Goldshtein1.htm

     Он идет среди бесчисленных недругов, не помышляя поддаваться их диким нравам. Он преисполнен надежд и веры в лучшие времена, так как знает слова не только земли, но и слова неба. Тщетны попытки врагов перетолковать его веру и его надежды. Он не может скрывать себя. Он не может уклониться в сторону от предначертанного пути. То не один человек - то целый народ рассеянный и исстрадавшийся от всяких преследований. В положении всего его существа постоянная настороженность, ибо он не может надеяться на то, чтобы мир признал его неприкосновенность. Ему ясно и то, что искусственно созданная отвага не становится отвагой. В нем какая-то особая настороженность, - другого слова тут не подберешь, - и в этой настороженности выражается бесконечная душевная боль.
     Да, он не может скрыть себя. Он не может скрыть глубину и печаль своих глаз. Во всяком случае, он неуклонно движется по своему пути мимо сквозящих перед его глазами провалов и ущелий. В глубине души он уверен, что Всевышнему известно, как легко на каждом шагу этого пути оступиться и поэтому путь этот не кажется ему таким опасным под неусыпным оком Того, чей дух парит над народом Своим.

     У каждого есть своя доля энтузиазма. Однако в решающие моменты требуется особая степень обозримости, особая острота зрения, предохраняющая всех от провалов и ущелий, особая способность чувства времени, вне ограниченных его пределов, особая сила мудрости, Насыщенная властным чувством общего движения к заветной цели. Судьба таких людей, которым ниспослана милость так называемого "скрытого зрения" не случайна. Стоит подумать, сколь неподражаем их человеческий образ, так органически сливающийся с природой.
     Кто они? Вожди, пророки?
     Подобный вопрос можно назвать риторическим. Если бы те, кто пишет о вождях и пророках захотели просто и безыскусственно довести свою мысль до полной определенности, они поняли бы, что дар нового внутреннего чувства, вытекающего из глубины сердца, может иметь всякий истинно добрый и мудрый человек.

     Следовательно, это не просто вопрос судьбы. Всемилосердный требует, прежде всего, доброго сердца и Он придает голосу такого сердца особенную силу. Но надо с горечью признать также, что голос такого сердца не всегда немедленно может быть услышан. А иной повернется на этот голос со странным недружелюбием. Такова действительность, где за важнейшее принимается то, что вовсе неважно, а недоверие и подозрительность к истине становятся Час от часу бестолковее, нанося доброму и мудрому человеку тысячи обид. Иная амбиция, наряду с материальными и корыстными целями вносит такой раздор, который устремляет всех к обрыву.
     Добрый и мудрый человек терпит от грубого малоумия, но особая сила мудрости дает ему редкое самообладание, которому мы обязаны тем, что минуем самые опасные места, не отклоняясь от истинного пути. Момент действительного почина и самоопределения в то время, когда число отстающих увеличивается, принадлежит тому сыну народа, который всецело приносит всего себя народу, ничего за это от него для себя не требуя.

     Мудрая воля, разум и самообладание личности, являющейся совершенным и высшим выражением нации, - есть подлинный источник нравственного подъема для всех, кто возвышал свою душу прозрением чего-то истинного. На виду всего народа такой человек дает всем вразумление как укрепить себя в духе и, стало быть, именно он ответственен за всех, и ни при каких обстоятельствах не дано ему отворачиваться от своего предназначения, ибо душа его свободна и чиста от всякой корысти, и от страха за свою жизнь.
     Постигая судьбу Давида Баазова, его сына Герцеля и младших его сыновей Хаима и Меира, думаешь о том: неизбежно ли всегда должно так быть, чтобы в тех избранных сынах народа, в ком проверяется каждый из нас, воплощались законы той же заветной черты, когда должны они, до последних мгновений жизни своей томящиеся предчувствием будущего, так и умереть в диаспоре, не прикоснувшись губами своими Святой Стены Иерусалима? Но, может быть, в том и истина, что бессмертное присутствие их примера изливает свой свет и взывает к совести всех тех, кто беспрерывными уклонениями и заблуждениями предают забвению благородство лучших сынов своего народа.

     Благо тому, кто не смотрит на все словно чужими глазами, и кому с высот Сионских видна широкая перспектива возможного усовершенствования. И в этом смысле Давид Баазов, обладавший истинным пониманием сущности нашего возрождения в том, что Провидение сотворило нас евреями, подготовил ту ниву, которая дала в наши дни обильные всходы в среде еврейства Грузии.
     Тысячелетняя грузинская доброжелательность витает над еврейской диаспорой Грузии. Народ редкостных душевных качеств, с незапамятных времен приютивший потомков Авраама и Яакова, никогда не мешал им воспитывать детей своих в понятиях и обычаях рода своего. И евреи Грузии никогда не переставали быть самими собою, никогда не забывая Иерушалаим, "основание которого на горах святых".
     Неподвижность благоприятных условий галута неуловимым образом ждала того мига, когда она оборотится движением к Сиону, и начало этого движения среди грузинского еврейства есть один из прекрасных дней в жизни нашего народа.
     Вызвать к активному движению чувствования тысячелетий у евреев Грузии мог только такой человек, в ком была, если можно так выразиться, - религиозность практической мысли, противостоящая поверхностной мысли, не имевшей глубокого понимания ни своей прошлой жизни, ни настоящей, ни будущей, и которая цеплялась за пассивное состояние галута. С другой стороны, религиозность практической мысли могла действительно вырасти сама собою и иметь в своей власти число еврейских сердец только в борьбе с реформаторами иудаизма и ассимиляторами, представляющими страшную угрозу для еврейского народа.

     Выступления Давида Баазова в печати чрезвычайно насыщены этой религиозностью практической мысли. В 1915 году в своей статье "Еврейские партии", напечатанной в грузинской газете "Самшобло", называя Теодора Герцля Матитьягу, Давид Баазов писал "Матитьягу - Герцль, который объединил жизнь с религией, возродил нашу старую надежду: "Национальность и земля Израиля". Бесспорно, что если он собрал с обеих сторон своих последователей, то это произошло благодаря тому, что рядом с ним стал профессор Шапиро - доказавший, что сионизм полностью согласуется с еврейской религией".

     Это живое понимание нашей веры меньше всего могло рассчитывать на сочувствие догматиков и ассимиляторов, но оно не могло быть поколеблено их ограниченностью. Во всяком случае, они не в силах были опровергнуть того факта, что если евреи в своем рассеянном галутном состоянии и сохранили себя как нация, то за счет тех соков, которые они некогда впитали в себя, и что наступает время, когда уже немыслимо сохранить себя как нацию, как народ без собственного территориального бытия на родной почве.
     Грузия была намного человечнее к евреям, чем Россия, и в то время, когда некоторые догматики и ассимиляторы из еврейской среды не желали взглянуть правде в глаза, редактор грузинской газеты "Самшобло", в которой печатались статьи Давида Баазова, смог осмыслить все значение провозглашенной Баазовым идеи религиозно-культурного возрождения как высоко человеческой истины. Этот редактор - известный грузинский литератор и общественный деятель Цинцадзе писал в 1915 году, что "раввин Давид Баазов пока единственный грузинский еврей, который всем своим существом служит восстановлению прав многострадального и угнетенного народа". В этой же газете еврей И. Эбралидзе свидетельствовал о том, что "годами Д. Баазов громко взывает и самоотверженно борется за наше пробуждение, к каким только средствам он не прибег для нашего отрезвления, но не дошел до нас его зов и мы по старому дремлем".

     Давид Баазов обладал особым даром становиться для каждого источником мужества и правды, но постижение правды шло постепенно и проникало за оболочку замкнутой среды грузинского еврейства, по мере ежечасного воздействия на нее.
     Что проявление подлинно высоких духовных стремлений еврейского национального характера может быть облегчено или задержано определенными условиями, в том числе ограниченным формализмом с одной стороны и ассимиляторскими и реформаторскими тенденциями с другой, - не подлежит сомнению.
     Призыв Д. Баазова не был, конечно, внезапным откровением. Верный повелительному зову Торы, желая всем сердцем высвободить идею из оков формализма с одной стороны, а с другой из оков чуждого склада ассимиляторской мысли и речи, он призывал своих собратьев идти по пути, указанному Всевышним, дабы жить на земле, которая дана была праотцам нашим и их потомству, чтобы исполнять на этой Святой Земле завещанные нам уставы и заповеди.

     Давид Баазов чувствовал перед собой ответственность необозримой работы, и это побуждало его к активным действиям. Это не были действия политика, у которого, как сказал Наполеон, существуют две морали: большая и малая. Днем и ночью, в течение почти полувека он ни на секунду не переставал связывать малейшие проявления жизни с Божественными заповедями, с основной мыслью Торы, что мы дети Божии только тогда, когда ведем себя, когда живем как дети Божии, хотя, как человек мудрый, он знал, что убедить в этом людей не так-то просто. Была еще и другая мысль, которой он придавал огромное значение. Он писал в одной из своих многочисленных и глубочайших по эрудиции статей: "Я чистый еврей, верю в еврейскую религию и безгранично люблю еврейский народ... Все грузинские евреи такие же евреи, как евреи России, Америки и самой Эрец Исраэль. Между нами в национальном и религиозном отношении нет никакой разницы... В течение пяти лет продолжался спор между известным мыслителем Ахад-hа-амом с одной стороны и Максом Нордау, Натаном Бирнбаумом и Шай Гуревичем с другой, когда эти трое доказывали, что каждый может существовать национально и не иметь религии. При этом они приводили в пример французов, которые объединены не в силу религии, а в силу национальности, и, по их мнению, также могут поступать и евреи (кто захочет) - быть как французы неверующими, а по национальности евреями. Ахад-hа-ам в свою очередь утверждал, что подобное возможно в других народах, но не в еврейском. Каждый народ принял религию, когда он уже был нацией. Еврейство же как нация создало само религию, поэтому если отнимите у еврея религию, он совершенно оторвется от еврейства со всех сторон, так как религия и национальность еврейского народа неразделимы. Эту истину, наконец, признал и сам Нордау, и никто не может утверждать, что если он еврей по религии, он может не быть евреем по национальности, ибо религия еврейского народа так всеобъемлюще пронизывает жизнь еврейского народа, что если ты в ней, то поневоле она связывает тебя с еврейством земного шара, и если хочешь порвать с еврейством национально, - это возможно только тогда, когда откажешься от самой религии".

     В этих словах - весь Давид Баазов, с его неуклонным стремлением к внутреннему духовному сплочению, нравственному роднению душ еврейского народа, независимо от какого-либо личного расположения, или временного настроения.
     Год за годом оплодотворял он свой ум духовной работой, и никто не помог ему лучше в первоначальном творческом развитии своей еврейской мысли, чем его отец Менахем, раввин небольшой общины города Цхинвали, где в 1883 году родился Давид Баазов. В то, уже довольно отдаленное время, раввин Менахем Баазов, - глубокий знаток Торы, отличался широтой взгляда и стремлением к углубленности. Когда сыну раввина исполнилось тринадцать лет, он едет в Слуцк, а затем в Вильно, где имелся ряд выдающихся ученых раввинов, являвшихся руководителями виленских иешиботов. Там он изучает Талмуд и его комментарии, впитывая в себя их содержание, целиком погружается в бурливую духовную еврейскую жизнь. Идеи возрождения еврейской национальной культуры и еврейского государства озарились для него светом Торы, и ум его пришел к ясному и обоснованному мировоззрению. Там же он близко сошелся со многими, впоследствии известными лидерами русского и мирового сионизма, с которыми его объединяла возможность идти по определяемому внутренним чувством пути, по пути действия, ибо он не мог довольствоваться отвлеченными рассуждениями о правде и справедливости, которые не только не укрепляли желание действовать, но приводили к тому, что оно становилось совершенно бесплодным.

     Есть какое-то необъяснимое таинственное величие в том, что именно в заброшенном между высочайшими непроходимыми горами маленьком грузинском уездном городке, куда в 1903 году возвратился молодой раввин Давид Баазов, раздался его голос, обративший на себя внимание во всех еврейских общинах Грузии. Этот голос, призывавший к национально-духовному пробуждению, непременно должен был вызвать у каждого еврея сильные и непривычные чувства. Идеально бескорыстный раввин Давид Баазов никогда не извлекал личных выгод из своих знаний; его советы, наставления всегда были к услугам тех, кто их искал. Крайне скромный в своих материальных потребностях, он сам искал только одного - возможности организации еврейских школ, еврейских ремесленных училищ, Талмуд Тор и высших Иешиботов. В этом стремлении к общественному служению все дальше и дальше устремлялся его взор и вот уже к началу 20-х годов большинство населенных евреями городов и местечек Грузии воодушевлены были организацией национальных сил, живым объединением под знаком сионистской идеи. Такое человеческое объединение еврейства Грузии коренится, прежде всего, в глубоком национальном чувстве и создать это объединение способен был лишь человек, стоящий на такой ступени национальной объективности, которая сочеталась с глубоким знанием Торы.

     Меня не удивляет мужество Фани Баазовой, сохранившей в страшные годы сталинской инквизиции для грядущих лучших времен статьи и речи и другие документы отца. Ее наделил этим мужеством ее отец - Давид Баазов. И вряд ли кто другой, кроме нее, мог бы передать нам страшную реальность произвола, подняв ее до символа борьбы Матитьягу-Баазова и его сыновей с деспотами нашего времени. Она сберегла для будущих поколений то, что перестает теперь быть тайной и что становится всеобщим достоянием.
     Со страниц книги о Давиде Баазове и его сыновьях, составленной Фаней Баазовой совместно с высоко талантливым Ицхаком Давидом, говорят за себя сами факты, неразрывно связанные с их сутью, с органическим слиянием между словом Давида Баазова и опытом его борьбы. Найдется не много статей и речей, которые в таком небольшом объеме охватили бы такой широкий кругозор идей.

     Здесь, прежде всего, выступает вперед отмеченная уже способность Д. Баазова "материализовать" свою мысль, выливать ее в осязательную форму опыта. Этот опыт есть нечто глубинное не только в жизни грузинских евреев, которые по утверждению Д. Баазова были "такими же евреями, как евреи Америки и самой Эрец Исраэль". Это был духовный опыт, определявший жизнь глубоко родственных друг другу еврейских диаспор мира. История жизни евреев в диаспоре ХХ века не менее трагична, чем во времена египетского рабства или во времена испанской инквизиции. Статьи Д. Баазова - это не просто плод раздумий о трагической судьбе евреев в галуте - они продиктованы болью и гневом человека, ощущающего не только свою боль, но никогда не отворачивающегося и от чужой боли.

     Давид Баазов был человеком мужественным и отзывчивым, ибо нельзя не назвать мужеством постоянную готовность жертвовать всем, даже жизнью ради справедливости. Когда в 1918 году Д. Баазов стал духовным руководителем еврейской общины города Ахалцихе и его уезда, самой большой еврейской общины после кутаисской, на этот город и его уезды, являвшиеся мусульманской частью Грузии, напали турецкие вооруженные отряды с целью отторжения этой территории от тогдашней независимой Грузии. Пришлось Давиду Баазову в атмосфере кровавого безумия, под турецким огнем спасать не только еврейские, но и христианские жизни, используя свои дружеские взаимоотношения с магометанским духовным руководителем города Ахалцихе - Кази-Али-Эффенди. После этого к нему протягивались сотни рук, искавших его рукопожатия. Люди, видя в его лице своего защитника, приносили ему свои боли и беды.
     Еще в 1918 году, в период независимой Грузии, Д. Баазов вместе с известным сионистом Ш. Цициашвили стал выпускать газету сионистской организации Грузии "Голос еврея". Но он не ограничивается только газетными статьями и призывами. Вместе со своим сыном писателем Герцелем Баазовым и известным сионистом Н. Элиашвили он уделяет много времени еврейскому воспитанию. Явно наступило время, чтобы очистить души подрастающего поколения от всего наносного, всего чуждого еврейству, чтобы подготовить это поколение к будущей самобытной жизни на своей родной земле.

     В созданных им вместе с сыном Герцелем школах Д. Баазов преподавал историю своего народа и язык священных книг - иврит. Его ученики не могли не сознавать в своем учителе и руководителе присутствия сильного ума, широкой культуры и энергической воли, направляемой к тому, чтобы поставить еврейское воспитание на самый высокий уровень. Д. Баазов верил, что семя не пропадает, что, упав на добрую почву, оно взойдет и даст свои плоды.
     Тут было много вопросов, которые следовало тщательно продумать и разрешить по-новому, потому что мир уже был иным. Работать приходилось в новой советской, довольно необычной обстановке.
     Отнюдь не случайно в 1925 году, добившись, наконец, разрешения властей на эмиграцию части грузинских евреев, он сам едет в Эрец Исраэль (тогдашнюю Палестину), где получает сотни сертификатов на выезд евреев. До конца дней осталась в его памяти эта поездка. Возвратившись в Грузию с сертификатами, он отправил в Эрец Исраэль первую группу в составе 50-и семей, и тут вдруг выяснилось, что никого больше, в том числе и его, не выпустят. Власти неожиданно пресекли эмиграцию евреев на землю своих предков.

     Не показывая еще полностью своего лица, они постепенно начинают преследовать евреев за сионистскую деятельность, закрывают издававшуюся Д. Баазовым газету "Макаби" ("Макавеели"). И чем дальше, тем вредят ощутительней. Более чем когда-нибудь в эти годы проявляется внутреннее обличье Давида Баазова, свидетельствовавшее о высоте его духа и в новых условиях советского режима.
     Три сына его - все вышли в отца. Особенно старший - Герцель. Родился он в городе Они в 1904 году. Уже с юных лет набирал сын творческую силу. Еще в детстве отец обучил его ивриту. Юноша с тонкой душевной организацией, с нежной любовью к красоте родной речи изучает в библиотеке отца культуру и великую историю еврейского народа.

     В этом уже был его будущий творческий путь - в перекличке времен, в гордых поисках созвучных родной речи ритмов на грузинском языке. Ему было 15 лет, когда в 1918 году в кутаисской газете "Голос еврея" были опубликованы под псевдонимом Гер-Ба его первые стихи. Еще в Онийской гимназии (в 1919-1920 гг.) он уже знал, что посвятит свою жизнь литературе, когда вместе с теперь известными - художником Уча Джапаридзе и театроведом профессором Д. Джанелидзе издавал печатный литературный журнал "Они". Уже в те годы у Герцеля Баазова в основном сложилась та манера творческой работы, когда личность еврейского писателя не могла жить изолированно от реального еврейского бытия того времени с точки зрения внутренней еврейской действительности. Уже в те юные годы Герцель пишет стихи и рассказы, переводит русских и еврейских писателей, печатает публицистические статьи в тбилисских газетах, знакомя читателей с духовным содержанием еврейского быта, с той еврейской истиной, которую он, несомненно, носил в себе, и которой никогда не изменил. Он не изменил ей и тогда, когда после окончания в 1927 году юридического факультета Тбилисского университета работал ответственным секретарем журналов "Советское право" и органа грузинского ЦИКа "Советское строительство", и тогда, когда по окончании аспирантуры отдела западноевропейской литературы Тбилисского Университета и дополнительной учебы в Москве, стал осваивать действительность писательским трудом.

     Поистине, искусство есть радость быть самим собой, даже когда жизнь искажает ясность творческого пути. Внутренняя свобода Герцеля Баазова всегда звучала религиозно. В 1923 году, в возрасте 19 лет, он опубликовывает свой перевод с иврита на грузинский "Песни Песней". Он сопереживал этот перевод с живым ощущением жизни, и это было оценено известными поэтами и литераторами Грузии.
     Он - сын своего отца Давида Баазова - имел силы пребывать над временем, находясь в определенном времени, одержимый силой еврейства, пробуждающей в нем творческую энергию. Его творческая личность ассоциируется в нашем сознании с небывалым в истории евреев Грузии взрывом национально-культурного Возрождения 20-30-х годов нашего века. Герцель Баазов был душой этого Возрождения, провозвестником еврейского духа в литературе и искусстве на грузинском языке, художником интерпретатором великой иудейской культуры. Силами учеников еврейской школы он устраивает вечера-концерты, и детские души, так как умеют, от чистого сердца, с любовью и верой, на родном иврите, которому он их обучил, исполняли драматические сцены из истории евреев и пели еврейские песни, стимулируя тем самым эмоциональное состояние еврейских зрителей.

     В очень короткое время Герцель Баазов смог создать из этой молодежи драматическую труппу "Кадима", на что другому, менее самобытному человеку, потребовались бы годы. Эта труппа, под руководством известного театрального деятеля и режиссера Додо Антадзе осуществила в 1925 году постановку пьесы Герцеля Баазова "Тайное убежище" - трагедию из жизни испанских евреев XV столетия. Труппа осуществила также постановку "Наложницы в Гиве" Меклера (в переводе с иврита Н. Элиашвили) и других произведений еврейской драматургии. С новым ощущением зрительного зала, чуткого к правде жизни, можно было превратить слово в необычайную реальность еще нетронутых культурой национальных сил.
     В это же время Герцель Баазов организует из сионистки настроенной молодежи корпорацию "Авода", которая в нелегальных условиях, не закрывая глаза на советскую действительность, по мере сил распространяла национальные идеи халуцианства, объясняя, что в будущем предстоит великое возрождение еврейства под знаком мужества и воли.

     Все содержание такой жизни, эти постоянные стремления и усилия поднимали сознание художника над жестокой действительностью, требовали четкой и точной формы и не допускали внутренней художественной лжи, которая так легко заполняла советскую литературу. Многие еврейские писатели того времени в условиях советской действительности сохранили лишь чисто внешнюю языковую оболочку языка идиш, без духовного иудейского содержания. Их книги являлись полным отрицанием всего того, что для их отцов и дедов считалось священным. Герцель Баазов до своего трагического конца - дня его гибели от рук сталинских палачей - оставался сыном своего отца. Творчество его до конца было подвластно его воле, и направление творчества зависело исключительно от так называемого национального предрасположения.
     Язык его произведений с ясно выраженной этической мыслью, очень близкий к языку изображаемой среды, увлекал читателей, давая его книгам прочное право на долговечность. Всегда легко уловить тональность его книг, ибо Герцель Баазов имел высокое понятие о том, о чем он писал, никогда не ослабляя духовно-национальной стороны своего творчества ради привлечения читателя минутными эффектами. Обладание национальной атмосферой и национальной традицией расширяло круг тем Герцеля Баазова.

     Взыскательный художник, используя понятия, сложившиеся с раннего детства, подвергает свои вещи тщательному отбору. С начала 30-х годов публикуются его беллетристические произведения "Никанор Никанорич", "Конец Гелатской улицы" и "Последнее слово Шемарии". В 1932 году известный режиссер Грузинского театра Котэ Марджанишвили принимает к постановке его пьесу из жизни грузинских евреев "Немые заговорили". И этому выдающемуся мастеру сцены он не в малой степени обязан в смысле прояснения для себя своего драматургического таланта. С этого времени он почти целиком уходит в драматургию, как в более родную для себя стихию. Также и следующая премированная на конкурсе пьеса Г. Баазова "Не взирая на лица" была поставлена в театре им. Котэ Марджанишвили в 1934 году.

     Иной писатель, вольно или невольно, украдкой следит за самим собой, наблюдая за своими собственными отклонениями в ту или иную сторону. Причина этому - малодушие и непонимание сущности вещей, опирание на надломленную трость, напыщенность, вещественность, но ничего глубоко духовного. Герцель Баазов со всей силой непосредственности, не столько с "пониманием", сколько с "прозрением" жаждал несравненного изящества, мечтал о чудесной красоте духа, и потому в его раздумьях о судьбе еврея неслучаен был выбор жанра высокой драмы. И свою любовь, и чуткость, и подспудные горькие мысли о будущем, которые не обнаруживаются на поверхности, вложил он в драму "Ицка Рижинашвнли", поставленную в театре имени Марджанишвили в 1936 году. Эта драма посвящена, говоря языком Китса, "священной природе сердечных чувств" первого грузинского еврея, революционера, убитого царскими жандармами в 1905 году. И здесь, как во всякой подлинной драме, присутствие истинной жизни в себе и для себя раскрывается как нечто решающее в собственном смысле, в собственном глубоко драматическом смысле еврейской судьбы в галуте.

     "Немые заговорили" и "Ицка Рижинашвили" не сходили со сцены и других театров Грузии, а в 1937 году "Ицка Рижинашвили" был поставлен в Армении.
     Того же еврейского происхождения, но, может быть, наиболее значительным среди творений Герцеля Баазова было его эпическое полотно - роман "Петхаин" - первая книга задуманной им трилогии из жизни грузинских евреев. Книга вышла в свет на грузинском языке в 1935 году, а в 1936 году "Петхаин" издается на русском языке в Москве. Необычайно задуманная композиция, исполненная народного простосердечия, как бы заранее устанавливает возможность объединить то, для чего стоит жить, находя предвестие подобного синтеза в ином, не по-советски одномерном, а в совокупно-иудейском этическом миропонимании правового равенства, единства и взаимного доверия.

     Это резюме, конечно, не может передать всю сложность и тонкость авторского отношения. Издали, как бы светится как мечта далекой юности - Сион, вспоминаемый теперь на реках вавилонских. Те реки - вроде опасного синонима конфликтов, страданий, рабской приниженности, раздвоения не только на классы, но и внутри себя самого. Автор избегает кратчайших путей. Но это еще не был путь к тому Иерусалиму, где человечность должна получить иное воплощение. Естественно, что сегодня для нас могут оставаться в поле неясных представлений нахлынувшие на автора под влиянием того коварного обманчивого времени обманчивые чувства социальных надежд. Мы можем сегодня недоумевать перед двоящимся сознанием еврейского идеалиста тех лет. Сегодня мы имеем это право, не ведая, очевидно, той истины, что есть личность в начале, и есть личность в конце, чистый свет которой прошел испытание не только перед жизнью, но и перед смертью.
     Многие понятия нуждаются в новом объяснении, не историческом, ни психологическом, а из более глубоко скрытого таинственного источника. В массе господствует мнение, что на свете зло преобладает над добром, ибо на добро люди не очень торопливы. Но есть в душе иных людей совершенная правда, всегда устрашающая тех, кто отрекся от правды и добра и всего человеческого.

     В начале 1938 года, когда Герцель Баазов вместе с Соломоном Михоэлсом работал в Москве над своей пьесой, переведенной Самуилом Галкиным на идиш, он был арестован. Суд был скорый. Люди скорой ненависти проводили в жизнь программу уничтожения тех, кто считался опасным для государства ненавистников.
     Он был расстрелян в октябре 1938 года. Мужество его отца Давида Баазова, честность его братьев Хаима и Меира, его сестры Фани, его младшей сестры Полины и всей их семьи не было сломлено.
     Героическое поведение Давида Баазова в те страшные годы всеобщего бессилия - совершенно исключительный факт. Все время он был тверд, как гранит, хотя в Талмуде сказано, "что никто не ответствен за слова, вырванные муками преследования". Не страшащаяся смерти самоотверженность имеет своим источником религиозное мужество и глубокую традицию: "Когда рабби Акива был подвергнут пытке в присутствии тирана, он при наступлении времени произнесения "Шма Исраэль" начал читать молитву с радостной улыбкой на устах.

     - Старик! - обратился к нему тиран, - ты или чародей или вообще нечувствительный к боли?
     - Я не чародей и не бесчувственный человек, - ответил рабби Акива. Но всю жизнь свою, читая стих сей, я с сокрушением спрашивал себя, когда же я сподоблюсь полюбить Превечного тремя способами согласно предписаниям Торы: всем сердцем, всею душою и всем достоянием своим? Я любил Его всем сердцем своим, любил всем достоянием своим, но никогда не имел случая доказать, что люблю Его всею душою своею. Теперь представился мне такой случай; неужели не воспользоваться им? Вот почему я читаю "Шма Исраэль" и радуюсь" (Иерус. Берехот 9,25).
     Когда Давид Баазов вслед за старшим сыном был арестован в начале 1938 года вместе со вторым своим сыном Хаимом по обвинению в подпольной сионистской деятельности, когда он, не дрогнув, выслушал смертный приговор, когда после замены смертного приговора ссылкой он ехал по этапу в Сибирь, когда, вернувшись из ссылки в 1945 году он снова, готовясь к "Исходу" из галута, погружается в неутомимую деятельность, - тогда он знал, читая "Шма Исраэль", что великая двухтысячелетняя мечта нашего народа осуществится. Великие души не могут не иметь великих предчувствий. Еще в 1915 году в статье своей "Еврейские партии" Давид Баазов писал:

     "Седьмого июля исполняется 1848 лет со дня опустошения Иерусалима... Неужели правда, что настанет время, когда еврей вытрет текущие две тысячи лет слезы? Неужели правда, что следующий за 1948 годом год станет утешительным для еврейства?"
     Давид Баазов умер в 1947 году накануне провозглашения возрожденного Израиля.
     Его младший и последний сын Меир Баазов испытал на себе вскоре после смерти отца весь пресс насилия сталинской тирании. Факт новых политических обстоятельств, удостоверенный поддержкой и признанием советским режимом возрожденного Израиля, породил у живущих Израилем евреев новые надежды. Впадая снова в невольные заблуждения относительно обманчиво-обещающего отношения советского режима к возрожденному Израилю, Меир Баазов и его друзья Цви Плоткин и Цви Прейгерзон сочли возможным просить у советских властей не чинить препятствий стремлению евреев сохранить в условиях советской действительности свою национальную индивидуальность через развитие своей культуры на Иврите. Они ждали ответа и они его получили в виде тюремных, этапных, лагерных мук, доказав таким образом свою готовность на величайшие жертвы во имя своего народа.
     С твердостью перенес Меир Баазов все муки советской каторги, и там, в страшнейшем месте произвола, где отняли у него все права, не смогли лишить его права обучать своих товарищей по несчастью и братьев по крови - евреев их родному языку иврит.

     Возвратившись в Москву после смерти Сталина, он работал инженером в конструкторском бюро. Высокообразованный, обожавший свою величайшую иудейскую культуру и свой библейский язык, думавший на нем непрестанно, регистрировавший в своей памяти любое самое маленькое сообщение, самую маленькую заметку об Израиле и еврействе, он нес в себе самое трудное послушание: - избегать всего того, что не подобает сыну народа избранного, народа гонимого и народами не признанного, но зато давно уже признанного Провидением. Он был из тех духовно избранных людей, кто глубоко понимал, что человек в чувстве ответственности своей и скромности своей должен в высшей степени беречь славу Творца своего, подобием которого он является. Какая-то печать глубокого нравственного равновесия легла на все последние годы его жизни, когда я имел счастье познакомиться и подружиться с ним. Это была натура до застенчивости честная и прямая, без "интеллектуальных" политесов и милований, и без "тонких" экивоков, способная смотреть на тебя с такой милой улыбкой знающего на незнающего, без малейшего желания обличить в незнании и унизить, возвысив таким образом самого себя. Все богатство содержания его жизни заключалось почти исключительно в занятиях еврейской наукой, в постоянном и многогранном постижении ее ради ее самой, в смирении перед ней, а не ради славы своей. В разговоре с другим человеком он всегда имел в своем распоряжении глубокий образ, глубокое сравнение, глубокую метафору из наших Святых Книг. Было видно, как его коробило от напускной учености иных из наших соплеменников или от их фамильярности в обращении с величайшим иудейским миросозерцанием. Такая ученость затрудняет исцеление от безумного неверия. Она все леденит и превращает в камень. И вправду, ведь есть такое множество людей, которые тратят свои лучшие силы на то, что недостойно их. Они и сами не знают, какой, в сущности, Смысл заключается в самоуслаждении своими совершенствами, в хвастовстве своими "знаниями". Уколы чуткой совести и побуждение глубоко укоренившегося с юных лет сознания святости развили в Меире Баазове изумительную внутреннюю тревожность чувств. Помню, как он провожал меня до дверей лифта. - "В следующий раз буду с Вами читать псалмы", - сказал он мне на прощание, закрывая дверь лифта. Через два дня его не стало. Он умер в морозный московский зимний день 1970 года от сердечного приступа. Его тело было предано земле, той земле, на которой он вынес столько страданий. Он обладал верой и беззаветно любил свой народ и свой Израиль, и, так же как и его отец и его братья не дожил до Исхода на Святую Землю.

(продолжение следует)

___Реклама___