсивной логике схоластов, рабски имитирующих метод Фомы Аквинского, без сохранения его духа. Николай критиковал и современную ему теологию, которая, по его мнению, охватывала слишком много, но была при этом совершенно не эффективна. Образцом такой теологии может быть, цитируемая нами ранее, анафема Флорентийского собора. Теологи говорили о Боге как о полностью объяснимой и понимаемой субстанции; единообразие мысли, к которой стремилась Церковь, не оставляла места мистике, неопределенности и парадоксу. Николай Кузанский придерживался прямо противоположных взглядов. Для него суть Бога заключалась в Его принципиальном превосходстве любого человеческого представления о Нем, в том, что любое дополнительное знание о Нем будет, по определению, не полным и не достаточным. Аналогично тому, как линия может быть одновременно продолжена в двух противоположных направлениях, так и Бог есть "сочетание противоположностей", в нем, например, одновременно существует бесконечно большое и бесконечно малое. Такие сочетания в Боге сосуществуют, сохраняя свои различия, что, с математической точки зрения, позволяет говорить о Боге как о линии, а не о точке.

     Главная работа Николая Кузанского называется "Об ученом незнании". В ней он пользуется методом утверждения отрицанием, например, не аргументирует непознаваемость Бога, а говорит о том, что для человека непознаваемость Бога сама по себе является наиболее глубокой и проливающей свет на Него сутью. Эта идея в теологии была эквивалентом идее Коперника о космосе, о том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Обе эти идеи - идея Коперника возникнет в следующем за Кузанским поколении - ознаменуют конец старой космологии, крушение замкнутой системы и замену ее открытой, бесконечной.

     Мы неоднократно наблюдали в прошлом, как новое базовое теологическое представление достаточно быстро проникает в сферу политики и становится важным фактором - иногда позитивным, иногда негативным - во взаимоотношениях между христианами и евреями. Определенно, это верно и в случае с Николаем Кузанским, но, как и в истории Абеляра, его взгляды и их политические последствия не оказались востребованными. Политический кризис движения крестоносцев задушил свежие ростки идей Абеляра. Идеи Николая Кузанского совпали с другим тяжелым кризисом христианства - падением Константинополя. Это событие стало определяющим по нескольким причинам. Оно стало завершающим звеном в истории, которая началась тысячу с лишним лет назад, когда только что помазанный на трон Константин оставил Трир для осуществления великой цели объединения империи. За тысячу лет город Константина выстоял все многочисленные войны и попытки захвата, но не смог противостоять турецким артиллерийским снарядам, падающим далеко за пределами его античных крепостных стен. Историческая ирония была в том, что последнего христианского защитника города тоже звали Константин, и его противником был Мохаммед II.

     К 1453 году, после всех многочисленных войн, Константинополь был уже бедным и малонаселенным городом. Этот последний Константин командовал только десятью тысячами солдат, в то время, как численность осаждающих турецких войск доходила до 150 тысяч. Осада началась в апреле и закончилась в конце мая. Когда стены были разрушены и турки проникли в город, то в последовавшей резне Константин был убит. Он был последним императором христианского Востока. Победитель Мохаммед будет назван основателем Оттоманской империи, которая простоит до двадцатого столетия.

     Войны между восточными христианами и их соседями-мусульманами отличались невероятной жестокостью и отложились в народной памяти до наших дней. Шестисотлетний юбилей победы оттоманских турок на Косовском поле 15-го июня 1389 года дал возможность Слободану Милошевичу подстегнуть националистический дух православных сербов и напомнить о старых обидах на албанских мусульман, в которых сербы видят прямых наследников турецких захватчиков. Речь Милошевича в 1989 году обычно считают первопричиной четырех Балканских войн 1990-х, но, на самом деле, бикфордовым шнуром, который поджег Милошевич, была долгая сербская память об этих далеких поражениях.

     После захвата Константинополя турки его полностью разграбили. Святая София, величайшая церковь христианского мира, была превращена в мечеть. Страшные известия о насилиях, грабежах и убийствах православных христиан отозвались глубокой болью в сознании христиан Запада. Николай Кузанский, как и большинство его современников, был шокирован новостями из Константинополя, но его реакция существенно отличалась от реакции его окружения. Ко времени падения Константинополя кардинальский стаж Николая был только около пяти лет, но это не остановило его решимость написать тезисы, которые мгновенно выделили его из ряда церковной иерархии. Его работа, "De Pace Fidei" ("За мир между верами" или часто неформально называемая "Примирение между мировыми религиями"), остается самым проницательным призывом, когда-либо написанным католическим теологом или прелатом. Николай был поражен и уязвлен тем фактом, что люди зверски убивают друг друга во имя своей отличной от других идеи понимания Бога, который для него был принципиально непознаваем. Но если Бог непознаваем, то как люди могут убивать во имя того, что они не знают? Хотя формально вопрос относился к мусульманам, но, вне всякого сомнения, то же самое относилось и к другим религиям. Этот вопрос напрямую привел Николая Кузанского к осуждению политики Церкви в отношении евреев. Вот что он писал вскоре после падения Константинополя:

     Новость о жестокостях, недавно совершенных турками, и ставшая сейчас известной, так воспалила воображение человека, который когда-то представлял эту часть мира под специальным покровительством Бога, что, многократно вздыхая, он спросил Создателя всего сущего, если в Его доброте Он может смягчить преследования, свирепость которых более чем обычно связана с различием религиозных обычаев. Затем, через несколько дней - фактически, после длительных, непрерывных размышлений - на усердного человека снизошло видение, из которого он заключил, что было бы вполне возможно, основываясь на опыте нескольких мудрецов, хорошо знакомых со всеми различными обычаями, соблюдаемыми в мировых религиях, найти уникальное и благосклонное согласие, с помощью которого установить вечный мир между религиями на основании разумного и истинного направления.

     Николай Кузанский, конечно, видел "истинное направление" в христианстве, но пытался найти, каким образом "истина" включена в другие религии. И хотя он полагал в "верховность" христианства, очень важной частью его размышлений было признание того, что все религии включают в себя "истину" и все предлагают путь к непознаваемому Богу. Он пишет, обращаясь к Богу:

     Хотя интеллектуальное духовное начало, рассеянное по свету и поглощенное тенью, не видит свет и начало своего возникновения, Ты, тем не менее, создал в нем все… Однако различным народам Ты послал различных пророков и учителей, одних - для этого времени, других - для другого. Частью земной человеческой природы является привычка защищать, как истину, свои старые обычаи, которые людям кажутся естественными. Поэтому возникают большие противоречия, когда одна из общин предпочитает свои обычаи другим. Обращаюсь к единственному, обладающему властью, - приди к нам на помощь, так как все соперники ссылаются на Тебя, единственного, которого все боготворят и к которому, кажется, все благотворят.

     В своей работе Николай Кузанский выстраивает диспут между евреем, мусульманином, татарином, индусом, персом, сирийцем, испанцем, турком, германцем, богемцем, англичанином, греком, арабом и итальянцем. От имени христиан выступает апостол Павел:

     Татарин: "Надо следовать заповедям Бога. Но евреи говорят, что они получили их от Моисея, арабы - от Мухаммеда, а христиане - от Иисуса. Наверно, есть и другие народы, которые чтят своих пророков, из рук которых, как они утверждают, получены божественные предписания. Как в таком случае мы можем прийти к согласию?"
     Павел: "Божественные заповеди очень кратки, хорошо известны и весьма похожи для всех народов, так как свет, который указал их нам, есть часть рационального духовного начала. Бог говорит каждому из нас любить Его, создавшего нас, и не делать ничего другому, что ты не хотел бы, чтобы кто-нибудь сделал тебе. Любовь, таким образом, есть основа божеского закона и все человеческие законы должны быть основаны на этом".


     Рассуждения такого рода весьма далеки от казни Гуса, доносительства инквизиторам на conversоs и указаниям Флорентийского собора, изданным только десять лет назад. Решения собора, безусловно, оставили горькую память, поэтому Николай Кузанский включил "De Pace Fidei" в сборник работ, озаглавленный "О будущем новом Флорентийском соборе". Из знаменитого философского построения Кузанского "противоречия объединены сочетаниями противоположностей" следовало, что общий Бог может сохранять определяющие Его различия. Отсюда логически вытекала мысль о том, что возможно согласие среди религий, основанное на их общности, вместе с признанием их независимого существования. Эта идея не имела ничего общего с распространенной идеей все выравнивающего универсализма, упрощавшего и преуменьшающего религиозные различия ради триумфа христианства. Скорее, это было признание того, что перед непознаваемым Богом все религии относительны. Только Бог - абсолютен.

     Увы, такой взгляд, пророческий в своем плюрализме, не был поддержан современниками Кузанского. Вполне возможно, если бы не усиливающееся стремление к абсолютизму на заре эпохи технического прогресса и приближающейся Реформации, то тонкий баланс схемы Николая Кузанского был бы достижим. Но простые представления проповедников, радикалов и конквистадоров оказались предпочтительнее сложных построений первого теолога-гуманиста. Николай Кузанский опрокинул традиционный метод религиозного размышления, построив теологические заключения о природе Бога из страстного этического проникновения в суть вещей. Его моральное отрицание убийств, совершаемых во имя Бога, породило новую теологию. Но его метод и его теология оказались не ко времени. Его призыв не был услышан, в этом причина относительной неизвестности Николая из Кузы. Вместо того, чтобы опереться на его идеи о мире между религиями, случилось прямо противоположное. Массивный культурный сдвиг, происходивший в Европе, затронул всех и породил глубокую неуверенность в будущем. Духовный скептицизм распространился по всему континенту, подобно неопознанным бациллам за столетие до этого. И опять, в который раз, реакция многих христиан и большинства их лидеров на вопросы и проблемы нового времени была традиционная - подавлением существующего беспокойства, определяя его, как порождение дьявола и направляя его против евреев.

     По мере того, как социальные проблемы конца 15-го столетия все более тяжелым бременем ложились на плечи евреев - и conversоs в Испании - среди христиан появлялись люди, которые понимали, к чему все это может привести. Возможно, они не обладали видением, талантом и честностью Николая Кузанского, но в эпоху невиданной жестокости они, по крайней мере, не оставались равнодушными; как правило, они не молчали. Примером может быть папа Сикст IV (1471-1484), еще один достойный папа эпохи Возрождения. Подобно другим папам-гедонистам он стремился защитить евреев.

     Во времена Ренессанса римские евреи жили относительно неплохо. Приход гуманизма в Италию привел к беспрецедентному сотрудничеству, как например, между христианским философом Джиованни Пико делла Мирандола и последователем философии Аристотеля евреем Илией дел Медиго. Дружеские диспуты проходили обычно в доме Пико, дерзкого аристократа, который в двадцатитрехлетнем возрасте опубликовал работу, включающую 900 "заключений", где он пытался соединить науку и религию. Пико знал иврит и был одним из первых христиан, пытавшихся проникнуть в мистерию каббалы. В попытке обобщить и сбалансировать различные явления он напоминал Кузанского, который умер через год после его рождения. Но, на самом деле, Пико, как многочисленные христиане-талмудисты до него, хотел с помощью каббалы доказать все охватывающую "истинность" христианства, используя еврейские тексты для прозелитской компании. "Самые фундаментальные высказывания еврейских мудрецов, - писал Пико, - наиболее убедительно подтверждают христианскую религию". Так как 13 из 900 "заключений" показались подозрительными блюстителям теологической чистоты, Пико был обвинен в ереси и арестован. В те времена никто не мог чувствовать себя достаточно защищенным. В любых интеллектуальных общениях, которые евреи, конечно, приветствовали, постоянно чувствовалась некоторая неловкость, так как одно неосторожное слово даже в самых абстрактных диспутах могло навлечь смертельную опасность. Тем не менее, обмен мнениями между Пико и его еврейскими партнерами принес определенные результаты. Признание им каббалы и использование ее метода в раскодировании священных текстов и наблюдаемых природных явлений, окажет влияние в следующем, 16-ом столетии, на принятие научного метода познания.

     Евреи Ренессанса были советниками и врачами в папской курии. Они были учителями музыки, театра и различных научных дисциплин. Рим был центром литературы на иврите и центром еврейского книгопечатания. Конечно, не надо забывать об обычных ограничениях и даже оскорблениях, как например, о принудительной обязанности евреев участвовать в "забеге" по улице Corso во время ежегодного карнавала. Но надо признать - папа Сикст IV и его предшественники гарантировали евреям Италии физическую безопасность.
     Проблема была в том, что Сикст IV почти не обладал политической силой. Он стремился консолидировать Папские штаты, но был не в состоянии добиться цели из-за неуступчивости региональных династий. Папская армия была разбита и унижена армиями Неаполя и Венеции. В критический момент он не смог противостоять зарождающейся новой европейской силе и помешать свадьбе Фердинанда, короля Арагона, и Изабеллы Кастильской. Их брак в 1469 году объединил два крупнейших испанских королевства. Папа Сикст IV, безусловно, должен был проявить больше благоразумия в 1478 году когда Фердинанд и Изабелла испросили папского согласия на учреждение духовных трибуналов для искоренения "тайных евреев" и иудео-христиан среди conversоs. Более чем за двадцать лет до этого кастильский король Генрих IV требовал подобного, но папа Николай V (1447-1455), который однажды уже отказался увидеть различие между "старыми" и "новыми" христианами, вспомнив по этому поводу знаменитое выражение апостола Павла об отсутствии различий между эллинами и иудеями, просто не ответил.

     Инквизиция, как мы отмечали, была достаточно активна в борьбе с ересями во Франции, Германии и других европейских странах, но никогда - в Испании, где христианская вера всегда считалась "чистой", несмотря на convivencia, или, может быть, благодаря ей. Никто на полуострове никогда не хотел ее и не нуждался в ней, но внезапно, в последней четверти 15-го столетия и у королей и у братьев-монахов появилась острая необходимость в ее помощи. Может быть, потому, что его смогли убедить или потому, что реалии политической борьбы не позволили ему сопротивляться, но Сикст IV уступил и дал согласие на учреждение Испанской инквизиции.

     Почти сразу возник важный вопрос: кто возглавит новую организацию? Многочисленные доминиканцы проводили расследования в регионах, но более серьезная компания требовала верховной (suprema) администрации. Возможно, Сикст, будучи большим интриганом, знал, что один из доминиканцев, претендующих на высшую роль в инквизиции, сам был "новым" христианином; возможно, он надеялся, что этот факт смягчит рвение Великого инквизитора. Возможно, сыграл свою роль тот факт, что этот доминиканец был наставником Изабеллы и исповедником королевской четы. Как бы там ни было, Сикст IV утвердил первым Великим инквизитором фра Томаса де Торквемада (1420-1498). К сожалению, знание своего еврейского прошлого только усилило ненависть новоиспеченного инквизитора к евреям. Сикст IV и два последующих папы будут безуспешно пытаться ограничить его власть. Немедленно после назначения Торквемады определилась "генеральная линия" инквизиции: было признано, во-первых, что "новые" христиане, в общем, следуют еврейским ритуалам и подчиняются традициям иудаизма, во-вторых, что вся эта ересь должна жестоко пресекаться. В больших и малых городах трибуналы происходили на площадях при огромном стечении народа; после обязательного, тщательно разработанного ритуала происходило аутодафе ("акт веры"), на котором еретики или раскаивались или сжигались на костре. Не случайно, такие массовые убийства смягчали растущую враждебность в отношении монархии. "Старые" христиане и особенно городская беднота приветствовали компанию против "новых" христиан и сопутствующие ей спектакли аутодафе. Монархия, являясь главным спонсором всей компании, очень умело перенесла массовое недовольство народных масс, вызванное тяжелейшим экономическим положением и многочисленными войнами, на ненавистных "новых" христиан. Другими словами, легендарная популярность Изабеллы и Фердинанда была, во многом, результатом их умелого использования инквизиции.

     "Вначале, когда инквизиторы начинали свою деятельность в каком-то новом районе, - пишет Генри Камен в своей книге "Инквизиция и общество в Испании", - они сначала предъявляли официальный мандат церковным и гражданским руководителям этого района, а затем объявляли в какое воскресение или ближайший праздничный день все жители, вместе с детьми и слугами, должны собраться на праздничную мессу. В конце проповеди инквизитор или его представитель подымал знак распятия перед паствой и требовал каждого поднять правую руку, перекрестить себя, после чего повторить за инквизитором торжественную присягу в поддержку инквизиции и ее представителей. Затем зачитывался специальный "эдикт". Эдикт обычно содержал требование к присутствующим вслух осудить тех, "кто соблюдает Субботу согласно Моисеевым законам…не зажигает свет в пятницу вечером…ест мясо во время Великого поста...тех родителей, которые возлагают руки на голову своих детей без того, чтобы перекрестить их...повторяют псалмы без Gloria Patri… и любого, кто перед смертью поворачивается к стене".

     Пытки были абсолютной нормой во время расследования, с их помощью инквизиция добивалась признания. Люди, проводившие дознание, а также палачи официально были на службе у Короны, а не Церкви. Это различие, на основании которого некоторые готовы отпустить Церкви все грехи, было крайним проявлением теории "двух мечей", развитой св. Бернаром из Клерво за триста лет до этого. Если обвиняемые не признавали себя виновными, то их последовательно подвергали трем стандартным пыткам. Первой шло подвешивание на дыбе (garrucha), затем наступала очередь "водяной" пытки (toca), когда человеку, лежащему на специальном столе, в горло через специальную воронку насильно вливалась вода, и, наконец, для самых упорных пытка "винтом"(potro), когда связанного человека скручивали и сжимали, как выжимают белье, толстыми веревками или специальными скобами и винтами (garrota). (В начальные годы инквизиции широко применялась пытка огнем. -Примечание переводчика). Во время процесса дознания и пыток все тщательно заносилось в протокол. Следующий пример о дознании женщины, обвиненной в 1568 году в отказе есть свинину и в отказе по субботам выполнять рутинную домашнюю работу, взят из книги Камена.

     Было сказано приступить с ней к potro. Она сказала: "Сеньоры, почему вы не скажете мне, что я должна сказать? Сеньор, отпустите меня - разве я не сказала, что я все это делала?" Ей сказали: "Повтори все еще раз". Она сказала: "Я не помню - отпустите меня - я делала все, в чем меня обвиняют свидетели". Ей сказали: "Повтори в деталях все, что говорили свидетели". Она сказала: "Сеньор, я уже говорила, я не уверена. Я говорила, что я делала все, что говорили свидетели. Сеньоры, отпустите меня, я ничего не помню"… Ей предложили говорить правду и затянули винты потуже. Она сказала: "Сеньор, неужели ты не видишь, что эти люди убивают меня? Я сделала это - во имя Бога, отпустите меня".

     Камен честно указывает, что пытки инквизиторов были ничем ни хуже тех, что применялись в других европейских трибуналах, а, иногда, даже менее жестокими. Инквизиторские тюрьмы могли быть относительно гуманными. Пытки редко приводили к смерти или инвалидности. Признание, вырванное под пыткой, должно было быть подтверждено в "нормальных" условиях. В большинстве случаев, люди, приговоренные к смерти, были найдены виновными в четко определенном преступлении - ереси. Евреи, как таковые, официально не были мишенью для преследований. Инквизиция имела дело только с крещеными евреями, которые, по мнению следователей, не были искренни в новой вере. Но это обвинение было так широко определено - например, любой еврей, общающийся с conversо мог быть обвинен - и так агрессивно проводилось в жизнь, что почти сразу вылилось в прямое нападение на сам иудаизм.

     Инквизиция, как общественный институт, просуществовала триста с лишним лет и ее методы существенно менялись со временем. В ранние годы, когда воздух был пронизан страхом приближающейся социальной и религиозной катастрофы, которую после назовут Реформацией, тысячи и тысячи не раскаявшихся или "повторных" еретиков были сожжены на кострах. "Ничто не может стереть из памяти ужас первых двадцати лет Холокоста, - говорит Камен, и продолжает в другом месте, - …жестокость массовых убийств conversоs не имела равных в истории любого трибунала в Западном мире". Статистика современников говорит о двух тысячах сожженных в первые восемь лет и многих тысячах в последующие двадцать лет. Абсолютное большинство погибших на кострах инквизиции за все время ее существования погибло на ее первой, беспощадно-кровавой стадии. В этом причина того, что имя Торквемады стало нарицательным.

     И, как всегда, в этой истории опять возникает крест. Для евреев связь каждого нового цикла насилия с крестом это еще одно напоминание его негативного смысла. Для христиан же крест по-прежнему является потрясением и источником скорби, как если бы для них было не достаточно того, как римляне его использовали. Крест, как мы видели, исполнял роль сакраментального объекта в начале инквизиторских процедур, когда инквизитор использовал его для присяги будущих доносчиков. В конце процесса, во время решающего аутодафе, крест также играл свою роль. Раскаявшиеся еретики осенялись крестом, и монах-инквизитор провозглашал: "Получи знак креста, который ты отринул и потерял во время своей ереси".

     Вся история христианства показывает, что как только возникает очередной всплеск насилия против евреев, так сразу же усиливается значение священного символа креста. Крест всегда является связью между религиозной политикой и религиозным воображением; обычно религиозная политика насилия трансформируется в болезненное религиозное воображение. Когда в следующем столетии изобразительное искусство Ренессанса, наконец, достигнет Испании, его высшие достижения будут сконцентрированы на почти садистском изображении мучений Христа на кресте. Причина этого лежит в развитом нищенствующими монахами культе, согласно которому страдания на кресте являются источником Спасения. Невозможно спутать художественную эстетику изобразительного искусства Италии и Испании. Крест становится больше, чем священный символ, он олицетворяет сам дух репрессий на Иберийском полуострове. Никто не смог почувствовать и выразить это лучше, чем Эль Греко, который, как мы помним, поселился в вилле, принадлежащей когда-то Самуэлю Галеви. Его картины ухватили саму суть культуры инквизиции, то, чем был пронизан воздух этого времени. Чем еще можно объяснить то, что все люди на его картинах - монахи и аристократы, доны и дуэньи, живые и мертвые - похожи на забальзамированные трупы. Все фигуры на картинах - и это его фирменный знак - выглядят удлиненными и изнуренными, как будто бы их только что сняли с пыточной дыбы. Это характерно и для картин, изображающих похороны, и для портретов знатных грандов и их дам. Эль Греко использовал палитру смерти для изображения жизни общества того времени и, тем самым, обнажил основу и дух испанского католицизма. Никто из других испанских художников не смог достичь уровня Эль Греко. После него все художники и скульпторы всего-навсего более или менее талантливо изображали физические страдания Страстей и пытки распятия, стремясь к максимальной "реалистичности", после которой картины Эль Греко кажутся импрессионизмом. Религиозное воображение периода инквизиции застыло во времени и стало символом, в том числе, художественным, всей Испанской империи. Однообразие старых церквей не перестает удивлять сегодняшних посетителей этой части мира.

     Крест станет символом испанского мистицизма. Знаменательно, что ведущего представителя этого движения, одного из самых знаменитых испанских поэтов, звали Иоанн Крест (1545-1591). Его лучшие стихи и поэмы были написаны ... в толедской тюрьме, куда его определили религиозные лидеры его собственного Кармелитского ордена, которым пришлись не по вкусу предложенные Иоанном реформы. В одной своей глубоко религиозной поэме, "Темная ночь души", он ясно выразил религиозный смысл философского понятия абсолютного отрицания, "ничто". Сто лет испанской истории, примерно с 1480 по 1580 годы - учитывая действия конквистадоров в Америке - стали, пожалуй, самыми насильственными ста годами в европейской истории. Ответ на вопрос, "как мог Бог допустить это?", привел мистиков к заключению, что Бог в это время отсутствовал. Создается впечатление, что эта идея отражает мистицизм тьмы из Каббалы; вполне вероятно, что Крест ощущал влияние мощной еврейской традиции, бывшей важной частью иберийской жизни на протяжении столетий. Но, как объясняет Гарольд Блюм, Каббалу нельзя смешивать с христианским мистицизмом (а также и с восточным мистицизмом) потому, что "Каббала в большей степени является методом интеллектуальных размышлений, чем путем соединения с Богом... мощью разума вместо погружения во вселенную смерти".

     Святой Иоанн Крест был исповедником знаменитой святой Терезы из Авилы (1515-1582), чье мистическое "обручение" с Христом выразилось в том, что явившийся в видении Иисус дал ей гвоздь с распятия взамен обручального кольца. Широчайше известная скульптура Бернини "Экстаз (Исступление) святой Терезы" представляет чувственную, сексуальную тягу монахини к предмету своего поклонения вместо традиционного интеллектуального "соединения" с Богом. Именно Тереза реформировала орден Кармелитов, который столетиями позже привлечет к себе обратившуюся в христианство еврейку-философа Эдит Штайн. Она возьмет религиозное имя Тереза Бенедетта Креста (Тереза, блаженная в кресте) после того, как с упоением прочтет автобиографию Терезы Авильской. Эдит Штайн, о которой мы подробно расскажем позже, погибла в Освенциме в 1942 году и была канонизирована папой Иоанном Павлом II в 1998 году. Как мы видели, монашеская обитель Кармелитов у стены Освенцима была построена в память Эдит Штайн, где и по сей день стоит крест, с истории о котором мы начали эту книгу.

     Печальная ирония этой истории заключается в том, что святая Тереза Авильская сама была "новая христианка". В 1485 году ее отца, в то время еще ребенка, приволокли на аутодафе все в том же Толедо. Не так давно я стоял на площади перед кафедральным собором, где, скорее всего, все это происходило. Отцу Терезы вместе с его отцом была дана возможность выбора между смертью и отречением от иудаизма. Он был одним из пяти тысяч человек, выбравших жизнь. Согласно биографу святого Иоанна Креста, Джеральду Бренану, кровь святого тоже была основательно "подпорчена", хотя он, возможно, не знал об этом. Святая Тереза, однако, знала. Бренан пишет: "Знание Терезой своих еврейских корней увеличивает наш интерес к ее жизни и миссии. Это объясняет, как глубокое чувство вины, вызванное сознанием принадлежности к расе богоубийц, как тогда называли евреев, помогло - против ее желания - в движении по тяжелому пути мистицизма и религиозного реформатора". В чувстве вины за то, что ее народ "сделал с Иисусом", Эдит Штайн была подобна Терезе Авильской. В духовном завещании она предлагает свою жизнь Богу "в искупление неверия еврейского народа".

     Усердие Торквемады в искоренении ереси Judaizing почти сразу привело его к мысли, что "неверующие" евреи стали недопустимым препятствием для христианства. По его мнению, само существование евреев в Испании не только поддерживало тайных евреев и Judaizers, но, гораздо хуже, напоминало "новым" христианам о былых обязательствах и подталкивало к их выполнению. Близость, а отсюда и возможность вступать в общение с соблюдающими законы евреями, стимулировала тайных евреев соблюдать запрещенный культ и изучать Тору - этим инквизиция обосновывала атаку на евреев, как класс. Надо еще раз отметить, что инквизиция никогда не получала официальное разрешение или одобрение на такую интерпретацию закона. Фактически, снятие ограничений было неминуемым результатом принятия принципа религиозной непорочности, как глобальной социальной цели. Несмотря на столетие ограничений и репрессий многие евреи смогли достичь высокого экономического положения во многих городах, но отныне новый социальный порядок ставил их вне закона, они стали мишенью инквизиции. Это была та самая динамика развития общества, хотя действующая в противоположном направлении, по которой атака Гитлера на евреев неизбежно была расширена и включала таких, как Эдит Штайн, которая искренне отказалась от иудаизма и стала христианкой. Во всем этом слишком очевидна роль "крови", - эта роль совершенно изменит современное представление о расе.

     Инквизиция перешла Рубикон в 1490 году, когда официальное обвинение было предъявлено еврею, Йоси Франко (Франко - весьма распространенная фамилия испанских евреев, что породило многочисленные разговоры о корнях генерала Франко. -Примечание переводчика). Читателей не должно удивить, что Франко обвинили можно сказать в стандартном преступлении: в распятии похищенного христианского мальчика, как того требовал "кровавый навет". Франко и его сообщники были казнены в 1491 году. Фурор, произведенный этим процессом на ненавидящих евреев и conversо, подготовил население Испании к тому, что вскоре произошло. В январе 1492 года армия Фердинанда и Изабеллы разбила защитников Гранады, последний оплот мусульман на Иберийском полуострове. Над высочайшей башней дворца-крепости Альгамбра был установлен крест - Иберия была, наконец, освобождена от мусульман. Двумя месяцами позже, 31-го марта, "католические монархи", как называли Фердинанда и Изабеллу, подписали эдикт об изгнании евреев из Кастилии и Арагона. Наследники Альфонсо Мудрого, который, как и его отец, называл себя "королем трех религий, стали королями объединенной страны, в которой отныне разрешалась только одна религия. По существу, эта позднесредневековая версия Константинова решения окончательно похоронила convivencia.

     Изгнание евреев не было чем-то новым. Евреев изгоняли из Франции за столетие до этого, из различных германских государств в 12 столетии, из Англии в 1290 году, из Прованса в 1394 году и из Австрии в 1421. Но все предыдущие изгнания касались относительно небольших общин и многие из них были достаточно быстро отменены. Существенно отличалось и логическое обоснование причины изгнания евреев из Испании. В своем эдикте монархи объясняли, что они были вынуждены выслать евреев, несмотря на большие экономические потери для себя и несмотря на чисто человеческое нежелание причинять людям вред, только для того, чтобы предохранить conversоs от соблазна вернуться назад - в иудаизм. "Мы были проинформированы инквизицией, - писали они, - что смешение евреев с христианами приводит к наибольшему злу. Евреи делают все, чтобы соблазнить ["новых"] христиан, ... убеждая их вернуться и следовать законам Моисея. В результате подрываются основы нашей святой католической веры, а сама она подвергается унижению Мы, таким образом, пришли к заключению, что единственным разумным способом положить конец этому злу является решительный разрыв всех отношений между евреями и христианами, а это можно достичь только высылкой евреев из нашего
королевства".
     После десятилетий неудачных попыток решения проблемы conversоs католические монархи приняли логику Великого инквизитора, решив, что само присутствие евреев является проблемой. Когда делегация высокопоставленных евреев встретилась с Фердинандом и Изабеллой и предложила большую взятку за разрешение остаться в Испании, то, как говорят различные источники, Торквемада буквально взорвался и в ярости начал швырять на пол серебряную посуду, потребовав немедленно сказать ему, сколько Иуда предложил на этот раз. Монархи не посмели отменить эдикт об изгнании. Характерно, что эдикт был издан не только от имени "Их Высочеств", но и от "Преподобного настоятеля Святого Креста, Великого инквизитора". Формально ссылка относилась к монастырю Святого Креста в Сеговье, настоятелем которого был Торквемада, но на практике это означало, что на указе об изгнании стояло две печати: государственная и церковная - крест.

     Евреям, не согласившимся на обращение в христианство, было дано три месяца на сборы. Трудно назвать точные цифры. Большинство авторов считает, что в Иберии в это время было около 300 тысяч евреев. Примерно половина выбрала христианство; насильственное обращение только усилило кризис conversоs. Всю весну и лето 1942 года продолжался "исход" примерно 150 тысяч евреев из Испании.
     Один из очевидцев писал:

     В первую неделю июля они стали покидать их родную землю. Знаменитые и простые люди, старые и молодые, пешком и на лошадях, на ослах и в повозках, - каждый двигался к какому-то определенном морскому порту. Они испытывали огромные трудности и страдали от неописуемых несчастий на дорогах страны, по которым они шли; одни падали духом, другие с надеждой смотрели в будущее, одни умирали, другие рождались, некоторые теряли сознание от жары, другие падали жертвой болезней; над всеми висел страх, что христиане все еще могут заставить их принять чужую веру. Некоторые, не выдержав тягот пути, принимали крещение, но таких было мало. Раввины ободряли народ, молодые люди и женщины пели и играли на своих музыкальных инструментах, чтобы облегчить их путь и поддержать дух.

     Многие евреи ушли в Португалию, но в 1497 году португальский король приказал всем им принять христианство. Многие ушли в страны, контролируемые мусульманами: в Северную Африку, страны Оттоманской империи и в Левант. Некоторые добрались до Голландии, другие расселились в Центральной Европе. Когда в 1966 году я посетил еврейское кладбище в Кракове, расположенное рядом со старейшей городской синагогой, то я нашел надгробные камни датированные 1493 годом. Позже я узнал, что евреев выгнали из Кракова в 1494 году, хотя не надолго, не так, как в Испании. После Польши и Оттоманской империи наиболее значительная часть испанских евреев нашла убежище в единственном оставшемся месте в Европе, где их приняли: на папских территориях Италии, большей частью, в Риме.



     (окончание следует)


   


    
         
___Реклама___