Zak1

У человека обязательно есть какая- нибудь мелодия, что возвращает его в детство. Волшебная мелодия. У меня такая есть тоже...

...Каждое московское утро начала 30-х годов оглашалось своеобразным пеньем гудков. Протяжных. Заунывных. Словно растворяющих чью-то боль. "Почему гудок так воет?" - спрашивал я маму. "Он вовсе не воет. Он зовет людей на работу, - говорила мама. А трудиться люди любят"... Я поверил в мамино объяснение только после замечательной песенки, которую она прекрасно проинтонировала:

Кто такая "кудрявая"? Откуда она взялась? Я не задавал этих вопросов. Мне импонировало, что есть на свете какая-то загадочная "кудрявая". Мотив ее похож на радугу. Мотив как ласковый мамин голос.

...Когда чуть подрос и пошел в школу, то арифметику заучивал, подставляя цифры к мелодии "кудрявой". И не только цифры. На этот мотив пел все, что угодно. Курьезные слоги освещались радугой музыкальной интонации, и это нравилось. Забавно!

Папа поведал библейскую историю о сыновьях Иакова, и я тут же приспособил их имена к маминой "кудрявой". Вот бы что "исполнить" в школе... И, собрав ребят на большой перемене, я стал рассказывать, как к Иосифу в Египет приехали братья и ... как можно спеть их имена на "кудрявую мелодию". Ребята "зажглись". Пытались что-то выкрикивать... Учительница, услышавшая "несусветное", вызвала в школу мою маму. И предупредила: пропаганда Библии недопустима! За это из школы исключают! Но меня не исключили, и я стал учить своих товарищей петь ту же "кудрявую" на нормальные, то есть полагающиеся для нее стихи. Ребята помирали со смеху, когда солировал Юлька Генкин - один из двух наших классных близнецов, картавивший на "р" эффектнее африканского попугая.

- Нас утрро встрэчает пррахладой..., - начинал Юлька. Его близнец Левка, не выносивший картавых концертов брата и обычно затыкавший уши, на этот раз вскипел: "замолчи!"

- Нас вэтрром встррэчает ррека, - продолжал выводить свои рулады Юлька. Видно было, что Левка вот-вот лопнет от злости.

- Замолчи сейчас же! - что было мочи завопил рассвирепеший брат и схватил швабру.

- Кудррявая, что ж ты не ррада... Подлетев к картавому со шваброй, Левка хотел было двинуть ему в физиономию, но тот ловко увернулся, и Левка со всего размаха угодил шваброй в оконное стекло. Разбил! Вдребезги! Скандал!

В школу вызвали... мою маму. Предложили заплатить за стекло. Мама не возражала. Но не могла понять, почему в этой истории виноват я. "Ваш сын, - объяснила маме учительница, - учит ребят нехорошим песням. Петь эти песни нельзя. Они не рекомендованы".

- "Песня о встречном" не рекомендована? - переспросила вконец смутившаяся мама.

- Да, да не ре-ко-мен-до-ва-на. Вы будете иметь большие неприятности, если Ваш сын не прекратит эту пропаганду.

По просьбе перепуганной мамы я "пропаганду" прекратил. А потом выяснилось: соавтор Шостаковича, написавший стихи "кудрявой" - Борис Корнилов - арестован. По политической статье. Сначала запретили петь его слова. Потом запрет сняли, но песню Шостаковича печатали уже без фамилии поэта. Да и произносить эту фамилию было нельзя. Категорически. Как будто человека никогда не было. Такая вот "игра"... Странно, конечно. Ведь именно Борис Корнилов олицетворял комсомольский азарт и воспевал невероятные прогнозы Будущего. Из иностранцев, например, мало кто понимал, какую идею все-таки отражает "Песня о встречном".

Когда я по заказу Кембриджского университета написал статью о новых методах анализа мелодики (и, конечно же, включил туда боготворимую мной песню Шостаковича), из Англии последовал вопрос: "Кто такой Встречный?" Так и спрашивали у меня в письме Ричард Мидлтон и Дэвид Хорн - два английских профессора, составлявших и редактировавших сборник. Я растолковывал все как есть: что встречный - это вовсе не человек, а план, что советские рабочие, охваченные энтузиазмом, предлагают государству и правительству сделать план выпуска продукции больше, чем государство и правительство от рабочих требует. Другими словами: люди хотят работать лучше, интенсивнее за ту же самую зарплату. Потому и выдвигают встречный план - куда более трудный для выполнения... Объяснять это англичанам пришлось довольно долго. И переписку с Кембриджем я складывал в пухлую папку, на которой сгоряча написал: "талмуд". Там были бесконечные английские вопросы: "почему нужно работать лучше, а получать меньше?" и мои еврейские ответы о русской революции, где идеи еврея Маркса привели к тому, что на русской земле действительно "работать захотели больше, а получать захотели меньше". Осознали ли там, в Кембридже, что такое "Встречный"?...

... К моменту написания английской статьи я уже хорошо знал, что самого Шостаковича "встречный план" не волновал, что сюжет старого фильма (1932г.), для которого была создана "Песня о встречном", шел как бы параллельно с песней, а она - живая и естественная, обрела свои крылья. И свою жизнь. Фильм давно исчез из памяти, а песня влетела в каждый дом. Признавшись, однажды, композитору, что "Утро встречает прохладой" - любимая мелодия моего детства, я поинтересовался, что вдохновило композитора в стихах Бориса Корнилова?

- Вы, по-моему, сами ответили на свой вопрос, - улыбнулся Шостакович, - утро. Совершенно безмятежное. Не омраченное ничем. Это вроде "романтического островка". А Борису Корнилову удалось создать такой "островок". Замечательный. Вот отсюда и "Песня о встречном"...

Но где же ее мелодические истоки?... Внимая в Москве Вану Клиберну, игравшему Первый фортепианный концерт Чайковского, вдруг явственно проявилось: мелодия чудесной песенки Шостаковича - плоть от плоти, кровь от крови "утренней темы" из Третьей части концерта. И эти интонации уходят вглубь столетий русского искусства. Так и должно быть! Шостакович - композитор России!

Но теперь уже покоя не давало другое: откуда в "Песне о встречном" польские, белорусские мотивы? И (совсем уж курьезно) еврейские?

Еврейская песня «Черные Вишни» (окончание припева)
1a
Шостакович «Песня о Встречном» (окончание запева)
1b
«Гоп! Майне Гоменташн!» (начало)
1с

Как приблизиться к истине? Очевидно: надо пробиться к Шостаковичу на прием. Надо. У меня была конкретная рабочая "зацепка": Московский Союз композиторов, где я тогда служил, готовил "Смотр творчества композиторов Москвы". И Мурадели требовал от меня для издаваемого нами буклета автоаннотации Шостаковича к его Двенадцатой симфонии и "Увертюре на русские и киргизские темы". Помогла осуществить задуманное Ирина Антоновна Шостакович. Она обо всем договорилась с Дмитрием Дмитриевичем, и я попал к нему на прием. Великое ей спасибо! Встреча, к сожалению, была не очень долгой (Шостаковича куда-то вызвали). Автоаннотации, подготовленные, по всей видимости, Ириной Антоновной, Дмитрий Дмитриевич мне отдал сразу. И я тут же перевел разговор к песенным вопросам. А вопросы были не самые обычные (да и сегодня, думаю, они удивили бы очень многих). Как могло случиться, что окончание еврейской песни, созданной на модифицированный мотив польской ("Черные вишни"), почти буквально совпадает с зачином "Песни о встречном", а затем и с завершением запева? Как объяснить интонационные параллели "Песни о встречном" с еврейским вариантом белорусской песни "Гоп, мои гречаники!" (евреи переделали ее специально для праздника Пурим и пели на новые слова: "Гоп! Мои гоменташн!"). Наконец, еще одна загадка: в еврейском варианте песни "Объединенные нации" (на мотив "Песни о встречном") все мелодические фразы запева сплавляются друг с другом на одном звуке - точно также как в еврейской "Гоп! Мои гоменташн!"...

При желании, мои вопросы, конечно же, можно было истолковать как "сионизм в действии", ибо углубленный интерес к еврейскому фольклору (да еще на базе международной) и в "вегетарианские" времена Хрущева тянул чуть ли не на уголовную статью... Но, подготавливаясь к визиту, я понимал: ничуть не опасно. Потому, что это Дмитрий Дмитриевич. Быть может, любопытно будет и ему самому. Не ошибся.

Пока я задавал вопросы, улыбка не сходила с лица Шостаковича. Он просил продемонстрировать еврейский вариант "Объединенных наций". И когда я показывал мелодию на рояле, он воскликнул: "В самом деле, все фразы запева соединяются на одной только пятой ступени! Вы напомнили то, - продолжал Дмитрий Дмитриевич, что очень тесно сплотило еврейское с польским, белорусским. Мотив, скажем, как бы польский. А слова еврейские. Но и мотив, значит, чуть-чуть повернут в еврейскую сторону. Это важно. Для меня такого рода "смешанный фольклор" и был, наверное, первым этапом вхождения в еврейский мир интонаций.

Серьезно я в этот мир вошел после оперы моего ученика Вениамина Иосифовича Флейшмана, а вот "смешанный фольклор" был, видимо, начальным, неосознанным, что ли, знакомством с новыми интонациями, в частности, танцевальными. На слуху они отлагались. Безусловно, отлагались. Так что сходство с "Песней о встречном" здесь вполне возможно. Но сложность все-таки в том, что "Песня о встречном" - это музыка, так сказать, для всех. И опираться мне, композитору, надо было на то, что всем близко. И я очень долго трудился над этим нахождением всеобщего. Без конца менял мелодию. Избегал какой - либо специфики. И вот получилось так, что эта самая "всеобщность" принесла мне и неприятности. Меня стали обвинять в плагиате: списал, мол, я свою мелодию с какой-то детской, народной, с Александра Вертинского, с эстрадной французской песенки. Но в результате получилось немножко курьезно: "Песня о встречном" - это и не французское и не польское, не еврейское и не "вертинское", а все вместе взятое. Это, может быть, и смешно, но это так. И вообще нельзя сбрасывать со счетов, что в музыке все же есть какие-то универсальные вещи - и мотивы и, так сказать, формы движения. К примеру: соединение разных фраз мелодии на одном и том же звуке... Разве это свойственно только еврейскому варианту моей мелодии?"

Последний вопрос Шостаковича заставил меня, музыковеда, прислушаться к тому, как поют песню композитора в Москве, и я убедился: "еврейской" (на самом деле универсальной!) схеме следуют почти все поющие. Случайность? Нет! Соединять фразы (при определенных условиях) легче всего на одном звуке. Давным-давно в старинных еврейских мотивах это было уже апробировано и более того – стало типичным проявлением плавного слияния мотивов в мелодике разных музыкальных культур и разных жанров искусства, - будь то русский лирический распев, цыганская пляска или речитатив итальянской оперы. Воспроизводя «Песню о встречном» Шостаковича, безвестные исполнители (имя им – легион!) меняют в композиторском первоисточнике лишь один звук: вместо «фа», открывающего последнюю фразу запева (См. Нотный пример №1в), интерпретаторы сплавляют интонации на общем звуке «до» - том самом, что завершает и начинает все предшествующие фразы запева. Симптоматично! Звук «до» – словно бы изначальная «клетка», из которой вызревает вся песня, звук «до» – это квинтовый тон, что в данном случае определяет характер лада, его настрой. И, «корректируя» нотный текст Шостаковича, поющие интуитивно укрепляют так называемую "мажорную квинтовость", в которой заключен звонкий, утренний колорит мелодии - как раз то, к чему стремился и сам Шостакович. Исполнители как-бы превращаются в соавторов композитора, продолжают реализацию его творческого замысла. Чудо искусства! Так поступают и русские, и евреи, и американцы.

Зафиксированный нотный текст "импровизации" прекрасно иллюстрирует "эксперимент" разноязычных творцов, разделенных океаном. В Москве и в Нью-Йорке "импровизации на тему Шостаковича" совпадают! У меня есть реальные основания быть абсолютно уверенным, что "импровизации" множества израильтян, англичан или немцев будут равнозначны московским и нью-йоркским. И, наверное, именно потому, что интонации своей песенки Шостакович "заимствовал у всех народов сразу", утренняя мелодия гения легла в основу гимна мира, аранжированного для хора Гарольдом Роммом по заданию ООН (слова того же Г.Ромма). Делегаты Генеральной Ассамблеи пели мелодию Шостаковича с верой в утверждение светлого утра на всей Земле, пели во время принятия хартии мира, то есть в день рождения Объединенных наций...

...Я стою сейчас у здания ООН и слышу гудки нью-йоркского порта, очень похожие на московские гудки моего далекого детства. И, как бы, снова возвращаюсь в свой школьный класс... Учительница заболела и ее заменяет старшая пионервожатая по прозвищу "Гроза". "Сегодня мы будем заклеивать "врагов народа". Не поняли?" - недовольно спрашивает "Гроза". "Возьмите клей! Он у вас на партах. И куски бумаги! Теперь откройте учебник истории! На портрете Блюхера. Это "враг народа!" Заклейте его! Немедленно! И вычеркните строчки, где о нем написано. Как следует вычеркните. Я пройду по рядам и посмотрю. Кто это делает плохо, тот, значит, сочувствует врагам народа. Ясно?" И "Гроза" прошла по рядам. "У тебя сделано плохо", - сказала мне "Гроза". Ты не стараешься?" Я стал "стараться". А в голове у меня звенела одна только фраза: "Кудрявая, что ж ты не рада? Что ж ты не рада?" С этой "фразой - вертушкой" я возвращался домой. С заклеенным врагом. И с вымаранным текстом..., где была фамилия врага... Все рассказал маме.

- Я тоже часто пою эту фразу из "кудрявой", - сказала мама. И все равно, доброе утро в этой мелодии остается! Это - наша мечта...

- Это наша мечта, - повторяю я мамины слова, стоя у здания ООН в Нью-Йорке.

- Это вроде романтического островка, - вспоминаю сказанное Шостаковичем о его песне....

"Романтический островок" и создан был, наверное, для того, чтобы моя мама не теряла мечту. И вместе с мамой не теряли бы мечту миллионы других. Трудновато ведь было всем. Я слышу утреннюю мелодию детства... через 55 лет. И до сих пор не могу смириться: почему же к нежной маминой улыбке примешивалась слезинка? Почему? Как раз на вопросе, остававшемся без ответа: "Кудрявая, что ж ты не рада?"