Имя Пушкина в Германии широко известно благодаря бутылке, напоминающей прозрачный кусок льда, с изображением медведя на горлышке и надписью на этикетке "Водка Пушкин".
Кому пришло в голову назвать водку именем поэта? Возможно,
ловкому дельцу, оказавшемуся в Европе задолго до нашей волны, эмигранту, который
сколотил капитал на ностальгии бывших соотечественников, кто знает... Хотя настоящего
любителя поэзии подобное словосочетание шокирует, не так уж много их, запомнивших
строки: "Кипенье пенистых бокалов / И пунша пламень голубой..." Или: " Вдовы
Клико или Моэта / Благословенное вино.., / Меня пленяло..." Упоминание же о
водке в его стихах искать нужно долго, впрочем: "Выпьем, добрая подружка, бедной
юности моей.\Выпьем с горя, где же кружка?\ Сердцу будет веселей..." - это
и о ней.
И всё же: "водка", "Пушкин", "медведь", "бутылка", похожая на кусок льда, - будто далёкая планета себя четырьмя словами обозначив, контакта ищет...
В 1991 году в наш всемирно известный город России донеслась весть: немецкие посольства в Москве и Питере выдают евреям разрешения на иммиграцию. Что за Фата - Моргана: евреям - в Германию?.. Трудно поверить! Но в бывшем Союзе тогда невероятные события следовали одно за другим: держава перестраивалась, головы кружила мысль: "Долой КПСС, а дальше видно будет!" В воздухе, однако, пахло гражданской войной. Первому президенту России ничего не осталось, как "отпустить" союзные республики в дебри Беловежской пущи. Снова, как в 1861-м, "распалась цепь огромная, распалась - раскатилася", наступила "прихватизация". И всё же главный итог - конец "холодной войны", открытые границы, воздух свободы!..
Бланки ходатайств привезла весной за небольшую плату из Москвы знакомая, выстоявшая для себя и для нас длинную очередь. Летом, во время служебной командировки в столицу, сдал муж заполненные формуляры в посольство Германии, задав только один вопрос: когда можно ждать решения? И получил такой же краткий ответ: сначала русские немцы, потом вы.
Снова отодвинулось всё в нереальность, но языком - смешно вспомнить - английским, напрочь забытым со времён студенчества, начали серьёзно заниматься с вузовской преподавательницей. Впрочем, не без пользы. Ранней весной прилетела группа американцев, чтобы учить желающих азам свободного бизнеса, один из них по имени Хэрри жил у нас десять дней. Открытый и симпатичный, примерно нашего возраста - за пятьдесят - сфотографировал он нас с внучкой у здания планетария, где мы голосовали за первого президента, а вернувшись с нами домой после этого торжественного акта, показывал, отмеряя ладонями, поставленными вертикально, отрезки времени, в течение которых Россия будет постепенно двигаться к демократии, однако, предупреждал, что капитализм не рай земной, ведь в США есть районы, где шахтёры, потерявшие работу, голодают... А ещё почти через год - в апреле 1992-го - получили мы разрешение на въезд в Германию с постоянным проживанием в земле Баден-Вюртемберг, затем, преодолев гору проблем, оказались за два дня до новогоднего фейерверка в Берлине и, впервые насладившись треском петард и ракетами, с шипением взлетающими в ночное небо, где, расцветая хризантемами, гасли, отправились вечером следующего дня поездом в Штуттгарт, затем электричкой в Эсслинген - во временное общежитие. Без немецкого языка. А документы, подписанные нами по прибытии, как раз требовали его.
Первый - обязывал нас по прошествии двух недель ехать в другое общежитие, где мы имели право на отдельную комнату и бесплатные 6-месячные курсы немецкого языка; второй была анкета на положенное нам вознаграждение за пережитую эвакуацию 41-го года в размере 5000,- DM при наличии необходимых документов, которые я не без труда и дальних поездок в военный архив под Москвой получила на родине. Первое требование так и осталось на бумаге, т.к. в течение пяти месяцев нигде не нашлось такой комнаты на двоих; второе нам разъяснила, помогла заполнить и отправить социальная работница-практикантка, не придавшая особого смысла примечанию, гласившему, что посылать ходатайство можно тем, кому больше 60-ти или инвалидам, утратившим 80 процентов трудоспособности.
Оказалось, приславшие раньше, вообще теряют это право. Увы, мы сделали именно так. Надо же было чем-то заняться, ведь еще Софокл предупреждал: "Небо никогда не помогает тому, кто не хочет действовать". Вряд ли многих из тех, кто провёл с нами эти месяцы в общежитии, можно обвинить в этом. Каждый действовал на свой манер: те, кто имели в Союзе машину, ездили на обширные "автобазары", прицениваясь к подержанным моделям, узнавали, как и где можно сдать экзамен на право вождения, и готовились к нему; один показывал патент на изобретение, сделанное в Союзе, и купив такую машину, ездил представлять его в различные фирмы, а тем, кто старался ему в чём-то помочь, говорил: "Считай, что ты у меня работаешь...", некоторые (в основном, те, кто сидел во дворе на скамейках перед общежитием) прислушивались к частым визитёрам - посланцам различных конфессий, обещавшим, в случае вступления в их ряды, работу и квартиру; работница Сохнута, повесившая объявление о еженедельных занятиях немецким, привлекла многих (в том числе и нас с мужем), приходить к ней по пятницам во второй половине дня, часа полтора она честно учила нас с помощью весьма оригинальной методы: рисовала на доске, к примеру, части тела человека, одежду, деревья, животных, природные явления, дома, различную утварь и пр. и пр. - подписывала каждый рисунок по-немецки, и эти слова были заданием на следующее занятие.
Потом приступала она к основной своей цели: с помощью кого-либо из владеющих немецким, говорила так долго и сумбурно, что смысл перевода на русский улавливался с трудом, но всё же в конце концов можно было его выразить словами: пока не поздно - в Израиль! И третья - самая приятная часть её программы был Шабат: ставила менору, приглашала зажигать свечи, учила произносить молитву, а её помощницы угощали сладостями. По средам посещали нас христиане - лютеране, в комнате для собраний накрывали столики, ставили в термосах кофе, чай, на тарелочках пирожное, обычно без какой-либо программы, просто подсаживались, пытались общаться с нами по-немецки, мы - кое-как тоже, они выполняли мелкие поручения: узнать чей-либо номер телефона, принести программу органной музыки в соборе, иногда помочь написать что-либо по-немецки. Однажды показали интересный фильм об Израиле.
По субботам ездили мы электричкой в Штуттгарт в Синагогу, которую считали своей.
Какая-либо другая деятельность, разве что безуспешные попытки моего мужа найти дешёвую квартиру, не представлялась возможной, если бы не удивительное событие, случившееся в конце первого месяца. Однажды утром в комнату, в которой мы жили с другими беженцами, пришла служащая из управления общежитием, владевшая немного русским, и сказала, что звонил архитектор из Мюнхена, она назвала его имя и фамилию, он хочет с нами увидеться и приедет завтра утром. Услышав его фамилию, муж - строитель по профессии - вспомнил, что пару раз встречался с этим архитектором, проектировавшим в окрестностях нашего города кладбище погибших во время войны немцев, и к тому же предлагавшего открыть инвестиционный банк.
И хотя цель приезда архитектора была ему непонятна, мы попросили дать нам на несколько часов небольшую пустую комнату со столом и стульями, купили соки, минеральную воду, сделали бутерброды и пригласили знакомого молодого человека из общежития, владеющего немецким, быть переводчиком. На следующий день ждали мы гостя с 9-ти утра, он приехал около 12-ти, сказав, что пришлось объезжать большую стройку. Перед нами стоял высокий худощавый светловолосый человек в чёрном костюме, такого же цвета галстуке и белой рубашке, примерно нашего возраста, предложивший называть его просто по имени - Фриц.
Оказалось, архитектор хочет открыть какое-то дело на нашей родине при поддержке патрона-миллионера из Зальцбурга. Моему мужу он предлагал стать его доверенным лицом и гарантом для получения на первых порах, пока патрон оформляет документы, денег в банках нашего города, за что он со временем займёт во вновь открытом инвестиционном банке одно из руководящих мест. Муж сказал, что должен ознакомиться с бумагами, подтверждающими платёжеспособность патрона. Фриц, согласившись с ним, уехал, а мы долго ещё не могли прийти в себя, веря и не веря внезапно открывшейся перед нами столь радужной перспективе. Потом стали получать от него письма, читали их, выискивая каждое слово в словаре, с трудом добираясь до смысла, и с такими же усилиями писали ответ, часто далеко за полночь, и всё же это была работа, единственное, что скрашивало тусклые, а иногда и тяжело выносимые будни. У мужа часто болели сердце и желудок, но энергии было не занимать.
Вскоре у нас появилась возможность самим приехать в Мюнхен на машине соседа по общежитию с целью постановки на учёт в посольстве России, заранее сообщив об этом Фрицу, с которым встретились там. Он был уже не в костюме, как в первый приезд, а в короткой спортивной курточке, узких брючках и поношенных кедах. Когда мы закончили дела, он предложил нам прогуляться по старинному центру Мюнхена, поднимались с ним на колокольню со смотровой площадкой, откуда любовались облаками и далёкими Альпами в снегу. Он пригласил нас к себе домой, заведя по дороге в красивый католический собор. Очевидно, был католик. К нему ехали мы электричкой, в одном из многоэтажных домов была у него трёхкомнатная квартира, он познакомил нас с двумя сыновьями - Бенедиктом лет двадцати и Ульрихом лет семнадцати. Оказалось, у него умерла жена и было еще трое старших детей - двое сыновей и самая старшая - дочь, которая работала и училась.
Он угостил нас обедом, показал фото, на котором были они ещё все семеро. Своё бюро Фриц обустроил в одной из комнат, оттуда принёс большеформатную тетрадь с отпечатанным по-немецки текстом и вручил мужу, сказав, что это доказательство способности его патрона покрыть денежные обязательства. Мы всё больше проникались к нему симпатией и доверием. К этому вскоре прибавилось чувство благодарности. В конце дня Фриц привёз нас на своей весьма и весьма подержанной машине к месту, откуда должен был нас забрать приятель по общежитию. Попрощавшись с ним, я столкнулась на "красной полосе", о которой не имела понятия, с молодой женщиной, ехавшей на велосипеде, следовавшая за ней пожилая, очевидно, мать, упала вместе с велосипедом, грибы из корзинки, стоявшей на багажнике, рассыпались. Муж и владелец машины помогли обеим встать, собрали грибы, поправили руль велосипеда пожилой, но она не хотела оставить случившееся без последствий, из её быстрой и громкой речи различала я только два слова: "Полицай! Полицай!" Фриц быстро подошёл к ней, начал в чём-то убеждать, потом вынул блокнот, написал несколько слов, вырвал листок и, передавая пожилой, сказал три похожие на русские и поэтому понятные слова: "Намэ, тэлэфоннумер, адрэсэ".
Пожилая взяла листок, что-то недовольно проговорила, и обе уехали. Чувство вины и потрясения остались, но Фриц на мои расспросы о том, как ему удастся выйти из этой ситуации, улыбнувшись, ответил: "Намэ, тэлэфоннумер, адрэсэ зинд нихт майне." Я обрадовалась, но подумала: "Ого, этот парень не промах!" На следующий день муж позвонил в один из банков нашего города, где интересовались порядочностью и надёжностью архитектора, отозвался о нём как о честном человеке, оказавшемся в тяжёлой ситуации, и обещал постараться выяснить личность его патрона. Теперь он был по-настоящему занят. Одна из молодых женщин, готовящаяся в общежитии к поступлению в университет, согласилась переводить ему текст, переданный нам Фрицем, который снова писал нам письма, а мы их читали, переводя со словарём, и отвечали, вылавливая из него подходящие слова. Вскоре Фриц ещё раз приехал и обещал нашей переводчице помочь с поступлением в университет. Когда мы спросили, понимает ли он наши письма, он, смеясь ответил, что наши письма - это сплошной словарь.
Потом он пригласил мужа в Мюнхен, у себя в квартире устроил ему встречу с пожилой женщиной, когда-то иммигрировавшей в Германию из России, отозвавшейся о нём и его семье с симпатией и участием. Поездку туда и обратно мужу он оплатил. Всё было бы хорошо, но перевод полученной ранее тетради близился к концу, а какими финансами обладает мифический патрон, кто он такой, оставалось загадкой. Был лишь штамп какой-то американской организации, разрешающий продавать акции. В один из приездов Фрица, муж спросил, где же всё-таки деньги, на что тот, не задумываясь, ответил: продадим миллион акций по одной марке, вот и будут они. На вопрос, почему он и его патрон не попытались открыть дело в Москве, Фриц солидно ответил, что там всё проросло мафией. Тогда муж попросил, т.к. Фриц упомянул о своей встрече в Штуттгарте с миллионером из Зальцбурга, устроить и ему такую возможность, но получил уклончивый ответ. Ситуация выглядела подозрительной, и муж, сообщив об этом в наш город, решил, не разрывая отношений, найти недорогую квартиру с помощью Фрица, который охотно взялся за это, попросив дать ему наши небольшие фото, и вскоре стали мы получать предложения, но ни одно из них не было нам по карману. За это мы должны были просить знающих немецкий переводить деловые письма, которые получал Фриц из России. На мужа стали косо смотреть, подозревая, что он получает деньги за их работу, раздражала также его манера ходить в костюме и с "дипломатом", появилась заглазная кличка - "начальник".
В это время всё больше накалялась атмосфера в связи со слухами о закрытии общежития в Эсслингене, что вскоре подтвердила управляющая. На пределе были и наши с мужем нервы. Связь с Фрицем, однако, не прерывалась, он звонил нам в общежитие, муж ему из телефонов-автоматов, стоящих в небольшом сквере. Однажды, ожидая его во время такого разговора, увидела я сидящую на скамье пожилую женщину с коротко подстриженными седыми волосами и большими голубыми глазами, рядом с ней стояла сумка на колёсах. В памяти сразу всплыла классная комната в старинной гимназии, бесконечные вариации одного и того же вопроса: "Почему, зачем, с какой целью вы сюда приехали?" Но в отличие от охватившего меня тогда раздражения, я обрадовалась, подошла, поздоровалась, снова ощутив приятную теплоту её взгляда. Оказалось, она ждёт сына, работающего где-то рядом. Неожиданно она пригласила нас в гости, сказав, когда они с мужем приедут на машине к общежитию в полдень и заберут к себе на весь день. Так и случилось, шла последняя неделя мая, солнце, свежая листва деревьев, цветы на газонах. Нам не пришлось долго ждать. За рулем сидел худенький седой мужчина, рядом моя улыбчивая знакомая весьма полного телосложения, оба за шестьдесят. Мы познакомились и в дальнейшем называли их фрау Ирэна и герр Гервиг. Сев на задние сиденья, увидели за железной оградой большую овчарку, и узнали её кличку - Катя.
