В коридоре университетского корпуса толпилось много
людей. В аудиторию, где шёл вступительный экзамен, вызывали по одному. Полуоткрывалась
массивная дверь, высовывалась рука со списком, и женский голос выкрикивал
фамилию. После этого дверь распахивалась полностью. Она выпускала уже прошедшего
испытание, и заглатывала очередную жертву.
Лёва стоял у окна и, как все, слегка мандражировал.
Здание, где он находился, было построено более века тому назад. Узкие створы
окон уходили к потолку, который полукругом соединял высокие, почти крепостные
стены. Оттуда проглядывала синева библейской росписи, сквозь слабые мазки
наспех сделанной побелки. Великолепный орнамент, мозаика, фигурный паркет
полов - всё это пришло из другого мира. Теперь эта строгая красота сдерживала
эмоции, которые, случалось, прорывались в восклицаниях абитуриентов.
Девушек было намного больше, что не удивительно на
филологическом факультете, но и ребят тоже хватало. Многие из них пришли в
военной форме, совсем недавно демобилизовавшись из армии.
- Привет, Лёвка! - услыхал он знакомый голос. Старший
сержант, десантник Серёга, беззаботно улыбался ему: "Чего насупился, подумаешь
литература, прорвёмся! И не в таких переделках бывали". Несколько медалей
с гвардейским значком на его груди словно подтверждали это.
***
Познакомились они несколько дней назад, после "английского".
Исписав свой листок, Лёва уже был готов к ответу. Теперь он ёрзал ногами по
полу, в ожидании вызова. Сбоку от него в полной парадной форме сидел здоровенный
амбал, который с трудом втиснул себя в некое подобие парты. Сейчас она вся
трещала под ним. Они переглянулись. По лицу парня угадывалось: я ничего не
знаю… Когда назвали его фамилию, он строевым шагом вышел к экзаменаторам,
громко представился - и всё стихло. О чём шептались две женщины, со вчерашним
солдатом, слышно не было. Его быстро отпустили, а он, дождавшись Лёву, потащил
его к себе домой. Там, за холодным пивом, они и разговорились.
- Что я им плёл? - вспоминал Серёга, - поверь мне,
чистую правду. Отец у меня военный, это уже четвёртый гарнизон, в котором
он служит. Представь себе, сколько я поменял школ. Начинал с французского,
потом учил немецкий и английский. В результате получился у меня шиш с маслом.
Дал им гвардейское слово: поставят ''троечку'', а мне больше для поступления
не надо, буду тянуть язык до седьмого пота. Поверили.
- Дембельнулся я из Чехословакии, - рассказывал он
дальше, это там заработал, показал на грудь. Предлагали в военное училище
поступать, но с меня казармы хватит. Хочу дома пожить, яичницы с жареной картошкой
вдоволь поесть. Я ведь стихи пишу, может, журналистом стану.
- И я пишу, - вырвалось у Лёвы.
- А я так и подумал, когда увидел тебя, - убеждённо
сказал Серёга, рыбак рыбака - видит издалека. Ты поэзию хорошо знаешь? Можешь
с десяток имён назвать?
- Могу и больше, - улыбнулся Лёва. Это он вспомнил,
как прошедшей зимой позвонила ему Нелька. Его одноклассница предложила: "Сделаешь
для меня что-то - получишь завтра большой кусок сметанника. Мама только намазала
его, он вкусненький…
- Конечно, обрадовался он, если сумею.
- А ты попробуй. Назови мне, но только уже, тридцать
поэтов. Давай по алфавиту, начали?
- Пиши: Ахматова, Антокольский, Ахмадулина…
- Не спеши, я не автомат. - Хорошо…Блок, Багрицкий,
Беранже… Нелька сопела и записывала. Скоро она закричала: "Подожди, дай пересчитать.
Ты назвал 54 фамилии".
- Я ещё не закончил…
- Всё, всё, спасибо! У меня твоя Майка сидит, это
я с ней поспорила… Майка - моя девушка, уточнил Лёва, закончив рассказ.
- Ну, ты даёшь, мужик, - с удивлением протянул Серёга,
ведь и сейчас с полсотни фамилий перечислил. Откуда это у тебя?
- А я ещё с детства поэзию люблю.
- Я ведь тоже не дурак, - иронично заметил Серёга,
- раз тебя сразу вычислил. Давай дальше вместе готовиться. Следующий экзамен
у нас литература. Ты будешь рассказывать, а я слушать, идёт? Если честно,
ничего не помню, всё в армии забыл.
- Идёт, - согласился Лёва, - вдвоём лучше, только
заниматься будем у меня. Библиотеку, знаешь, какую я собрал?..
Несколько дней Лёва с упоением рассказывал новому
приятелю всё, что знал. Иногда он так входил в образы литературных героев,
что разыгрывал целые сцены. Серёге приходилось одёргивать его. Он лежал на
диване и, всем своим видом, подтверждал слова висевшего над ним плакатика:
"Трудно жить, ничего не делая, но мы не боимся трудностей". "Я же бывший комсорг,
- смеялся бравый сержант, прикалывая его к стенке, - а мы без лозунгов ничего
не делаем".
В последний вечер перед экзаменом они договорились:
если Серёге совсем невмоготу будет, подкинет он Лёве бумажку с вопросами.
"Ты мне только план накинешь, - пояснил товарищ, - дальше я сам разберусь".
***
Сейчас они стояли у окна и притягивали взгляды проходивших
мимо девчонок. Сначала Серёге это нравилось, но потом он толкнул Лёвку: "Давай
пройдёмся, а то смотрят, как на идолов". В самом конце коридора продавали
книги с лотка. Обычно, неравнодушный к такому зрелищу, Лёва теперь вяло посмотрел
на прилавок. Взял лежавшую с края книгу. Н.Г. Чернышевский "Что делать?".
Полистал, просмотрел иллюстрации, оглавление и положил на место.
Долго гулять им не пришлось. Лёва услыхал свою фамилию.
Это был последний экзамен, и он взял билет, как известный всем "чёрный ящик".
Сейчас в нём хранилась тайна его поступления. Ещё через минуту успокоился
- содержимое было знакомо, и он стал готовиться к ответу. Скоро услыхал, а,
приподняв голову, увидел печатающего строевой шаг, Серёгу. Тот специально
задержался у стола, чтобы прочитать вслух свои вопросы. Отлично, ободряюще
кивнул ему Лёва, но встретил отчаянный и пустой взгляд.
Отвечал Лёва легко, показывая знание предмета и свою
начитанность. Перед ним сидел преподаватель, который сразу встрепенулся, с
видимым удовольствием слушая его. В то же время, он поглядывал куда-то в даль.
Ни разу не прервал, дал всё высказать до конца. Когда же он перешёл на многочисленные
дополнительные вопросы, то занервничала даже ассистентка. Она быстро встала
и вышла, бросив на ходу, что скоро вернётся. "Вот что, - наконец сказал экзаменатор,-
я задам последний вопрос. Ответите - "пятёрка" ваша, нет - поставлю "хорошо".
Так что не обессудьте: "Как называется финальная глава романа Чернышевского
"Что делать?".
Все абитуриенты, сидящие за столами, замерли. Они
уже давно отложили свою подготовку, наблюдая за этой необычной экзекуцией.
Лёва напряг память. Он хорошо знал это произведение и его героев. Знал и значение,
и название этой главы, но сейчас в голову уже ничего не лезло... Что-то поплыло
перед глазами, он ощутил себя в зыбкой лодке, которую стало относить от спасительной
пристани. Ведь это был экзамен, от которого зависело его будущее. Преподаватель
достал из своего портфеля какой-то журнал, полистал и, отложив в сторону,
взял ручку: "Я слушаю вас?" Лёва почувствовал, как взмокла на спине рубаха,
а у всех в аудитории перехватило дыхание, так же, как и у него. Вдруг, он
увидел себя в коридоре у книжного прилавка, с этой книгой в руках. Ведь он
совсем недавно перелистывал её, рассматривал иллюстрации, и… название главы,
как на экране, появилось перед ним.
- Перемена декораций, - ответил он, сначала тихо,
а потом громко повторил ещё раз. Лица экзаменатора Лёва не видел. Тот, сделав
свою запись, что-то протянул ему: "Вы свободны".
Окончательно он пришёл в себя только в коридоре,
у знакомого окна. Там и нашёл его возбуждённый Серёга:
- Всё, проскочили! Какой же ты молодец, выстоял,
как он ни пытался завалить тебя…
- А ты как? - тяжело вздохнул Лёва...
- По первому вопросу кое-что ответил, а дальше сплошной
завал… Пришлось выдать ему чистую правду, только не обижайся - не тебя имел
в виду, а девчонок, которые сзади сидели - ты ведь свой… Если вы сейчас мне
"пару" вкатаете, сказал я, то еврейская группа на курсе у вас точно нарисуется.
***
Проучились они вместе три года. Лёва усердно занимался,
ходил по библиотекам и мечтал об аспирантуре. Серёга сориентировался сразу:
кроме комсомольской работы да вечеринок его ничего не интересовало. С четвёртого
курса он ушёл инструктором в горком комсомола и перевёлся на заочное отделение.
С этого времени ещё больше зачастил к приятелю. Появились контрольные, рефераты,
на которых ни времени, да и знаний тоже, не хватало. Лёва безотказно помогал.
Эта работа доставляла ему удовольствие. Он был влюблён в литературу и запоем
читал, а когда началась педпрактика, почувствовал - это его призвание - учить
детей.
Практику вёл у него тот самый преподаватель, который
принимал вступительный экзамен по русской литературе. Студенты прозвали его
Декабристом. За диссертацию о писателях-декабристах. К Лёве все годы учёбы
доцент относился хорошо. При распределении даже настоял, чтобы ему дали место
в сельской школе поближе к городу. Когда же на выпускном вечере между ними
зашёл разговор об аспирантуре, то, без обиняков, прямо сказал ему: "У вас
очень звучная, но не местная фамилия. Надеюсь, вы правильно поняли меня. Попробуйте
в другом месте, рекомендацию я вам дам. Поезжайте в любую Тмутаракань, где
у вас будет шанс".
Лёва поехал работать в школу. Ему дали комнату в
учительском доме, и потянулись сплошные будни. Сначала было тяжело и тоскливо.
Особенно в первую осень, когда дожди заводили свою долгую игру, барабаня по
крыше и окнам, а грязь на дорогах не высыхала неделями. Потом привык. Главное
было в том, что ему нравилась его работа. Уроки его были занимательны и интересны,
а обычное детское озорство не раздражало. Лёва не кричал на учеников, не унижал
их. Ребята любили его, а он отдавал им всё, что знал и умел.
***
Давно прошёл, положенный по направлению, срок работы
в школе. Однажды, приехав летом в очередной отпуск, он случайно встретился
на улице с Майкой. После школы она уехала в другой город, где закончила мединститут.
Они долго переписывались, проводили все каникулы вместе, но потом он в чём-то
упрекнул её, а она резко ответила… Ссора привела к разрыву их отношений. Много
раз Лёва звонил ей, но, набрав знакомый номер, тут же вешал трубку. Письма,
которые писал каждую неделю, так и не отправлял. От их общей подруги он знал,
что и её терзают те же чувства.
Когда он увидел её вздрогнувшее родное лицо, руки,
которые рванулись к нему, то сначала растерялся и застыл. Только потом, странно
спотыкаясь, подбежал к ней. В Майкиных глазах не было слёз, а светилось, играло
и летело навстречу то, о чём он мечтал все эти годы. Они обнялись, неизвестно
сколько, так простояв, пока их не привёл в чувство чей-то противный голос:
"До чего докатились, уже днём лобызаться стали".
Больше они не расставались, и решили, что сначала
он найдёт работу в городе, а потом они поженятся. Жить будут в её кооперативной
квартире, которую она стала выплачивать, устроившись в поликлинику участковым
врачом.
К середине августа Лёва ещё был не у дел. Он обошёл
все отделы народного образования города, архивы и библиотеки. С ним беседовали,
читали замечательную характеристику, которую написал директор его школы, но
никуда не брали. Ответ был везде один: нет свободных вакансий. И тут Лёву
осенило - Серёга! Как же он мог забыть о нём… Вот кто поможет ему.
В фойе красивого особняка его направили на третий
этаж, где на обитой чёрным дерматином двери сверкала табличка "Секретарь горкома".
Девушка в приёмной попросила подождать, но, заглянув в кабинет, быстро впустила
его. Серёга уже стоял у входа. Несмотря на летнюю жару, он был в костюме и
белой рубашке с галстуком. Обняв Лёву, подтолкнул его к дивану: "Располагайся,
почему ты не звонил мне столько времени?.." Но разговора не получилось. Открылась
дверь, и женский голос укоризненно произнёс: " Сергей Петрович, у вас же встреча
назначена…". "Помню, - перебил Серёга, - пусть подождут минут пять, я скоро
освобожусь".
- Что у тебя, Лёвка, - спросил он, сев за стол, давай
выкладывай, ты ведь не просто так заскочил, как я понимаю.
- Правильно понимаешь,- в тон ему ответил Лёва. Знаешь,
мы с Майкой решили пожениться, вот и хочу перебраться в город, уже месяца
полтора ищу работу…
- Поздравляю, - остановил Серёга, - это всё? Делов-то
куча… Присядь-ка рядом, кивнул на стул. В техникум строительный пойдёшь?
- Пойду, конечно, - согласился Лёва, - вынимая из
папки характеристику.
- А то я не знаю, кто ты такой, - отодвинул Серёга
её в сторону, накручивая телефонный диск. Алло, это ты, Пашка? Привет, давно
не виделись… Ну и как самочувствие? Ты ведь, мужик, совсем оборзел, столько
на грудь вчера принять… Как домой добрался? Нинка подвезла, ага…понимаю. Нет,
сегодня у меня приём. Завтра? Буду, замётано. Подожди, Пашка, у меня ещё вот
какое дело, ты ведь просил найти человека на литературу? Нашёл я его тебе.
Да, тот самый, о котором я рассказывал, он сейчас у меня. Как фамилия? Гольденберг.
Вот сам и поговори с ним, протянул Лёве трубку.
Не успел тот взять её в руку, как они услыхали слова,
которые привели в смятение обоих. Хриплый, но сильный голос изрыгнул из неё:
- Ничего себе, нашел… Не соображаешь, о чём говоришь?
Какого хрена ты мне жида подсовываешь!..
Серёга быстро нажал пальцем на рычаг: "Уже опохмелиться
успел, скотина…". Увидев побелевшее Лёвкино лицо, махнул рукой: "Да не бери
ты этого в голову, завтра я сам с ним обо всём договорюсь и перезвоню тебе".
Лёва не слышал его. Поддев лежавшую на столе характеристику и, скомкав её
в руке, он быстро пошёл к выходу. В приёмной, группа ребят в пионерских галстуках,
вместе со своей вожатой, взволнованно ожидали встречи с секретарём городского
комитета комсомола.
Не позвонил Серёга ни через день, ни через месяц,
а Лёва, устав от бессмысленных поисков, перестал искать работу. Его взял к
себе в подмастерья хороший знакомый отца, зубной техник. "Я сделаю из тебя
человека, - сказал он, - и ты всегда будешь иметь свой кусок хлеба с маслом".
Осенью Лёва женился, а ещё через год с женой, маленьким сыном и новой специальностью
уехал в Израиль.
***
Прошло много лет. Лёва с женой привыкли к другой
жизни. Они работали, приобрели машину, квартиру. Сын, для которого иврит стал
родным языком, владел ещё английским и русским. Всё свободное от учёбы время
он, как и его отец, читал. Лёвина же любовь к книгам с годами только окрепла,
хотя в первые годы репатриации было не до них. Он долго не мог найти ни себе
работы, ни себя в новой стране. Случайно устроился ночным сторожем и учил
язык, который сначала совсем не давался ему. Потом воевал, был в Ливане.
Майка тоже первое время мыла полы и убирала классы
в каком-то техническом училище, но друзья помогли ей получить работу в большой
больнице, где она нашла место в зубопротезной лаборатории и для Лёвы. Работал
он много, хорошо и добросовестно, но когда ему удавалось на час-другой уединиться
с книгой - не было для него большего счастья. Это был его мир, куда он уходил
от забот и суеты повседневной жизни, не только сопереживая своим героям, но
и становясь одним из них.
Лёва всегда ходил на школьные собрания сына и, однажды,
попросил разрешения выступить перед его классом. Впервые за эти годы он снова
стоял у доски и волновался, как начинающий практикант. Старшеклассники смотрели
ему в глаза, следили за каждым шагом и словом.
Ему хотелось порассуждать о героизме. Тема эта давно
волновала его, потому что он воевал, своими глазами видел кровь и страдания.
Участвуя в одной из боевых операций, сам чуть не наложил от страха в штаны
после первого артобстрела…
Книжный романтизм поддерживал в нём боевой дух, стремление
совершить что-то необычное. Но он видел и других солдат, которые с остервенением
выполняли грязную военную работу. Вот об этой, едва уловимой связи обыденного
с возвышенным, когда неведомо откуда берущаяся сила толкает человека на подвиг,
хотелось поговорить ему с ребятами, но они не поняли его. Лёва был потрясён
и разочарован.
Уже потом, не раз вспоминая эту встречу, он понял,
что находился со своими слушателями на разных полюсах. Их нравственные критерии
были другими - более жёсткими и реальными. Впервые он задумался над тем, что
давно тяготило его, и в чём боялся признаться даже самому себе - в оторванности
от той жизни и людей, среди которых жил. Выход, как всегда, Лёва нашёл в литературе,
но теперь уже мемуарной. Он читал о реальных фактах и событиях, которые проходили
не так давно, сравнивая их с современностью. После этого многое воспринималось
им совсем по-другому.
***
Когда-то, ещё в студенческие годы, приснился Лёве
удивительный сон: стоял он на площади неизвестного города с большими серыми
домами, а мимо старик-араб вел за узду навьюченного поклажей осла. Когда в
Иерусалиме он увидел себя точно в такой обстановке, это сильно озадачило его.
Он вспомнил, что проснулся тогда с привкусом песка во рту и желанием узнать,
что будет дальше. Сон больше не повторился, оказавшись вещим. Поэтому, когда
сейчас приснился ему родной город, он сразу обратился за разъяснениями к жене:
"Что бы это могло значить?". "Только одно, - рассудила Майка, - тебе давно
пора съездить туда, чтобы привести в порядок могилы моих родителей".
И он поехал. Дни его летнего отпуска пролетали быстро,
но за две недели успел сделать всё, что наметил. Повидался и с друзьями, навестил
любимые места, но, вдруг, вспомнил, что не купил гостинцев своим. За день
до отъезда Лёва решил сходить на новую ярмарку, появившуюся на месте бывшего
пустыря.
Несмотря на утро буднего дня, её дыхание ощущалось
уже на всех прилегающих к ней улицах. Прямо на тротуарах, ящиках и табуретках,
был разложен всевозможный домашний скарб. Вперемежку с косметикой и бижутерией,
мылом и шампунями, лежали гвозди, гайки, связки ключей… Всё блестело, звенело,
поражало своим нелепым разнообразием. Видно было, что здесь торговали жители
окрестных домов. Сама же ярмарка встретила его обилием лотков, палаток и павильонов,
заваленных всякой всячиной. Казалось, вся Европа выставила на обозрение свой
огромный ассортимент разных товаров. Сделав покупки, Лёва смешался с потоком
людей, идущих к троллейбусной остановке.
- Лёвка, неужели это ты? - вдруг окликнули его сзади.
Оглянувшись, он увидел… Серёгу, который сразу заслонил собой несколько человек.
Высокий и располневший, с лицом, подёрнутым красными прожилками, выглядел
он огромным и неуклюжим. Но голос… Это был его голос: уверенный, наглый и
властный. Крепко обняв Лёву, он взял его за руку и повёл его за собой. Отпустил
только у входа в большой фургон на колёсах с табличкой "Директор ярмарки".
Когда они вошли, Лёва увидел стол с телефоном, несколько стульев, шкаф и сейф.
Серёга достал из него бутылку с водкой и два стакана: "Давай за встречу, старик,
давненько мы с тобой не виделись". Лёва пить отказался, сославшись на жару.
"Как хочешь, - не стал настаивать бывший сокурсник, - с удовольствием выпив
сам". Он был рад встрече, а ещё больше возможности поговорить.
- Так ты в Израиле, - протянул Серёга, - а я думал
в Америке, ваши сейчас все туда прут. Ну, а мне и тут хорошо. Место хлебное,
даже очень, улыбнулся он. Я ведь кем только не работал за это время. Ушёл
из комсомола в райком партии. Потом перекинули меня в один из казахстанских
горкомов, но там "первый" своих друзей поустраивал. Вернулся обратно уже на
профсоюзы. Затем подвернулась работёнка в горисполкоме… Сейчас, сам видишь,
друзья помогли. Ты не смотри, что кабинет завалящий, не это главное. Мне бы
только подольше тут продержаться, да раскрутиться… Между нами, я ведь уже
и счёт валютный за бугром имею. Ничего, прорвёмся! Мы же сейчас, как "новые
мушкетёры" - один за всех, но все за одного. А ты как думал? Чего только делать
не приходится, чтобы разным людишкам угодить, но точно знаю - меня в обиду
не дадут. Нужно будет: и прикроют, и отмажут - всем жить хорошо хочется.
Зазвонил телефон. Сейчас буду, сказал Серёга кому-то,
без меня не открывать. И пообщаться не дадут, вставая, вздохнул он. Только
недавно до меня, балбеса, дошло, почему говорят: время - деньги.
- Ты-то как? - уже на ходу спросил Серёга, и, не
дожидаясь ответа, протянул Лёве свою визитку - тут всё обо мне. Помнишь "Закон
буравчика"? Вертеться надо, а что делать… Ты случайно не в бизнесе?
- Нет, - ответил Лёва.
- Жаль, что так получилось, не посидели даже. Ладно,
на прощание всё-таки с меня сюрприз. Какой, сам увидишь, это рядом. Только
загляни туда обязательно, указал он рукой на стоявшее напротив небольшое строение.
С этими словами Серёга притянул Лёвку к себе, обдал лёгким водочным перегаром,
и исчез.
***
Два человека с пакетами вышли из павильона, и девушка-продавец
улыбнулась новому покупателю: "Вам что-нибудь показать?" Лёва не успел ответить,
потому что из подсобки появился мужчина, при виде которого он замер, не в
состоянии что-либо произнести. Вот это таки был сюрприз... Перед ним стоял
Декабрист - их бывший университетский доцент. "Здравствуйте, - кивнул он,
- вольно… Для сцены из "Ревизора" нам не хватает публики. Подождите минутку,
я сейчас освобожусь. В руках у него было несколько коробок, которые он положил
на полку. Действительно, больше покупателей не было. Теперь их разделял прилавок
и почти полтора десятка прошедших лет.
Конечно, Декабрист изменился, высох, отпустил бороду,
из-за чего выглядел намного старше своих лет. "Не удивляйтесь, Лёва, - продолжил
он, - я узнал вас. Хорошие студенты не забываются, как впрочем, и многое другое.
Я даже знаю, где вы теперь и чем занимаетесь. Года два тому к нам на кафедру
заходила Курцман, ваша отличница".
- Спасибо за привет, - улыбнулся Лёва, - она звонила
мне из Хайфы.
- Где работает бухгалтером в торговой компании, -
заметил бывший доцент. Почему самые способные, самые лучшие из вас остались
не у дел и поменяли профессии?
- Извините,- вмешалась в разговор его напарница,
- я выйду, покурю, всё равно никого нет.
Декабрист нетерпеливо проводил её взглядом, после
чего резко продолжил: "Почему вас заставили уехать, подвели к этому… Что получила
взамен наша "великая держава"? - съязвил он. Упадок и забвение, а ведь история
знала не один пример развала целых империй, когда начинался исход евреев.
Не знаю зачем, но дёрнул меня чёрт заговорить на эту тему с коллегами по кафедре.
Сразу после вступительного экзамена, когда я не завалил отлично подготовленного
мальчика по фамилии Коган. А ведь прослушал перед этим наставления о приоритетности
подготовки национальных кадров. Раньше, без зазрения совести, не раз поступал
так... Вскоре меня вызвал к себе декан, поблагодарил за хорошую работу и предложил
подумать о пенсии. Я понял, что мы с ним больше не сработаемся, и ушёл.
Вы видели, что делается в стране сейчас. Работы нет,
и все торгуют. Многие люди за чертой бедности. Всё перевернулось вверх ногами.
Пенсии моей едва хватало, чтобы не протянуть ноги, а ещё семья... Помог мой
бывший студент - директор ярмарки, предложил место тут. Благодаря нему, хоть
какие-то деньги появились.
Если, когда-то, из первобытного состояния народ вывели
в строители развитого социализма, то теперь развитой народ перешёл в строители
первобытного капитализма. А что за этим? Низменные инстинкты завладели человеком.
Куда подевались доброта, честность, порядочность… Походя, оплёвывается то,
что было наработано веками, освящено историей. Всё свалено в утиль, кроме
"Золотого тельца" - доллара, которому поклоняются теперь все. Снова происходит
перемена декораций".
Видимо, что-то изменилось на Лёвином лице, потому
что доцент заметил это. Он сделал паузу, после чего произнёс: "Кажется, мы
с вами вспомнили об одном и том же. Признаюсь, этот вопрос по Чернышевскому
был моей основной, как сейчас говорят, домашней заготовкой. Он вам тоже достался?
- Да, - буркнул Лёва.
- Ну, и слава Б-гу, что вы ответили на него. Грешен
я, перед многими должен повиниться, а перед собой оправдываюсь тем, что время
было такое. Сначала хотел защитить диссертацию, потом сделать карьеру. Вот
и приходилось подличать… хоть вам признаюсь в этом. Он хотел продолжить разговор,
но в павильон вернулась продавщица и стала за прилавок рядом с ним.
- Может, рубашку купите? - с сожалением посмотрел
на Лёву Декабрист.
- Куплю, почему нет, пожал он плечами, - покажите,
что у вас есть.
- Я сейчас из нового поступления подберу, - кивнул
собеседник и вышел в подсобку.
Лёва ещё немного постоял, потом решительно вытащил
из кармана то, что осталось у него после сделанных покупок - купюру в двадцать
долларов - и протянул девушке: "Отдайте, пожалуйста, вашему коллеге, пусть
приоденется сам".
***
Он быстро вышел на улицу. Всё бурлило в нём. Горечь
старых обид отступила перед другими, ещё не осознанными до конца, новыми мерзостями…
Припустив чуть ли не бегом, Лёва словно хотел поскорее уйти от этих случайных,
неожиданных встреч с прошлым, и теперь каждый шаг приближал его к желанному
отъезду.
Когда в самолёте объявили посадку, сердце радостно
защемило от предчувствия скорой встречи с женой и сыном. Лёва прикрыл глаза
и, вдруг, снова очутился в родном городе, из которого только что улетел. Он
стоял у знакомого кинотеатра в ожидании свидания. Майка опаздывала, но когда
он увидел её, то готов был закричать от радости во весь голос. И взяв её влажную,
тёплую руку, отправиться гулять по любимым и знакомым улицам. Встречать своих
друзей, сидеть на знакомой скамейке в университетском сквере…
Аплодисменты лётчикам за мягкую посадку вернули Лёву
на землю, но ощущение парящей, особой теплоты не покидало его. "Если в прошлом
осталось столько радости, что оно перевешивает боль страданий и утрат хоть
на мгновение, - думал он, - надо ли убегать от него, возможно ли это... Ведь
и я уже другой, да и многое изменилось не только вокруг, но и во мне - стало
необратимым, как само движение времени. Только память сохранила всё в суете
так часто меняющихся жизненных декораций…"
