«И
снилось Яакову - вот лестница стоит на земле,
а верх ее достигает неба, и вот
Ангелы Б-жии восходят
и спускаются по ней. И вот Б-г стоит над ним и говорит:
«Я Б-г -всесильный Авраама, отца твоего, и всесильный Ицхака.
Землю, на которой ты
лежишь, тебе отдам и потомству твоему.
И будет потомство твое как песок земли,
и ты
распространишься на запад и восток, на север и юг,
и благословятся тобою и потомством твоим все племена земли»
Брейшит,
28, 12-14.
На занятиях по Интернету, как только я освоил выход в международные информационные системы, я сразу же занялся виртуальными поисками моей знаменитой однофамилицы, почти родственницы - американской поэтессы Денизы Левертов. С большим огорчением я узнал, что в декабре 1997 г. она умерла. Тогда я обратился к подшивкам “Литературной Газеты» начала 1998 г., узнать, был ли некролог? Нет, не был. Не было никаких сообщений и в журнале «Иностранная литература», открывшем в свое время дорогу поэтессе к русскому читателю.
Дениза Левертов
Дочь
выходца из Белоруссии, из Могилевской
(тогда, ныне Витебская обл.) губернии, Оршанского уезда (оттуда
же, откуда родом и мой отец), осевшего в Англии и там женившегося, Дениза
Левертов родилась 24 октября 1923г. в пригороде Лондона
Я белая
американка
неразделимая смесь
кельтско-семитской крови,
выросла
под стеклом
английской
теплицы,
чуть
старомодная,
беспечная
и счастливая
художница.
(Далеким
окольным путем. Пер.А.Ибрагимова)
Уже в 5 лет Дениза решила стать
поэтессой. Когда ей было 12 лет она послала свои стихи к этому времени ставшему
уже англичанином Т.С. Элиоту и получила от него ободряющий ответ и пространные
рекомендации.
Работая в конце войны в английском
госпитале медицинской сестрой она
внимательно вглядывалась
в
их (мертвых) опустевшие лица
в
мгновение смерти или
когда
подвязывала им челюсти
и
укладывала восковые безвольные руки
и
затыкала ватой уши и ноздри…
(Мертвые. Пер.А.Сергеева)
Эта работа, самостоятельная и ответственная, но и тяжелая, даже опустошающая, как ни
странно нравилась молодой девушке.
Но
я любила власть и порядок
наших
ночей……..
….любила
знать, что должна делать,
и
список дел таял с каждым часом…
…А
я осталась в палате смертников
помня, что я…
…влюблена в
порядок,
придира, ангел, порхающий
между
коек в тиши,
подушки
взбиваю, воду
подношу
к пересохшим губам
и
приметы агонии заношу в ночной отчет.
(Коварство
невинности. Пер.В.Корнилова)
Кого
могла воспитать эта тяжелая и изнурительная работа? Ее спасла поэзия и
(красивая легенда?) американский писатель Митчел Гудмен. Эта смесь своей
сопричастности к горю и смерти людей, увлеченности поэзией (уже в 1946 г. в
Лондоне вышел ее первый поэтический сборник) и личной увлеченности М. Гудменом
(в последствии «Митч» - герой многих ее стихотворений) «спас и сохранил» ее для
будущей поэзии.
Дениза и Митчел в 1947 г. женятся, несколько лет проводят, путешествуя по Европе. Для Д. Левертов это были годы
погружения в американский литературный мир, приобщения к американской
литературе. Окончательный переезд на
американский континент, рождение сына Николая, натурализация, приобщение к
поэтическому колледжу «Школа Черной Горы», напряженная и плодотворная личная
работа Левертов как поэта (первый американский сборник стихов Левертов вышел в
Сан-Франциско в 1957 г.) - все это перевело Левертов на ведущие позиции в
американском литературном мире. С 1957 по 1994 г.г. ее сборники выходили с
периодичностью один раз в 2-3 года. Левый радикализм Левертов обеспечил ей
очень большое внимание со стороны советской прессы, широко переводившей «одну
из крупнейших современных поэтов США» (цитата из нашего издания). В
журнале «Иностранная литература» ее стихотворения печатались в 1966, 1972, 1976 и
1988 годах. В антологиях и сборниках ее печатали в 1975,1 982 и 1986 годах.
Наконец, на закате перестройки в издательстве «Радуга» вышло ее «Избранное»
объемом около 300 страниц тиражом 10 тысяч экземпляров. Конечно, для внимания
русского читателя одного левого радикализма было мало. Хотя этому нельзя
придавать преувеличенное значение, но для нас было важно и ее постоянное
обращение к русской литературе, которую она хорошо знала. Ее обращение к Чехову
в сборнике «Жизнь в лесу» в 1978 г . было не только симптоматично, но и глубоко
личностно.
…Чехов
с ними.
С
нами.
Темно-зеленые
томики,
неуклюжие
старательные переводы.
Мы
читаем бессистемно,
мы
даже не пытаемся прочесть их все подряд,
веря в их беспредельную щедрость.
………………………………………………
Что
внушал нам Чехов? Кто был этот Чехов,
………………………………………………………
повествующий
историю Каштанки.
…………………………………………
………….Что
он значил
и
продолжает значить не
уложить
в законченное определение. Но это связано
не
с той Москвой, куда так и не уехали,
а с любовью,
……………………………………
Твоя
улыбка, Чехов,……….
Заглядывала
нам через плечо и еще заглядывает нынче…
(Чехов
в Уэст-Хите. Пер. В.Корнилова)
Правда, не все обращения Д. Левертов
к русской литературе приветствовались. Лишь в 1988-89 г.г. мы познакомились с
ее стихотворениями, посвященными Б. Пастернаку и О. Мандельштаму.
За
день до его смерти бабочка
….в
обмороке лежала
…на
третьей ступеньке в подземку.
Это
была не его душа -
она,
я знала ,всегда на русской земле, -
но
во мне откликнулось что-то.
(Памяти
Бориса Пастернака. Пер. В.Корнилова)
С
кружкой
полуостывшего
кипятка
у
печурки,
не
слишком
обогревающей
сидел
он
и
повторял
два
зеленых слова…
(Как
умирали.. Осип Мандельштам. Пер.А.Сергеева)
Я
познакомился с поэзией Левертов в начале семидесятых годов по подборкам в
журнале «Иностранная литература». Конечно сначала меня привлекла наша
однофамильность, а затем то, что ее и мой отцы происходили из одной местности - Дубровно, Оршанского, Витебской. Что касается моих личных поэтических
пристрастий, то мне больше нравились ранние стихотворения Д.Левертов, например:
…девочки
,дочки
кофеторговца
лежат все долгое
время
сиесты, и их белые
платья
лежат рядом с ними
………………………………….
Но
послеполуденный час
догорел, и дочки проснулись,
помчались среди недостроенных вилл,
бодро-бодро
пинали ногой
баскетбольный
мяч, и уже
платья
на них другие,
новые, алого бархата.
(В
воскресенье после полудня. Пер. А.Сергеева)
Или другое:
,,,сквозь запечатанное окно
в
меня вошла весенняя ночь
в
просторной шелковой русской рубахе.
Так
вот почему осталась эта кривая линия,
Трещина
- так и не вставили другое стекло.
(Трещина.
Пер. А. Сергеева)
Ее
отец, писавший свою фамилию Левертофф, происходил из семьи одного из основателей
хасидизма. Метаморфозу, произошедшую с ним нам не объяснить. Потомственный
еврей-хасид стал англиканским священником и женился на валлийке, также
происходившей из религиозной семьи. В семье кроме Денизы, была еще одна – старшая
дочь Ольга, всегда писавшая свою фамилию по отцу - Левертофф. В семье мало
придавали значения формальному образованию. Сама Дениза не училась ни в школе, ни в университете. Образование она получила
«по-дворянски» - домашнее, но при этом оно было весьма высокого уровня.
Мать знакомила детей с произведениями выдающихся писателей Викторианской эпохи,
в частности, с Теннисоном. Позже Дениза напишет: «В течение нескольких лет
моего детства я имела его (Теннисона) практически застрявшим у меня под
мышкой». Читая дома, занимаясь балетом,
изучая друзей отца - беженцев и художников, дети пришли к осознанию важности
искусства и его места в их жизни. Одновременно у них сформировались идейные
убеждения и понятия о собственном месте в жизни общества. Эти убеждения были
левого, «революционного» направления. Для
собственно Денизы образцом была старшая сестра Ольга, также ставшая поэтессой,
правда меньшего поэтического дарования, однако больше чем Дениза, вовлеченной в
политику. Своему отцу Ольга посвятила
«Балладу об отце», которую Дениза, уже посмертно для Ольги (1964),
включила в свой сборник «Танец скорби» (1967). В свою очередь Ольге Дениза
посвятила свою «Поэму Ольги».
Высокие
ноты
Настойчивой
нетерпимости,
Морщины
над поднятыми бровями,-
Одержимая,
одержимая,-
…………………………….
Ты
хотела
Криком
своим образумить мир-
Так
ведь? - силой увлечь
Несчастных
В
социалистическую республику радости
…………………………………………………..
черноволосая, черноволосая,
белая
свеча
цвела
в твоем сердце.
…………………………..
Все
течет
-
прошептала она в мое детство,
………………………………………..
твоя песня
сгорела до пепла,
до сквозящих костей,
кроме белой свечи в сердце.
(Пер. Т.Глушковой)
Абстрактная
поэтическая тусовка где-нибудь в
Гринвич-Виллидже (университетский район Нью-Йорка) отвлеченно
предполагает некую наднациональность. Однако «голос крови», тот плотный воздух
культуры, которым с детства дышала будущая поэтесса, работа в госпитале, где на
излечении лежали ветераны войны с фашизмом, рассказы этих ветеранов о том ,что
происходило в Европе, наконец, личное послевоенное посещение еще лежавшего в
руинах континента, - все это не могло не заставить вдумчивую поэтессу
напряженно размышлять о причинах случившегося, обращаться в связи с этим к
истории и философии, облекать свои раздумья в рифмы и формы, соответствующие
дарованию Левертов.
Напряженные
раздумья ждали повода. В 1961 г. в Иерусалиме проходил открытый судебный
процесс над нацистским преступником Эйхманом. В начале процесса был упомянут
еврейский мальчик, перелезший ограду сада в Будапеште, сорвавший персик и
убитый Эйхманом на месте «преступления». В ходе процесса было уточнено, что
мальчик не перелезал ограду, а работал вместе с другими заключенными, дерево
было вишневое, а не персиковое, а убийство произошло в сарае. Однако первый
эмоциональный импульс, полученный поэтессой, был настолько силен, что она уже
не могла отойти от первоначальной версии, а пишет «как это представилось» (из
примечания Д. Левертов).
…красная кровь
сына Давида
и сок персика
желтый и сладкий
текут под
деревом
и крови больше
чем сладкого
сока,
всегда больше
крови…
(На процессе Эйхмана, 1, Персиковое
дерево, Пер. В.Корнилова)
Мысль поэтессы ищет точку отсчета случившемуся. Такой точкой Д. Левертов представляется «хрустальная ночь», когда штурмовики СС организовали массовые еврейские погромы по всей Германии.
…Давно ожидаемый крик
звон
стекла и хруст костей…
…сапоги
топчут ручьи
кровавого
света
из
пробитых голов…
…каждый
крик
иглами
страха вымораживает глаза,
фары
грузовиков потоками льют
белый
свет, их ругань
разрубает
сплошную тьму
на
куски туманно-белой пантомимы -
все
этого ждали, и вот
идет
Хрустальная Ночь…
(На процессе Эйхмана, 2, Хрустальная ночь,
Пер.В.Корнилова)
Преступник
Эйхман получил по заслугам. Кажется, теперь можно подумать о «вечном». Поэтесса
обращается к эпизоду Торы, вынесенному в эпиграф. Слова Мартина Бубера,
цитирующего рабби Моше, об ответственности человека за «восхождение и
нисхождение ангелов»: «Рабби Моше из
Кобрина учил так: …Яаков - это каждый из нас. Каждый человек должен знать - я
прах земной. Я - одна из песчинок праха, но дух мой устремляется к небу, как
верх лестницы Яакова, стоящей на земле, и вот Ангелы Б-жии восходят и нисходят
по ней, даже восхождение и нисхождение
Ангелов зависит от моих стараний» (Мартин Бубер. Рассказы о хасидизме - поздние
мыслители) – Д, Левертов воспринимает как обращенные к себе самой - поэту,
отсюда – предъявление к себе более высоких требований.
Эта
лестница не
из
светящихся нитей,
не
сверкающая эфемерность,
не
для ангельских стоп,
которые
знают путь
и
не нуждаются в камне…
…зато
человек, взбираясь,
раздерет
колени и не обойдется
без
помощи рук. Тесаный камень -
опора
его стопе. Крылья проносятся мимо.
Стихотворение
восходит.
(Лестница
Яакова, Пер.А.Сергеева)
От Мартина
Бубера и от своего отца, выходца из белорусского местечка Дубровно, восприняла
она интерес к хасидизму, современные руководители которого немного по своему объясняют
этот сюжет: «…человек сначала (сам) должен построить лестницу, поднимающую его
вверх от материального мира к духовности. После этого его дела освящают всю его
жизнь, создавая «ангелов», которые поднимаются на небо. Когда они возвращаются
вниз на землю, Б-г появляется с ними и отвечает на ваши молитвы» (К жизни
полной смысла. Учение Ребе Менахема - Мендла Шнеерсона, Сост. Якобсон, М, 1999).
С восхождением
по лестнице Яакова сравнивает Д.Левертов процесс
стихосложения, а с
памятными, часто трагическими, датами еврейского календаря - минуты озарения
поэта:
…Хасиды
раскачиваются
всегда
взад-вперед,
взад-вперед,
в
такт словам,
снова
и снова
все
дни в году-
и
только
в день
разрушения Храма…
который совпал
с днем рождения Мессии
все
иначе…
(Становление
поэта, Пер.В.Корнилова)
Один
из руководителей сегодняшнего студенческого еврейского центра «Аш-ха-Тора»
М.-М. Гитик так поясняет ситуацию предпоследней строки приведенного текста
стихотворения: «Говорят мудрецы, что 9 Ава-день рождения Машиаха, именно потому,
что это и день разрушения Второго Храма… Разрушение, с еврейской точки зрения, - это и начало процесса созидания. /Поэтому и день рождения Машиаха/»,
см.газета «Дварим», №6, август 2000.
Теперь пора
читателю отдохнуть и немного рассеяться. Овец, в отличие от своих
соплеменников, евреи могут считать*, иначе как бы Яаков отсчитал двести овец в
подарок своему брату Эйсаву, когда шел на встречу с ним (Брейшит, 32, 14-15).
Д. Левертов уподобляет себя Яакову, подсчитывающего овец - города, с которыми у
нее связаны глубокие личные воспоминания. В стихотворении «Подсчитывая овец» поэтесса, начавшая
беспристрастно перечислять города ее памяти, в конце стихотворения
восклицает, «поглаживая любимую овечку»:
«Лондон! Милый Лондон!» - город ее детства и юности.
Мехико-Сити
- смог и свет, но бесцветность.
Лос-Анжелес - свет и смог, но бесцветность.
Сан-Франциско
- скупая пастель.
Бурый
песчаник, серая гарь, черное стекло - Нью-Йорк.
Бостон -
облака и деревья, но бесцветность.
Бронзовый
Рим. В жемчужно-зеленых переливах Париж.
Милый, тёмный
от копоти портлендский камень Лондона.
Темный от
копоти камень Лондона.
Камень.
Лондона…
(Подсчитывая
овец. Пер .М.Кореневой)
В последнее
десятилетие своей жизни поэтесса поворачивается от секуляризма, светскости к
религии-христианству, подтвердив предположение о неизбежности консерватизма для
зрелого ума. В наиболее сильных своих произведениях она продолжала фиксировать
свой взгляд не на абстрактных идеях и предметах мира или рая, а на
конкретных примерах.
Именно поэтому
хочется закончить на оптимистической ноте - словами Д. Левертов об уважении к
другому человеку как основе человеческого бытия и одновременно подарке этому
человеку: «…объективность должна проистекать из уважения, из признания
личности, живой индивидуальной сущности, отличной от прочих, но не менее
значимой. Уважение как признание личности есть проявление любви, это одна из
плоскостей, одно из выражения явления, которое Мартин Бубер называл
«утверждением бытия» и считал прекраснейшим из даров, приносимых одним
человеком другому» (Слово к медикам. Пер .О.Кириченко).
-------------------------------------------------------------------------------------------------
* Со времени сотворения мира
евреев пересчитывали всего 9 раз, из них 4- в библейские
времена. Десятый раз,отмечается в мидраше, это случится, когда придет Машиах.
«И сказал Давид
Б-гу:не я ли велел исчислять народ? Это я согрешил и содеял зло. А эти овцы,
что сделали
они?» (Кетувим, Диврэй айаним - 1, 21, 17).
