Джеймс Кэрролл

Меч Константина.

Церковь и евреи. История

Перевод Игоря Юдовича

Часть IV. От крестовых походов к насильственной конверсии

(продолжение. Начало в№№ 6(55) и сл.)

Ансельм. Почему Бог стал человеком

     Католическая Церковь, к которой я принадлежу и которую люблю, стала тем, чем она является сейчас, в период бурных страстей и брожения, во время так называемого церковного "ренессанса 12 столетия". Одновременно с тем, как Крестовые походы навязывали универсальную христианскую веру людям вне традиционного христианского мира, реформа самого христианства навязывала центральный контроль над доктриной, литургией, святостью и политикой христианам Запада. Эта реформа завершилась полным успехом. Чувство принадлежности к связанной тесными узами священной общине, в которой каждый был приближен к Богу, было знакомо мне с детства. Я упоминал уже о том, что в школьные годы я был особенно близок к монахам и монастырской жизни. Но в то время я не знал, что самое привлекательное в монастырях - медленное движение рутинного дневного распорядка, раз и навсегда упорядоченная иерархия, рационализм веры, простота трапезы, почитание прекрасного мужского пения - сама суть и субстанция того, что я так любил, были результатом клюнийской и систерсианской реформ 12 столетия. Из своего собственного опыта еженедельных конфессий я знал, что католическая церковь, несмотря на свою чрезмерную сосредоточенность на вопросах морали, заслуживала доверия, потому что ее законы были строго определены и скрупулезно соблюдались. Сейчас я знаю, что в 12 столетии было принято больше законов, чем за всю предыдущую историю Церкви. Это была программа законодательного гуманизма. И хотя не все в этой программе было гуманным, но она спасла Европу от беззакония разбойников и воинствующих баронов, а Церковь - от коррупции симонии, покровительства и жадности. Эта программа заложила основы Западной цивилизации. К сожалению, в последующие столетия этот успех не найдет развития, законы атрофируются, а римско-католическая Церковь увязнет в трясине напыщенного морализирования, которому, говоря по совести, нельзя доверять.

Codex Iuris Canonici (канонический свод законов), действующий и сегодня в католической церкви, был заложен в 12 столетии. Свод законов стал юридическим эквивалентом готических кафедральных соборов. Конечно, католический кафедральный собор является всего-навсего архитектурной формой, соответствующей взглядам на жизнь людей того времени и ограниченной технологическими возможностями средних веков. Но католическое воображение видит в возносящихся к небу арках и в затемненных каменных сводах "идеал" священного места. Понятно, что Церковь никогда не сможет подвергнуть существенному пересмотру законы, положенные в основание своей веры. После того, как ушло в историю время анархии, а вместе с ним необходимость в сверхдетальном своде законов, эти законы, тем не менее, сохранились в своем закостенелом виде, регулируя любую мелочь. Дух средневекового законотворчества и сейчас витает внутри старых и новых католических соборов, холодный ветер задувает живую жизнь внутри Церкви, но, по большому счету, по-прежнему служит своей первоначальной цели. Codex Iuris Canonici освящает, прежде всего, иерархическую пирамиду с папой на вершине - верховным главой не только Церкви, но и всего, созданного Богом.

     В совершенстве сбалансированная подвеска готической социальной системы содержала в себе достаточно жизненной силы, чтобы даже американский мальчик в 1950 годах мог чувствовать себя счастливым внутри ее. Но система слишком зависела от точного соблюдения баланса, который, как оказалось, не трудно было нарушить. В чем еще была причина того, что все вокруг убеждали его оставаться в кругу себе подобных? Для подтверждения бессмертной правды католицизма он не должен был оглядываться по сторонам и смотреть дальше церкви своей общины, где все книжные полки в вестибюле были заполнены журналами "Pope speaks". На обложках всех номеров была одна и та же фотография худого человека с круглыми очками на глазах - папы Пия XII, адвоката канонических законов. Мы будем ниже говорить об его главенствующей роли в опубликовании и распространении канонических законов в 1917 году. Казалось, что одного взгляда на этот ястребиный профиль было достаточно, чтобы указать американскому мальчику на его должное место. Но правда заключалась в том, что в нашем космосе, полном страхов и неуверенности - темные времена средневековья казались совсем недавним прошлым - мы, изгнанные дети Адама и Евы, были счастливы иметь любое место.

     Мой детский опыт жизни в комфортной и заботливой религиозной общине дает возможность понять, что причиной всех потрясений в христианстве XX века, главным импульсом для реформы стала насущная необходимость Церкви откликнуться на основные человеческие нужды. Как мы видели, это произошло не в первый раз. Аналогичный объединяющий импульс был в основе реформ Константина, но наше время отличалось тем, каким образом церковная, все охватывающая и все покрывающая иерархия выражала свою власть. Константин показал всем свой верховный авторитет самим фактом созыва Никейского собора. Империя была объединена непререкаемым авторитетом Константина; епископы и прочая церковная бюрократия были полностью подвластны императору.

     Но все изменилось. Борьба за власть между светскими и церковными авторитетами, начавшаяся в Каноссе в 1076 году и продолжавшаяся после захвата Италии Барбароссой столетием позже, стала постоянной составляющей европейской жизни. Реальная власть и влияние папы, определенно, становились все более ощутимыми. В 1184 году Фредерик Барбаросса призвал всех заинтересованных явиться в Майнц на так называемый Великий райхстаг, явно пытаясь повторить достижение Константина в Никее. В кафедральный собор в городе на Рейне, согласно легенде, явилось 70 принцев, 70 тысяч рыцарей и большинство германских епископов. Центральным событием Собора было посвящение в рыцарство двух сыновей императора, после чего Барбаросса официально "взял крест" Третьего Крестового похода и сам возглавлял войско в этом походе. Именно с этого времени Майнц стали называть "Вторым Римом". Но консолидация власти в сердце Германии фактически позволила далекому папе укрепить свою власть в Риме, что превратило папу в своего рода абсолютного монарха. Принцы и императоры были чрезмерно заняты крестовыми походами, непосредственным руководством армиями и сложными, длительными экспедициями. Занятость принцев и существенное усиление в результате этих походов религиозного умонастроения масс - что всегда было существенной целью Церкви - значительно подрезали светскую ветвь власти. Вместе с этим, усиление власти Церкви оставило Германии весьма слабую монархическую традицию. Таким образом, Крестовые Походы, начатые папой Урбаном II двадцать лет после Каноссы, стали основной причиной усиления папской власти, достигнувшей своего максимума во времена Иннокентия III (1198-1216).

     В свое время Фредерик Барбаросса сумел значительно усилить свое влияние, присвоив себе титул святого Римского императора. Аналогично, папа Иннокентий III присвоил себе титул Vicatius Christi, наместника Христа, тем самым порвав с традицией - гораздо более скромной - считать себя наследником Петра. Беспрецедентное решение Иннокентия поставило его на место "между Богом и человеком, ниже, чем Бог, но выше, чем человек, существом, которое судит всех, но не подсудно никому". Вместо того чтобы стоять рядом с Петром, папа отныне занял место по правую руку от Бога; титул викара олицетворял новую, абсолютную духовную власть. Гений Иннокентия состоял в понимании того, что признанное всеми объединение политической, духовной и материальной власти во имя морального и духовного подчинения было самым верным путем к обладанию реальной политической власти. Отныне папы не будут спорить со смертными императорами - как с конкурентами - о назначении епископов, аббатов и церковными претензиями на земли. С этого времени папы будут обладать абсолютным авторитетом "заместителя" Христа. В 1208 году Иннокентий наложил санкции на всю Англию, потребовав у английского короля признать его верховным феодальным сюзереном. Действуя в таком качестве, папа объявил недействительной революционную Магна Карта (1215), законодательную попытку не согласных баронов ограничить абсолютную монархию (тем не менее, Магна Карта "выжила", став в будущем фундаментом конституционного государства). Что же касается императоров, то Иннокентий потребовал и получил право надзора за выборами и, таким образом, фактически выбирал нужного кандидата.

     Иннокентий III, как другие, предшествующие ему папы, организовывал Крестовые походы, но цель его походов была другая. Распространение христианства в Иберии, Малой Азии и Леванте было лишь одной частью его программы. Не менее важным было распространение и увеличение его власти в Европе. Не ограничиваясь обычной борьбой с "неверными", крестоносцы напали на еретиков Южной Франции. "Взявшие крест католики, - утверждал Иннокентий, - и принявшие завет уничтожить еретиков должны получать такие же привилегии… как и идущие в Святую Землю". Святая Земля, конечно, все еще была важна и под протекцией Иннокентия в 1202 году начался Четвертый Крестовый поход, но ярость крестоносцев вылилась на христианский - правда "схизматический" - Константинополь. Западные рыцари жестоко подавили сопротивление защитников города и славно пограбили его после победы. Иннокентий осудил разбой в Константинополе, но, по существу, посланные им армии выполняли его же повеление. Крестовые Походы превратились в средство навязывания доктрины и политического единства внутри Церкви, вместо того, чтобы делать это вне христианского мира. Когда Иннокентий назначил западного патриарха управлять империей на Востоке, он предполагал положить конец разрыву среди христиан, на практике же он и его крестоносцы увековечили ненависть Востока к Западу.

     Вторая аналогия между Иннокентием и Константином состояла в семейных распрях и попытках "по-родственному" ограничить его власть. По рождению носящий имя Лотарио, Иннокентий был из полугерманской аристократической семьи, которая дала Церкви восемь пап. Он сам был племянником папы, который сделал его кардиналом, хотя Лотарио в это время не был даже священником. Следующий папа не любил его и держал на расстоянии, но все так быстро менялось в политике Ватикана, что после смерти папы Лотарио сам был избран папой. Ему было только тридцать семь лет и для утверждения его папой понадобилось вначале срочно посвятить его в священный сан.

     Когда-то Константин использовал Никейский собор для установления единства и контроля. С той же самой целью после пятнадцати лет папства Иннокентий созвал Четвертый Латеранский собор (1215) для подтверждения своей абсолютной власти. Было бы большим упрощением думать, что только жажда неограниченной власти руководила Иннокентием. И император и папа искренне искали гуманистический выход из создавшихся реалий эпохи хаоса и насилия. Восстановление порядка, обуздание хаоса могло быть высшим моральным стимулом для правителя и, без сомнения, Иннокентий, как и Константин до него, понимал это. То, что при создании нового порядка всегда возникает новый хаос, не очень волновало обоих.
     Собор, созванный Иннокентием, назывался по Латеранской базилике в Риме, которая, как предполагали в то время, когда-то была дворцом Константина. Четвертый Латеранский собор, иногда называемый Великим собором, был наиболее важным теологическим событием в истории Церкви. На нем присутствовало более четырехсот епископов и архиепископов, восемьсот приоров и аббатов и послы практически всех европейских королевств и крупных городов. На соборе не было представителей Византийской церкви, но, казалось, что по призыву папы вся Западная Церковь решила продемонстрировать единство. На соборе с абсолютной ясностью был утвержден монархический авторитет папы. Папа Иннокентий III стал societas christiana - верховным феодалом мира и, наконец-то, императоры, короли и бароны согласились с этим.

     Принятые на соборе законы заложили все основные элементы современной католической культуры. Были определены семь таинств: от крещения до соборования. Была провозглашена доктрина Евхаристии (Причастия), связавшая хлеб Причастия с реальным присутствием - кровью и плотью - Христа. Было узаконено таинство исповеди и обязанность священников соблюдать неразглашение исповеди. Была установлена жесткая дисциплина для всех уровней священнослужителей. Был обнародован улучшенный вариант Никейского кредо. Новая программа духовного единства была дополнением и соответствием политическому единству абсолютной монархии. "Существует единая Церковь веры, - говорится в начальном каноне собора, - вне которого никто вообще не будет спасен, Церковь, в которой Иисус Христос одновременно священнослужитель и жертвоприношение". Лучшим примером нового единства стало полностью контролируемое таинство Причастия. "Никто не может влиять на это таинство, кроме священника, который получил сан согласно законам Церкви, которые дал сам Иисус Христос своим ученикам и их последователям".

     Именно Четвертый Латеранский собор впервые провозгласил важнейшие резолюции Церкви, направленные на изоляцию, ограничение прав и унижение евреев. Все то, что до этого было местной политикой стало универсальным церковным догматом. Например: "Евреи и сарацины … во всех христианских провинциях и в любое время должны носить специальную одежду, отличающую их от христиан". Таким было начало того, что в 20 веке стало желтой звездой Давида на груди.
     Значение Четвертого Латеранского собора в трагической истории евреев невозможно переоценить. "Решающим событием были не погромы Первого Крестового похода в 1096 году, - пишет Ганс Кюнг, - но собор, который своими законодательными и теологическими решениями фундаментально изменил ситуацию евреев. Так как евреи были "рабами греха", то логическим выводом из этого было провозглашение евреев рабами христианских принцев. В 68-й главе соборного послания - впервые в истории - евреям принудительно предписывалась специальная форма одежды. Это решение должно было изолировать евреев; им запрещалось занимать общественные должности, не разрешалось выходить на улицу в страстную неделю католической пасхи, они должны были платить специальный налог Церкви в случае покупки дома у христианина". Поразительно, что беспрецедентная систематизация антииудейской активности произошла во время беспрецедентного единства Церкви. Закономерно встает вопрос: связан ли рост абсолютизма римско-католической Церкви с ростом антииудейства? Чем более "тотальным" представляется влияние Церкви на человеческие души, тем более трагически евреи выделяются в отдельную группу "оригинальных и неоспоримых диссидентов".

     Так же, как программа абсолютизма императора Константина, только еще в большей степени, средневековая программа Церкви, осуществленная через Крестовые походы и реформы, имела прямые и негативные последствия для евреев. И, как всегда, символом этой программы был крест. Раньше мы видели, что крест был в символическом центре созданной Константином новой культуры. Это относилось не только к его видению у Мульвийского моста в 312 году, но и к созданию мифа об этом видении в Никее в 325 году. Затем последовало объединяющее Никейское кредо, в котором распятие было положено в основу веры, и "открытие" Еленой "Животворного креста". Как говорил Амвросий, после этого события евреи оказались последней проблемой Церкви.
     Подобное случилось опять во времена Крестовых походов - времени великого ренессанса образа креста. Мы помним последовательность событий: видение Петром Отшельником гроба Господня; приказ Урбана II освободить место, где находился святой крест, от неверных; крест на военных штандартах; крест, как обвинение евреям. Политика и теология креста отражались друг в друге и во времена Константина и в Средние века. Духовными партнерами Константина были религиозные лидеры Никеи, для папы Иннокентия III ими стали "отцы" Четвертого Латеранского собора. Проект Константина опирался на Амвросия из Милана, крупнейшего теолога своего времени. Времена Крестовых походов имели свой эквивалент - Ансельма из Кентербери.

     Святой Ансельм (1033-1109), монах и епископ, философ и теолог, принадлежит к величайшим представителям Церкви. Он развил и разработал теологию креста, ту, которую проповедуют и сегодня. Ансельм предложил - постфактум - рациональное объяснение положения креста в центре Никейского кредо, тем самым он дал оправдание всеобщему культу креста и распятия.
     Я учился в школе св. Ансельма в Вашингтоне и до сих пор помню клещеподобную голову епископа-монаха на портрете у главного школьного входа. Проходя каждый день мимо портрета, я считал, что знаю его. Монахи из моей школы были членами английского отделения бенедиктинского ордена. По сути, они были англофилы и любили Ансельма из-за его связи с Британией. Фактически же, его звали Ансельмо и рожден он был в аристократической семье в Пидмонте, на севере Италии. Бенедиктинец с раннего детства он стал аббатом знаменитого Бекского монастыря в Нормандии, все еще не в Англии.
     Теологические работы Ансельма, тщательно копируемые в монастырях Европы, сделали его одним из наиболее влиятельных мыслителей своего времени. Именно Ансельм предложил доказательства существования Бога, включая до сих пор дискуссируемое онтологическое доказательство: "Бог есть нечто, более чего нельзя ничего помыслить". Таким образом, Бог должен существовать, потому что идея о Боге не может быть больше, чем его реальное существование. Вместе с духовным законодательством 12 столетия, спасшим Европу от анархия бандитизма, утверждение Ансельма о главенстве человеческого разума начало процесс освобождения недавних варваров от бесов предрассудков, свойственных неграмотному населению. Теология, по его определению, это вера в поиске разума. Я верю, сказал Ансельм, для того, чтобы понимать. Ансельма называют отцом схоластики, но в большей степени он известен, как отец интеллигентной веры.

     Ансельм и Урбан II - главный идеолог Первого Крестового похода - были старыми друзьями. До того как стать папой, Урбан был монахом-реформатором, и какое-то время они жили рядом. Во время Клермонского собора 1095 года - того самого, на котором Урбан прокричал в толпу свое знаменитое "Бог желает это!" - Ансельм начал работу над своим главным литературным произведением: "Почему Бог стал человеком".

     Опубликованное в 1098 году, оно стало первой систематической попыткой объяснения доктрины воплощения с помощью логики. Целью, по его собственным словам, было ответить на "возражения неверующих, отвергающих христианскую веру на том основании, что, по их мнению, она противоречит смыслу". Неверующими, к которым он обращался, были не "неверные", против которых Урбан начал Крестовые походы, но евреи. В книге "Почему Бог стал человеком" оппонентом Ансельма в диалогах является монах по имени Бозо. Он пытается опровергнуть рассуждения Ансельма не с точки зрения мусульманина или язычника, но как еврей, который серьезно изучал претензии христиан и отверг их. До Ансельма христианство всегда апеллировало к Священному писанию для доказательства своей "правды" - и евреи всегда не соглашались с такого рода доказательством. С этого момента дискуссия переносится на твердую почву логических построений и обращения к разуму. С Ансельма началась новая эра во взаимоотношениях христиан и евреев. Ансельм выступил с новой идеей понимания христианского откровения, развитой до этого Августином и отцами Церкви, сведя ее к простой и понятной идее примирения.

     "Так как мы предлагаем только с помощью разума найти смысл в том, что все происшедшее с Ним было необходимо для спасения человечества..., - говорит Ансельм, обращаясь к Бозо, - то давай следовать чистому разуму... [на этом пути] вера в Христа будет подвергнута проверке рациональной логикой". Порядок его мыслей выглядел примерно так: после падения человека (Адама), человечество было отягощено грехом, отчуждением, страданием и нищетой. Если Бог обладает абсолютной силой и если в своем сочувствии Он захотел простить человечество, почему Он не сделал это старым испытанным способом, каким-нибудь сакраментальным словом или действием, подобно тому, как когда-то изначально Он создал это самое человечество? Это самый главный вопрос, который должны спрашивать себя верующие. Ответ Ансельма был не онтологическим, но более убеждающим - социальным. Этот ответ пришел изнутри самой общественной структуры того времени. Главным в его ответе было: Бог стал человеком исключительно для того, чтобы умереть на кресте.

     Образ распростертого на снегу Генриха IV перед папой Григорием VII, глубоко отразился на событиях всей эпохи. Конфликт светской и духовной власти, происшедший всего несколькими годами раньше, оказал сильное влияние на ход мыслей Ансельма. Он перенес теорию и практику борьбы за верховную феодальную власть на отношения между Богом и человеком. Его логика следовала существующему жесткому феодальному порядку. Согласно этой сложившейся системы общественной жизни, Ансельм видел акт Творения, как создание иерархии смертных богов под властью бессмертного Бога. Когда Адам был изгнан из рая, человечество было исключено из этой иерархии. Человеческая проблема, таким образом, не сводилась к "восстановлению контактов" с существом, чье место в иерархии было наивысшим, но к вопросу: как вообще возможно сделать это извне иерархии. Онтологический аргумент был заменен социальным: проблема Спасения определялась необходимостью найти способ, с помощью которого можно было бы, уплатив по долгам, добиться от Бога расписки в полном удовлетворении и прощении обид, тем самым восстановить одновременно почитание к Верховному существу и почитание Верховного существа, который был оскорблен нижестоящим "недочеловеком". Согласно феодальной норме, только персона равного ранга внутри иерархии могла содействовать примирению. Такая аналогия была использована буквально. Если один из обиженных был существом божественным, то только божество могло быть посредником в примирении.
     Или, как сказано в книге:

     Ансельм: А это невозможно, если кто-нибудь не уплатит Богу за грех человека нечто большее, чем все существующее (кроме Бога).
     Бозо: Это доказано.
     Ансельм: Тот же, кто сможет из своего имения принести Богу нечто большее, чем все мироздание, по необходимости должен и сам превосходить все, что только не есть Сам Бог.
     Бозо: Не могу это отрицать.
     Ансельм: Но ведь никто не превыше всего, что не есть Бог, кроме Самого Бога.
     Бозо: Это правда.
     Ансельм: А Значит, необходимое удовлетворение может дать только Бог.
     Бозо: Так из этого следует.
     Ансельм: А должен дать это удовлетворение человек - иначе ведь он не уплатит долга.
     Бозо: Нет ничего справедливее.
     Ансельм: Значит, раз необходимо, как уже установлено, чтобы вышний град был дополнен до совершенства людьми, а это не может осуществиться, если не будет дано помянутое удовлетворение, дать которое может только Бог, а должен дать человек - то необходимо, чтобы его дал Богочеловек.

     Из этого следует первый вывод: Иисус, как человек пришедший дать человечеству шанс искупить падение Адама, должен был быть божественным. Таким образом, Бог должен был стать человеком. Воплощение совершенно необходимо. Красота логики заставляет Бозо воскликнуть: ""Благословен Бог!" (Пс. 65, 20) - вот мы и нашли в ходе нашего исследования некую великую истину. Продолжай же, как начал; надеюсь, что Бог нам поможет". И Ансельм продолжает. Но, следуя своей логике, он немедленно сталкивается с новой проблемой - превращения Бога в человека оказывается недостаточно.
     Воплощение, реализованное в человеческой жизни Иисуса из Назарета, включало много "элементов спасения". Ярослав

     Пеликан говорит, что в течение многих веков "семь печатей" апокалипсиса понимали как зачатие, рождение, жизнь, распятие, смерть, погребение и воскресение Иисуса. Любое из них, или все вместе, могло быть предложено обиженному Богу в качестве удовлетворения или, как говорит Ансельм, в искупление греха Адама. Поскольку Иисус сам был божественной сущностью, то этого должно было быть достаточно: хорошо прожитая жизнь компенсировала бесцельно прожитую. Но в существующем жестком представлении о чести в феодальном обществе эта схема не работала. По Ансельму: "Тот же, кто не воздает Богу должную честь, похищает у Бога Ему принадлежащее и бесчестит Бога - а это и есть грех. Пока же похититель не возместил ущерб похищения, он пребывает виновным. И недостаточно только лишь вернуть украденное: за нанесенное оскорбление вернуть должно больше, чем было похищено". Поскольку решение не подчиниться Богу было выбрано Адамом совершенно свободно, то уравновешивающее решение подчинения тоже должно быть выбрано свободно, что, следуя логике Ансельма, напрямую ведет к изолированному моменту смерти. Страдание и смерть есть оплата греха Адама. Но Иисус, хотя и человек, тем не менее, совершенно свободен от греха. Он единственный из пришедших в этот мир, кому не надо страдать и умереть. Все остальные "элементы" его существования были нормальными для его двойной сути - кроме смерти. Решением Верховного судьи он был исключен из смертных и мог умереть, только свободно выбрав свою смерть. Это был как раз тот акт свободного выбора, который требовался по феодальному кодексу чести.

     Ансельм: Если Он позволил Себя убить за правду, то разве не отдал Свою жизнь ради чести Бога?
     Бозо: Насколько я в состоянии понимать то, во что верю без сомнения (хоть мне и неясно, почему это было разумно, - ведь Он мог и правду неуклонно блюсти, и жизнь Свою вечно хранить), Он, по-моему, ради чести Божией добровольно отдал Богу нечто такое, с чем ничто, кроме Бога, сравниться не может и что достаточно для уплаты долга всех людей.
     Ансельм: А разве ты не понимаешь, что, с кротостью и смирением претерпев ради правды, которой неуклонно служил, оскорбления, побои и смерть на кресте вместе с разбойниками, Он подал людям пример той стойкости в правде наперекор всевозможным страданиям, которая и составляет их долг Богу? Ведь Он не смог бы этого сделать, если бы по Своему могуществу уклонился от смерти, причиняемой Ему именно за эту стойкость.
     Бозо: Кажется, что этот пример Он подал безо всякой необходимости, ибо известно, что многие до Его пришествия - а Иоанн Креститель и после - мужественно приняли смерть за правду и могли бы служить достаточным примером.
     Ансельм: Ни один человек до Него своей смертью не отдал Богу ничего такого, чего ему рано или поздно не пришлось бы по необходимости утратить; ни один также не уплатил того, чего не был бы должен. Христос же добровольно принес Отцу то, что никакая необходимость у Него никогда не отняла бы, и уплатил за грешников то, чего Сам по Себе не был должен.

     Мир Ансельма был не похож на мир, в котором мы сейчас живем. Это был жесткий мир раз и навсегда установленных социальных связей, мир, в котором Бог, как обиженный феодал, тщательно взвешивал положенное ему вознаграждение на специальных весах. Самому Ансельму в своей личной жизни пришлось сыграть роль весьма похожую на роль Генриха IV. В качестве архиепископа Кентерберийского ему стоило огромного труда балансировать между требованиями Урбана II и своими желаниями и стремлениями. Сохранение чести, удовлетворение, примирение, искупление - все вначале было пройдено им в политике и только потом нашло отражение в теологии. Будучи игрушкой в феодальной политической борьбе, он многие годы в бессильной ярости ожидал формального введения в должность архиепископа. В некоторой степени причиной написания "Почему Бог стал человеком" была длительная ссылка, в которую его отправил английский король Вильгельм. Причиной ссылки была - по мнению короля - оскорбленная честь. Только после смерти Вильгельма его приемник Генрих I - опять должно было быть соблюдено равенство: король обидел и король должен простить - дал ему давным-давно обещанную должность в обмен, конечно, на полное подчинение. Этот феодальный порядок обид и искуплений между королем и архиепископом будет повторяться в его жизни еще несколько раз.

     Бог был верховным феодальным лордом и по схеме Ансельма его наиважнейшим достоинством была справедливость. Но даже Бозо в конце книги задает вопрос о милосердии. Даже в суровом мире феодальной "экономики Спасения", которая требовала жестокую смерть - пусть свободно выбранную смерть - в качестве расплаты за долги, смерть любимого Сына подымала неприятные вопросы о характере Отца. Как замечает Ганс Кюнг, отцы Церкви, например, Ориген (185-254), тоже представляли смерть Иисуса, как некий вид искупления. Но для них "организатором" процесса был сатана. В этом случае жестокость имела смысл. В схеме же Ансельма была дисгармония. Как Бог мог пойти на это?

     "Милосердие же Божие, - говорит Ансельм, пытаясь найти объяснение, - за которое ты [Бозо] так опасался, что думал даже, будто оно вовсе исчезло - оказалось, как мы обнаружили, рассматривая правду Божию и грех человека, столь велико и столь согласно со справедливостью, что Ничего милосерднее или справедливее и помыслить невозможно. Ведь разве удастся кому-нибудь представить себе нечто милосерднее, нежели эти слова Отца, обращенные к грешнику, который осужден на вечные муки и не имеет, чем от них откупиться: "Прими Единородного Моего и принеси за себя в жертву"? или эти слова Сына: "Возьми меня и выкупись на свободу"? А Они как бы говорят нам это, призывая и привлекая к христианской вере. Что же может быть справедливее, чем когда Тот, Кому приносится цена, превосходящая всякий долг, любой долг отпускает, если только подношение совершается с надлежащим чувством?"

     Ансельм, как мы говорили раньше, пытается привлечь к христианству неверующих, что в контексте книги всегда означает евреев. Но могли ли евреи в то время - или в любое другое - откликнуться на такое объяснение Божьего милосердия? "Тот факт, что Богу нужна человеческая жертва для улаживания испорченных отношений с ним самим созданным человечеством, - протестует еврейский писатель Пинхас Лапид, - тот факт, что Он, властелин мира, не может простить никого без кровавой жертвы, совершенно неприемлем для евреев и противоречит Библии". Очевидно, что перед Лапидом вставал образ Исаака, спасенного Богом. Но для христиан, начиная, возможно, со св. Павла, идея Бога, требующего кровавой жертвы, была нормой. Правда, до Ансельма христиане не считали распятие Христа космической катастрофой. Именно Ансельм представил смерть Христа, как искупление, центральным мотивом всей христианской теологии. Центральное место в этой теологии занимало распятие-крест. Христианская масса подхватила идею Ансельма с огромным воодушевлением; идея креста, как символа искупления, соответствовала религиозному опыту людей предыдущего тысячелетия. Но возникал новый вопрос: для чего Иисус пришел на землю - пропагандировать страдание или протестовать против него? Был ли культ распятия и родственные ему мини культы, например секта, члены которой избивают себя плетьми в память о страданиях Христа, признаком капитуляции перед болезнями, страданиями и самой смертью, то есть перед тем, что Иисус превозмог? Другими словами, не слишком ль Бог переборщил с несчастьями и страданиями не только своего Сына, но и с нашими? Не слишком ли много садизма в "экономике Спасения?"

     Тем не менее, теология искупления в версии Ансельма быстро стала доминирующей теологией католицизма. Я сам в юности был ее горячим сторонником, не понимая, почему она только усиливала мой врожденный страх вместо того, чтобы помочь его побороть. Спасение? Высшая справедливость? Где же, после всего, Благая Весть в таком умиротворении? Противоречивая и трагическая идея божественного прощения, связанная с крестом, с жестокостью распятия, чрезвычайно близка к бесчеловечности. Вне зависимости от места своего рождения - феодального общества, где эта идея, вполне возможно, была задумана как гуманное противопоставление существующей теологии и вне зависимости от того, с каким чувством мы сейчас произносим слово "любовь", Бог такого Искупления при определенном освещении может выглядеть как чудовище. Невероятно, но даже я, типичный продукт ирландского католицизма, смог увидеть Бога Иисуса Христа в таком виде. В такой же степени мне, изучавшему историю, кажется невероятным, что евреи времен Ансельма могли видеть такого Бога как-либо иначе.

     После того, как смерть Иисуса получила полностью рациональное объяснение центрального события Спасения, или даже - единственного события Спасения, положение и место евреев в христианском мире стало еще более безрадостным. Логическая нестыковка схемы, одновременно утверждавшей, что смерть Иисуса была Его свободным выбором и то, что причиной Его смерти были евреи, уже мало кого интересовала. Обвинение евреев в событии, благодаря которому для христиан стало возможным Спасение, перенесло давнее противоречие Августина на какой-то новый кошмарный уровень. Для евреев крест стал окончательным тупиком. Безнадежность их положения стала очевиднее, чем когда-либо.

     Абеляр и Элоиза

     Задолго то того, как теология Ансельма стала официальной доктриной, Церковь время от времени поощряла антиеврейские погромы. Св. Амвросий, например, подталкивал христианскую толпу на поджог синагог после того, как, интерпретируя аллегорический смысл Ветхого Завета, пришел к заключению, что синагогам нет места в эпоху Нового Завета. Но мы говорили, что протеже Амвросия, св. Августин, искусно развернул ход событий и спас евреев. Что-то подобное произошло после смерти Ансельма, когда наиболее известный теолог нового времени подверг жестокой критике "Почему Бог стал человеком" и карательную теологию искупления. В противоположность Августину, теолог, о котором мы говорим, Пьер Абеляр (1079-1142), не оказался победителем в споре со своим предшественником. Победа Августина позволила евреям выжить. Победа Абеляра могла привести евреев к гораздо более позитивному будущему. После тысячелетия порожденной Церковью ненависти к евреям, кульминацией которой как раз были годы, предшествующие жизни Абеляра, глубокий католический мыслитель нашел новый путь к улучшению иудейско-христианских отношений, путь к взаимному уважению и мирному сосуществованию. К сожалению, для Церкви, и в еще большей степени - для евреев, у Абеляра не нашлось попутчиков на этом пути.

     Осознав серьезную угрозу официальной доктрине, церковный собор осудил Абеляра и не позволил его теологии стать широко известной. Романтическая и трагическая любовь Абеляра и Элоизы (1100-1163) широко известна. Менее известна трагедия, постигшая труд его жизни. Усилия Абеляра по исправлению - "очеловечиванию" - жестокой идеи Ансельма об Искуплении и его попытка ограничить место креста в божественных планах Спасения были отвергнуты Церковью. В свою очередь, это повлияло на и без того плохое отношение христиан к евреям.

     Место действия - Париж, крохотный средневековый город. Время действия - примерно 1118 год. Монастырская школа на острове Сите, рядом с романской базиликой Нотр-Дам. Духовный центр Европы приютил несколько тысяч студентов, разговорным языком которых была латынь. Объединив в одно целое искусство логики, диспута, математики, философии и изучение Священного писания, преподаватели и студенты Латинского квартала, по существу, изобрели современный университет.

Пьер Абеляр, лучший из лучших этого "университета", обаятельный и любимый своими учениками учитель, широко известен по всей Европе. Взращенный на идеях Ансельма, он не был очевидным кандидатом на создание теологии, отрицающей главные заслуги Ансельма. В своей ранней работе "Да и нет" Абеляр развил диалогический метод Ансельма, пытаясь обосновать веру разумом - и сделал это с блеском. "Сомневаясь, - говорил он, - мы задаем вопросы, а задавая вопросы, мы узнаем правду". Яркость его ума, блеск не ограниченной предрассудками мысли, привлекали многочисленных учеников, слава его росла, а вместе с ней - богатство. Его известность привлекала к нему интеллектуалов из других научных центров Европы и позволяла общаться со многими достойными людьми своего времени. Среди всех своих контактов Абеляр особенно ценил общение с испанскими интеллектуальными центрами, где доминировали евреи. С их помощью он познакомился с только что переведенными работами античных мыслителей. Эти связи дали ему представление о современном иудаизме, о реальном иудаизме, а не о карикатурном христианском изображении Ветхого завета. Его уникальным ответом на обретенное знание было то, как он описывал евреев: с уважением. Но ни интеллектуальная открытость, ни широта знаний не могут до конца объяснить его резкое несогласие с Ансельмом в вопросе об Искуплении.

     В своем "Толковании Послания к римлянам", написанном примерно в 1130 году, - тридцать лет после "Почему Бог стал человеком" - Абеляр полностью отверг идею того, что "смерть неповинного Сына доставила так много удовольствия Богу-отцу, что благодаря этому Он пошел на примирение с нами". Почему Бог стал человеком? В "Послании к римлянам" Павел говорит, что "и иудей и язычник одинаково оправдываются благодатью Божьей через Иисуса Христа… которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов, сделанных прежде". Но как? Ответ Абеляра дан в "Толковании…": Христос пришел показать нам как жить, а не как умереть, повинуясь жестокой власти Отца. "Смерть Христа сделала нас более добродетельными, потому что пример, данный нам Христом, его милосердие и благородство воспламенил в нас рвение подражать Ему". Смерть, как пример, а не как искупление. Идея, сама по себе, не совсем новая, но у Абеляра она прозвучала на редкость сильно.

     Для того чтобы полностью понять все привнесенное Августином в христианскую теологию, мы должны были обратить внимание на огромное влияние его матери. Для того чтобы понять, как Абеляр оказался в ситуации резкого несогласия с жесткой и жестокой главенствующей теологией распятия, как "выплаты по долгам", мы должны проделать нечто похожее. Мы должны вспомнить историю любви Абеляра и Элоизы.

     Когда они встретились, одаренная многими талантами восемнадцатилетняя Элоиза была в два с лишним раза моложе Абеляра. Она была племянницей Фульбера, важного каноника Нотр-Дама, что частично объясняет появление девушки в качестве ученицы знаменитого философа. Но решающими все же оказались ум и способности Элоизы. "Она была не хуже других и лицом, но обширностью своих научных познаний превосходила всех", - писал Абеляр. Абеляр был клириком, то есть посвященным в духовный сан, но формально он не был рукоположен в священники. Поэтому, теоретически, он мог жениться, но в этом случае условности того времени почти наверняка означали конец его церковной карьеры. Вспыхнувшую между ними любовь какое-то время удавалось скрывать от посторонних глаз. "Итак, под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в занятиях доставляло нам тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об учении; больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам".

     "Я, не задумываясь, исполняла все, - писала Элоиза, - чего ты желал". Они переписывались всю жизнь и их письма стали частью знаменитой автобиографии Абеляра: "История моих бедствий". Любовная связь получила трагический оборот, после того как Элоиза забеременела. Они сумели найти священника, который согласился их обвенчать, но новость стала известна дяде и опекуну Элоизы, Фульберу. В этой ситуации поведение Фульбера было совершенно аналогично поведению феодала, оскорбленного своим вассалом, и его ответ соответствовал жестким феодальным нормам искупления вины, нормам, лежащим в основании теологии искупления Ансельма.
     Нанятые Фульбером люди "сравняли счет". Абеляр был наказан, как он сам писал, "…самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я совершил то, на что они жаловались". Оскопление Абеляра укладывалось в рамки правосудия, которое лучше всего можно определить выражением "зуб за зуб, глаз за глаз". Физический проступок наказывался физически и бесчестие Фульбера компенсировалось бесчестием Абеляра. Ему запретили преподавать, но наказана была и Элоиза. Любовники отправились в изгнание в различные монастыри. Но даже это не стало преградой. "Мы едины в Христе, - пишет Абеляр в письме, - мы одно тело по супружескому закону. Все, что есть у тебя, есть и у меня. Сейчас ты слилась с Христом, ты стала Его женой… На твое мужество рядом с Ним я возлагаю свою надежду, через твою молитву я получу то, что я не могу обрести своей молитвой".

     По настоянию Элоизы Абеляр вернулся в мир теологических и философских споров. Новый опыт, безусловно, оказал влияние на его взгляды. Начиная с этого времени, его работы наполнены постоянным сомнением общепринятой идеи Бога, чья справедливость лишена какого-либо милосердия. Например, Абеляр отрицает мнение о том, что человек, не принадлежащий к Церкви, уже только поэтому должен быть осужден. По его словам "искреннее невежество превращает его в человека, за которого Господь молился во время своих крестных мук". Бог - по Абеляру - в своих крестных муках явил любовь, любовь - и больше ничего. Но в эпоху Крестовых походов о Боге было слишком много представлений, не совпадающих с мнением Абеляра. Все это предполагало спор. Абеляр отвергал идею распятия, как события, целью которого было изменение отношения Бога к погрязшим в грехах наследникам Адама: от ненависти и проклятия к любви и милосердию. Согласно Абеляру, любовь и милосердие Бога постоянны и неизменны. Да, отношение должно быть изменено, но отношение не Бога, а людей, живущих в ненависти и проповедующих ненависть друг к другу. Как объясняет Ярослав Пеликан, "Христос умер на кресте не для того, чтобы изменить мнение Бога (все, что касается Бога - неизменно), но показать любовь Бога к нам". Для Абеляра, в интерпретации Рамсея Маккаллуна, "распятие было примером, разъясняющим жестом Второго лица. Оно было подобно Мудрости или Слову, известному как "Логос" или же божественному импульсу при создании мира в понимании евреев и христиан". Распятие - слово и событие - не было обращено к небесам, но - к людям.

     До Абеляра одним из главных теологических вопросов для христиан был: "Каким образом мы будем спасены?" Абеляр ставит вопрос по-новому: "Как мы знаем, что мы уже спасены?" Его ответ: Ветхий завет и жизнь Иисуса говорят об этом. История Иисуса, в той части, что относится к ответу на этот вопрос, это история Блудного сына и Отца, чья любовь к своему неисправимому сыну неизменна. Кульминация этой истории в том, что меняется сын, а не Отец. Возвращение сына домой не является основанием для искупления вины, но пониманием того, что в глазах Отца сын никогда не был виновен в чем-либо. Оставаясь глубоко верным главному посланию Иисуса, Абеляр смещает вопрос с темы Спасения на тему Откровения. В такой постановке крест не является причиной любви Бога - Бога-чудовища, который, как Фульбер, требует расплаты кровью и отдает на заклание своего единственного сына. Скорее, крест служит символом прозрения для осознания постоянной любви, любви без предварительных условий. Само существование человечества - даже в состоянии "падения" - является достаточной мерой любви Бога.

     Такой постановкой вопроса Абеляр совершает революцию в теологии. Для него все люди, кем бы они не были, достойны уважения. В противовес теологии Ансельма, безнадежно характеризующей грешного человека, как "проклятого на постоянные муки, и не имеющего сил освободить (искупить) себя от них", человек сам по себе - по определению - не покинут Богом. Таким образом, для Абеляра состояние "падения" не является причиной, из-за которой невозможно спасение. Это, конечно, относится к евреям, язычникам и другим неверным, всем тем, кого современники Абеляра (но пока еще не официальная Церковь) рутинно называли "проклятыми". После того, как Абеляр-философ приложил человеческую логику к сфере божественного, многие вещи начинают казаться ему достаточно простыми. Бог, к которому обращается Абеляр, есть Бог милосердия, для Него милосердие всегда важнее справедливости. Милосердие Бога - бесконечно, как Он сам. Отсюда Абеляр приходит к заключению, что совместимо и с теологией и с логикой верить, что те, кто стремиться ублажить Бога на основании своих лучших побуждений, при этом не противореча основным законам природы, не должны быть прокляты за свои усилия. Присутствие Бога в людях определяется не принадлежностью их к Церкви, а самим существованием на земле. Все люди уже спасены Богом, бесконечно любимы Им, доказательством чего является сам факт их создания.

     Людям остается только принять эту любовь, что в их падшем, самоотрицающем состоянии, может оказаться совсем не простой задачей, но не значит - не выполнимой. Результат же, по которому возможно оценить степень принятия этой любви, выражается не только в том, как ты сам ее принимаешь, но и как ее принимает твой сосед. Отличительным знаком такой религии, по Абеляру, является не "удовлетворение", но любовь, то есть то же, что требовала религия Израиля, видящая суть веры в благих действиях в отношении соседей. Историк и теолог Кэрен Армстронг говорит об этом следующим образом: "Абеляр разработал утонченное и трогательное обоснование для объяснения мистики искупления: Христос был распят для того, чтобы разбудить в нас сострадание, - и таким образом стал нашим Спасителем". Абеляр был убежден, что святые Ветхого завета, а также все, живущие со состраданием в душе и не лишенные здравого смысла, таким образом ответив на Слово, которым Бог создал мир, получили спасение.
     Поэтому не должно удивить, что Абеляр проявил редчайшую симпатию не только к святым Ветхого завета, но и к рядовым обездоленным евреям своего времени. В "Диалоге между философом, иудеем и христианином" словами еврея он говорит следующее:

     Конечно, не известно, даже не вериться, чтобы какой-нибудь народ и когда-либо претерпел ради Бога столько, сколько мы непрерывно претерпеваем ради Него; и не может быть никакой ржавчины греха, которой нельзя было бы простить при истреблении источника такой напасти. Рассеянные среди множества отдельных народов, без земного короля или князя, разве не страдаем мы от стольких гонений, что почти каждый день нашей несчастной жизни оплачиваем нестерпимым искуплением? О нас, конечно, все думают, будто мы достойны такого презрения и ненависти, так что всякий может нанести нам любое нечестие, думая, что это - наибольшая справедливость и высшая жертва, приносимая Богу. Они не представляют, в самом деле, что бедствие такого пленения приключилось с нами не из-за высшей ненависть Бога, и вменяют в заслугу - как праведное мщение - любую жестокость, которую направляют против нас как язычники, так и христиане. Язычники притом помнят о былых утеснениях, благодаря которым мы вначале владели их землей, а в последствии разбили их и истощили многолетними преследованиями: все, что они уготовили нам, они почитают за должное возмездие. Христианам же кажется, что у них есть более веская причина для преследования нас, так как они полагают, будто бы мы убили их Бога.

     Вот среди кого проходит в изгнании наше странствие и на чье покровительство нам нужно надеяться! Мы вверяем свою жизнь худшим врагам нашим; и нас принуждают к вере неверных… Вынужденные и в будущем искать какие-либо ближние пристанища, мы берем внаем помещение, на защищенность которого мало надеемся, не по умеренной цене. Сами князья, которые начальствуют над нами и за покровительство которых мы дорого платим, желают нашей смерти тем больше, чем с большим произволом сумеют захватить то, чем мы владеем.
     Так как мы притеснены и угнетены ими, как если бы мир организовал заговор против нас одних, удивительно уже само то, что нам позволено жить. Ведь нам не разрешается владеть ни полями, ни виноградниками, ни любой другой землей, так как нет ничего, что могло бы защитить их для нас от скрытых и явных нападений. Поэтому нам и остается заниматься главным образом источником прибыли, чтобы, взимая проценты с чужестранцев, тем самым поддерживать свою нищенскую жизнь, что больше всего делает нас ненавистными для тех, кто считает себя этим тяжело обиженным. (Перевод С.С. Неретиной)

     Суждения Абеляра привели к очень большим спорам: многие поддерживали его, еще больше - осуждали. Слухи и сплетни только помогали его критикам; никто не забыл и не простил ему Элоизу, которая к этому времени стала одной из известнейших аббатис в Европе. Переписка между ними никогда не прекращалась. Она по-прежнему постоянный союзник Абеляра, несмотря на расстояние, разделяющее их.
     Самым непримиримым оппонентом Абеляра стал известный нам Бернар из Клерво, монах-крестоносец, который боролся против антиеврейских выступлений в Рейнских землях. Бернар был автором "Против ошибок Абеляра" - объемного труда, который среди прочих вещей защищал ключевую идея Ансельма. Бернар утверждал, что распятие было необходимо для восстановления добродетели Бога, для того, чтобы вернуть вселенной должный порядок. Наполненный возмущением против Абеляра, труд был послан на рецензию папе. "Бернар искренне не доверял … Абеляру, - пишет Армстронг, - и поклялся сделать все возможное, чтобы заставить его замолчать. Он обвинил его в "попытке cвести все заслуги христианской веры к нулю, потому что он [Абеляр] полагает, что с помощью человеческого разума может осмыслить все, в том числе и Бога". Если это может сделать Абеляр, то что помешает сделать то же самое евреям или другим людям? Чем тогда для них будет пришествие Христа?"

     "У его книг есть крылья, - жаловался Бернар, - его труды разлетаются по разным странам, от одного королевства к другому. Новое евангелие создано им для народов…, новая вера предлагается на обсуждение, новый фундамент построен там, где прежде был старый". И в другом месте: "… он - человек, который не знает ограничений, ясностью и убедительностью своих слов он сводит в ничто добродетель креста". Абеляру, несмотря на все противоречия, совершенно ясно: Бог - не жестокое верховное существо, которое необходимо умиротворить смертью единственного Сына, но Отец, пославший Сына открыть нам Его постоянную и неизменную любовь, Его любовь ко всем нам.
     В конце концов, в эпоху не самую дружелюбную к идеям добра и милосердия, его взгляды были формально отвергнуты. Хотя неукротимая Элоиза объявила Бернара лжеапостолом, но он по-прежнему оставался самым влиятельным - по словам Армстронг - человеком в Европе. В 1141 году он приказал Абеляру прибыть на церковный собор в город Санс (Суассон) и предстать перед королем и всеми епископами Франции. В прошлом независимый и крепкий, Абеляр уже несколько лет как болен болезнью Паркинсона, но, тем не менее, он подчинился. Бернар лично руководил "научным советом". Ожидая несогласия и возражений, он уважительно называет Абеляра "Голиафом", но Абеляр уже не более чем "побежденный гигант, смертельно раненный, но пытающийся встать на последнюю битву". К сожалению, победа осталась за противником. Кульминацией, окончательно сломившей Абеляра, было массовое обвинение его в ереси сторонниками Бернара.

     Вскоре, незадолго до смерти, он пишет последнее письмо к Элоизе. Ни Бернар, ни все тягости жизни не смогли сломить его веру. Абеляр пишет: "Элоиза, сестра моя, когда-то бывшая так дорога в миру, сегодня все также дорога мне в Иисусе Христе. Моя логика принесла мне ненависть людей… Я преклоняюсь перед Христом, который царствует по правую руку от Отца… Чтобы вытравить все сомнения из сердца, что бьется у тебя в груди, я хочу, чтобы ты прочла это, исходящее прямо от меня: мое сознание опирается на тот камень, на котором Иисус построил Его Церковь". Далее Абеляр исписывает страницу, объясняя свое кредо - ясное подтверждение его ортодоксальной веры, несмотря на осуждение в Сансе. И, конечно, он прав. Его теология Спасения и Откровения, теология бесконечно милосердного Бога надолго останется на задворках христианской теологии, но никогда не будет забыта. О ней будут вспоминать снова и снова, вплоть до формального утверждения на Втором Ватиканском соборе уже в наше время. В рамках нашего повествования важно рассмотреть разницу в отношении к смерти Иисуса между Никейским кредо, в его редакции конца IV века (после смерти Елены), и кредо Абеляра. Абеляр утверждает, "что Сын Бога удовлетворял всем крайностям человеческого существования, признавал их все, в том числе, саму смерть". Такой Иисус не пришел на землю для того, чтобы умереть, но для того, чтобы пережить, испытать на себе все человеческие состояния, включая смерть. Смерть для Него только мгновение - не цель, часть жизненной истории, но никак не смысл ее. В рамках нашего исследования - от насилия крестоносцев, основанного на идее смерти, как акте спасения, до безжалостного мщения евреям, несправедливо обвиненных в смерти Иисуса, до обвинения (впервые появившегося через три года после Санского собора) евреев в распятии христианских мальчиков - важность этого различия нельзя преувеличить.

     Абеляр предложил Церкви новое противоядие к старой отраве противоречия в отношении евреев, нашедшей своего крайнего апологета в лице Ансельма. Для Абеляра понятие "еврей-богоубийца" не имеет смысла. Этот образ должен исчезнуть и быть заменен образом "еврей-свидетель". Различие между христианами и евреями должно быть мерой человеческой терпимости. Увы, ничего из того, к чему призывал Абеляр, не случилось. Учитывая все обстоятельства его личной жизни, его теологические обоснования, направленные на - по словам Бернара - "унижение креста", такой результат не должен показаться неожиданным.

     Поражение Абеляра оказалось трагичным, как в личном плане, так и в исторической перспективе. "Последствием обвинения его в ереси, - пишет историк Джон Бентон, - было то, что к 13-му столетию его работы почти не изучались и его известность, как знаменитого любовника, намного превышала его известность, как великого философа. Все это продолжалось до тех пор, пока его философия не была вторично "открыта" в 19-м столетии". В течение всех этих долгих лет Церковь не признавала влияния гуманиста, одинаково сильного в диалектике и в сомнении, глубоко верующего христианина, который хотел лишь переосмыслить - не отменить - некоторые основные понятия католической веры. Евреи же потеряли редкого в истории Церкви теолога, который был готов видеть евреев так, как они видели себя сами. Черные тучи насилия стали собираться на европейском христианском горизонте, насилия, которое вскоре изменит все. Абеляр мог стать человеком, остановившим насилие, если бы христиане стали молиться, как он предложил: "Приди, как Спаситель, а не как Мститель, как Бог милосердия, а не закона, как прощающий Отец, а не как неумолимый Господин". Или, как верховный феодал, добавим мы.

     Одной из причин того, что теология искупления Ансельма оказалась победительницей в споре была ее полезность в политической борьбе за усиление власти монархии. В этой борьбе, как не трудно догадаться, Церковь делала ставку на сильную монархию. По существу, репутация "Как Бог стал человеком" до сих пор является мерой реального отношения Церкви к демократии. Тот факт, что средневековая теология Спасения сохранилась и главенствует до сих пор, говорит о несомненной связи теологии и политики. Если Бог может выглядеть как верховный феодал, почему папа не может быть чем-то подобным? Хотя этому вопросу тысяча лет, но уже Абеляр понимал ошибочность такого подхода. От унижения Генриха IV, что в свое время вдохновило Ансельма, до его собственного оскопления, Абеляр видел неправомерность таких действий в аналогии с действиями Бога. Два нанятых разбойника, которые кастрировали Абеляра, были схвачены и в свою очередь кастрированы людьми из фракции Абеляра - классическое средневековое сведение счетов.
     Его собственное страшное соприкосновение с феодальной "справедливостью" было в какой-то мере смягчено любовью Элоизы, любовью всей его жизни. Она пишет ему в более поздние годы:

     Бог знает, я не на секунду не задумалась бы последовать за тобой или даже предшествовать тебе хоть в сам ад, если бы ты приказал мне. Мое сердце никогда не принадлежало мне, но всегда - тебе. Даже сейчас, еще более чем когда-либо, если я не с тобой, то я нигде, так как только в тебе я вижу смысл моей жизни. Поэтому я молю тебя, позволь моему бедному сердцу быть счастливым рядом с тобой… Вспоминай, прошу тебя, все, что я сделала; и вспомни, чем ты обязан мне. Когда я предавалась с тобой плотским радостям, многие удивлялись, почему я делала это - из похоти или по любви. Но сейчас, в моем нынешнем состоянии я вижу новое начало и готова забыть все удовольствия и только подчиняться твоим желаниям. Поверь, я ничего не хочу для себя, только быть твоей, твоей прежде всего остального.

     Пьер Абеляр умер в 1142 году в возрасте 63 лет, обесчещенный, но примирившийся даже с Бернаром, последнее доказательство искренности его веры. Элоиза, на вершине своей власти известнейшей аббатисы, организовала его похороны в собственном аббатстве, в 60 милях юго-западнее Парижа. Когда она умерла двадцатью годами позже - тоже в возрасте 63 лет - ее похоронили рядом. Если верить легенде XVIII века, в тот момент, когда тело Элоизы опускали в могилу Абеляра, он простер к ней руки, чтобы обнять ее. В письмах они молились: "Те, которых Ты разлучил на время в этом мире, объединятся навсегда в следующем. О, Ты, наша надежда, наше наследие, наше ожидание, наше утешение, наш Господин, да будь Ты благословлен навеки. Аминь". В 1817 году останки Пьера и Элоизы перенесли домой, в город, откуда их когда-то изгнали, в Париж. Они лежат на кладбище Пер-Лашез, где их часто навещают влюбленные, верующие и философы.

     Бернар, конечно же, стал святым. Он был канонизирован уже через двадцать один год после смерти в 1153 году. Его иногда называли "секретным императором Европы" и его слава, прежде всего, была связана со Вторым Крестовым походом, главным вдохновителем которого он был. Взаимозависимость идеологии Крестовых походов и идеологии насилия, отождествленная в кресте, совершенно очевидна даже на персональном уровне. Ансельм и папа Урбан II были в близких дружеских отношениях накануне Первого похода, роль Бернара во Втором походе подчеркивалась его персональной вендеттой против Абеляра в защиту жестокого Бога Ансельма. Теология и политическая история всегда шагают нога в ногу (выделено переводчиком). Решающее значение победы Бернара заключалось не в том, что Абеляр был обесчещен, но в том, что Бернар получил еще большую власть и влияние. "Бернар… был первым христианским теоретиком священной войны, - пишет Ганс Кюнг, - который предоставил теологическое обоснование для убийства неверных".

     Но ранее мы видели, как еврейские хроники уважительно вспоминали Бернара в связи с его защитой евреев на основании идеи Августина: "Не убий их!" Вмешательство Бернара предотвратило повторение массовых убийств 1096-го года. Но мы также говорили, что при защите евреев Бернар преследовал не совсем чистые цели. Сейчас мы можем лучше понять ситуацию и реальную подоплеку поведения Бернара. Вместо смерти евреев Бернар предпочитал, по словам Роберта Хазана, "их бесконечное унижение". В этом смысле, "величайший христианский защитник евреев в XII веке, - отмечает Дэвид Бергер, - посадил семена, которые проросли многими еврейскими смертями в будущем".

     Первая известность пришла к Бернару после лирического осмысливания и прославления "Песни Песен". Но на противоположном конце жизни, незадолго до смерти, он предпочел внести существенно более пагубный вклад во взаимоотношения христиан и евреев. К этому времени он был желчным и уязвленным человеком, проигравшим главное дело своей жизни - Второй Крестовый поход. Находящийся у власти папа, Евгений III (1145-1153), был в прошлом одним из монахов в монастыре у Бернара и его фаворитом. Пользуясь остатками своего влияния, Бернар направил папе подробнейшие инструкции по использованию папской власти. Нам эти инструкции известны как "Пять книг для размышления папе Евгению III" или просто - "Размышления". В этом труде Бернар разрабатывает то, что Ганс Кюнг называет "пагубной теорией". По Бернару, Бог дал Церкви два меча: духовный и материальный. "Материальный меч нужен для защиты Церкви; духовный меч - орудие Церкви. Духовный меч принадлежит руке священника; материальный - руке рыцаря, но действующего по указанию священника и по команде короля… Итак, возьми меч, который мы тебе [папе] доверили, и ударь им ради их спасения, если не каждого и если не многих, то, по крайней мере, тех, кого можешь достать".

     Константин изменил историю и само представление об Иисусе Христе, обратив свой крест в меч. Следуя монаху-крестоносцу, низвергнувшему Абеляра, последующие папы достаточно скоро опять изменят и историю и смысл Иисуса Христа. Насилие толпы станет насилием самой Церкви. Один меч Константина превратится в два меча инквизиции.

     Фома Аквинский: разум против евреев

     Рациональная теология (или теология разума) стали знамением XII века. То, что было начато Ансельмом и Абеляром - объяснение христианского мистицизма с помощью систематического интеллектуального усилия - получило дальнейшее развитие на более высоком уровне в следующем, XIII веке, особенно при Фоме Аквинском (1225-1274). Основа христианской враждебности и ненависти к евреям, была очевидно иррациональна, характерным примером чего был кровавых навет и обвинение в отравлении колодцев. На основании этого некоторые могут предположить, что приложение новой рациональной теологии должно было бы улучшить христианско-еврейские отношения. Случилось же противоположное.

     Открытия в философской теологии - это еще одно из названий рациональной теологии - были основаны, в большой части, на "открытии" европейцами античных философов и, в первую очередь, Аристотеля. Иронично, но это произошло в основном благодаря работам еврейских переводчиков, работавших в Испании над переводами греческих и арабских текстов на латынь. Мы отмечали раньше расцвет постантичной еврейской культуры в районе вокруг современного Багдада, где работы многих евреев-талмудистов и, в первую очередь, Саадиа Гаона (882-946), способствовали пониманию совместимости религии и философии. Но еврейские общины на разных континентах были достаточно тесно связаны. Основываясь на талмудистской традиции и позитивизме рациональной философии, великий Раши (рабби Шломо Ицхаки, 1040-1105), которого называли "королем библейских комментариев", придал талмудистским текстам, до этого понятным только посвященным, структуру и смысл, понятные широким массам.

     Пиренеи находились к Северной Европе гораздо ближе, чем Босфор, этим можно объяснить то огромное влияние еврейских интеллектуальных центров Испании на развитие европейской философии и культуры. Подробнее мы остановимся на этом в следующей, пятой части нашей книги; сейчас же отметим, что классические труды андалузца ибн Рашида, известного под именем Аверроэс (1126-1198), получили распространение в Европе благодаря многолетней работе еврейских исследователей и переводчиков. Соломон ибн Габироль (1020-1070) был еврейским неоплатонистом; его описание Создания, как космологической борьбы - в платоновских терминах формы и материи - было широко известно на латыни под названием "Fons Vitae". Работа была очень популярна среди католических мыслителей, не имевших представления об ее авторстве. По большому счету, знание, полученное при вновь приобретенном знакомстве с классической философией, было существенно ближе еврейским мудрецам, чем людям, проводящим жизнь в христианских кафедральных соборах и монастырях. Античная традиция талмудических комментариев священных текстов была хорошей подготовительной школой для развития такого типа мышления. Такая традиция достигла своего максимального воплощения в Испании во время жизни гениального философа Маймонида (Моисея бен Маймона, 1135-1204) и каббалиста Авраама Абулафиа (умер в 1290). Влияние этой традиции на христианских мыслителей трудно переоценить: многие из них - Фома Аквинский, в первую очередь - будут имитировать методы Маймонида, прекрасно зная, что их автор - еврей.

     Среди деятелей Церкви новое интеллектуальное восприятие теологии привело к заключению, что рациональная истина христианской доктрины - в ее правильном изложении - может быть признана и понята всеми людьми. По их мнению, при помощи такой логики пришло время открыть веру "другим", причем скромно предполагалось, что устоять против такой логики невозможно. Силлогизм - тонкий, хитрый ход для подтверждения или доказательства чего-то - стал инструментом миссионеров.

     Возможно, большой неожиданностью было искреннее стремление "диссидентов" Церкви стать частью нового движения. Либералы и гуманисты, большей частью связанные с новыми городскими университетами, стали горячими сторонниками применения метода упорядоченного разума в отношении церковной доктрины. Абеляр может быть хорошим примером этой группы интеллектуалов, противостоящих консерваторам отдаленных монастырей, самым ярким из которых был Бернар. Реакционеры требовали запрещения язычника Аристотеля. Для них рациональная, "научная" теология была ересью. Абеляр был заклеймен, как еретик, но такая же участь постигла и Фому Аквинского, хотя в его случае такое обвинение было вскоре снято. Новые христианские интеллектуалы не очень верили в теплое чувство мистицизма и в бессмысленное благочестие монашеских братств. Они считали, что Церкви нечего бояться непредубежденного образованного человеческого разума. Разве, после всего, разум не такой же дар Бога, как и вера?

     В таком рассуждении, конечно, была уловка. Должен ли дух рационального поиска истины быть совершенно свободен или он должен быть ограничен служением "священной" цели? Этот вопрос был проблемой с самого начала и он не решен христианами до сих пор. Например, вселенский (универсальный) теологический подход Абеляра состоял в том, что все люди могут обнаружить следы христианского Откровения в их собственном опыте. Более специфически: евреи могут признать Второе лицо Троицы, как то запредельное Слово, которым Бог в Бытии создал мир. Такой аргумент, конечно, сохранял свой вселенский характер только в случае обоюдного взаимопонимания, то есть, в случае, когда и евреи и христиане совместно будут стремиться к пониманию ускользающего смысла Бога. Но если такой анализ будет использован для "доказательства" христианского подхода или для доказательства неадекватности доктрины иудаизма - несогласия евреев с теорией "замещения" - тогда даже то, что будет выглядеть непредубежденным интеллектуальным состязанием, будет служить не правде, а подчинению и угнетению.

     Суровая практика, как это часто случается, не соответствовала нежной теории. После того, как энергия крестоносцев в начале 13-го столетия была искусно направлена в узкие рамки беспрецедентного миссионерского движения, достаточно скоро стало ясно, что первичная цель миссионерства - обращение в христианство как можно большего количества неверных - заглушила второстепенную цель совмещения веры и разума. Крестоносцы в 12 столетии с раздражением, скорее даже болезненно, относились к распявшим Бога, в этом была причина первых всеобщих ограничений прав евреев, принятых на Четвертом Латеранском соборе в 1215 году. Новая эра церковного абсолютизма предполагала абсолютную лояльность и единоверие. Как, возможно, самое долгоживущее последствие Крестовых походов, общество открыло для себя высокую эффективность организации массовых проектов, направленных на уничтожение несогласных. Поэтому обвиненным в ереси предлагался такой ограниченный выбор - раскаяться или быть убитыми. На евреев давили со всех сторон, целью этого давления было давно ожидаемое обращение в христианство всего народа. Новая рациональная теология, против которой, по мнению христиан, было невозможно устоять - онтологическое доказательство Ансельма, доведенное через полтора века до совершенства "пятью доказательствами" Аквинского - сформировала базу для политики агрессивной конверсии.

     Использование миссионерами логики в качестве "рабочего" инструмента стало большим облегчением для христиан. Старая традиция споров с евреями на основе их собственного Ветхого завета никогда не приводила к успеху. Все особенности католической веры - от непорочного зачатия, до бесшовного хитона, до темноты, падшей в полдень Святой пятницы - все было взято из мистически гармоничного Ветхого завета. Почему же евреи не видели, не чувствовали это? Ответ Августина, который вторил св. Павлу, заключался в том, что Бог в каких-то своих целях сделал евреев слепыми и бесчувственными. Ни Павел, ни Августин, ни кто-либо другой, из следующих такой идее, не могли объяснить, почему евреи должны быть ответственны - в преувеличенно обвинительных выражениях - за исполнение роли, требуемой от них Богом, за исполнение функции, необходимой для спасения человечества.

     В свою очередь, христиане никогда не прислушивались к логике ответов евреев. В этих ответах всегда присутствовала традиция чтения священных текстов в их соответствующем контексте. Например, когда апологеты христианства цитировали Исаю (7:14) "…Дева во чреве приимеет …", как доказательство непорочного зачатия и мессианского характера Иисуса, то евреи могли ответить на это последующей фразой из Исаи "… и вскоре родит Сына…" Вскоре после того, как Исая сказал это. То, что случилось в Вифлееме много поколений спустя, не имело к пророчеству Исаи никакого отношения. Или, например, евреи с полным основанием могли заметить, что в оригинальной версии на иврите Исая сказал "…юная женщина во чреве..." Евреи не были в ответе за то, что один из семидесяти переводчиков с иврита на греческий изобрел слово "девственница". Для евреев ссылки христиан могли выглядеть поверхностными.

     Но для одержимых христиан такие ответы были подобны укусам блох, не мешавшими постоянно задавать один и тот же вопрос: "Почему евреи не видят "истину?" Абеляр, который относился к евреям позитивно, тем не менее, не понимал, как евреи могут не видеть очевидные приметы "замещения" иудаизма христианством и называл евреев "непобедимо невежественными". Негативно относящийся к ним Бернар, говорил: "Евреи, возможно, будут недовольны моим сравнением, когда я говорю, что их понимание подобно пониманию вола… "вол знает владетеля своего, и осел - ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет". Исая (1:3) Вы видите, евреи, я отношусь к вам мягче, чем ваш собственный пророк: я поместил вас рядом с животным, он ставит вас позади".

     Но пришли новые времена. Папа Иннокентий III, с его культовым стремлением к новому католическому универсализму (абсолютизму), уполномочил два новых религиозных ордена - доминиканский и францисканский - на проведение в жизнь программы конверсии. В начале 13 столетия тысячи человек присоединились к этим организациям. Вся истерия миссионерства во многом напоминала домашнюю версию Крестовых походов (очень интересное замечание. - Примечание переводчика). Сплоченные группы монахов-фриаров (от слова "фра" - брат) устремились во все ближние и дальние концы Европы.

     Это было странное зрелище: они выглядели, как нищие, часто и в самом деле жили на милостыню. В своих проповедях они везде превозносили добродетель апостольской жизни и материальной жертвы и, как бы мимоходом, направляли религиозный энтузиазм масс под жестокий контроль Церкви. Совсем не случайно доминиканцев называли "ордер проповедников" за их блестящее обоснование мистики Евангелий новой рациональной теологией. Бродячие монахи были знамениты своим глубочайшим поклонением Христу в Его страданиях. У Франциска Ассизского (1181-1126), как утверждает официальная церковная история, были раны (стигмата) на руках, ногах и в боку, подобные ранам Христа. Но при всех внешних странностях многие из них занимались серьезной интеллектуальной работой. Убежденность в согласии разума и религии делала из важным инструментом в объединении юной и все более однородной цивилизации.

     Фома Аквинский, ставший самым знаменитым доминиканцем и величайшим мыслителем эпохи, был образцовым представителем новой зарождающейся цивилизации. Он получил первоначальное образование в Кельне, затем - по следам Абеляра - учился в Парижском университете. Аквинский поставил перед собой весьма амбициозную цель: собрать две Summas, сумму всего человеческого знания в двух областях, которые имели для него смысл. "Сумма теологии" (1273) стала окончательным обобщением и объяснением христианской доктрины. Книга написана на базе метафизики Аристотеля и обоснована логикой Аристотеля. В этой "Сумме..." Аквинский цитирует Аристотеля 3500 раз! "Сумма против язычников" (1259) была написана для практического применения христианами в дебатах с неверующими и представляла полный синтез христианской веры. Сам Фома Аквинский говорил, что он "пользуется здравым смыслом, против которого ни у кого нет аргументов". Его личные амбиции были интеллектуальным эквивалентом вершины готического зодчества, собора Нотр-Дам де Пари, законченного в 1250 году. Собор, в свою очередь, был лишь частью огромной программы по строительству примерно 80 массивных церквей, построенных во Франции между 1180 и 1270 годами. Такое строительство, безусловно, было огромным достижением для страны с населением менее чем 18 миллионов, неопровержимым доказательством жизнеспособности ее культуры.

     Но амбиции Аквинского хорошо согласовывались с амбициями папы Иннокентия III: папа требовал абсолютной власти, Аквинский разработал философское обоснование для нового иерархического порядка в средневековой Церкви. Он предложил теологическое обоснование папского абсолютизма, которое и сегодня жизненно важно для римско-католической Церкви. Ганс Кюнг замечает, что в "World Cathechism", опубликованном в 1993 году, Фому Аквинского цитируют 63 раза. Чаще упоминают только св. Августина (88 раз) и самого папу Иоанна Павла II (137 раз). Аквинский создал интеллектуальную структуру веры так хорошо внутренне увязанную, так логически обоснованную и настолько религиозно убедительную, что адепты этой веры искренне не понимают, как любой честный человек может не согласиться с ней. Другими словами, Фома Аквинский доказал христианскую веру.

     Идея Аристотеля о потребности в истине для убеждения несогласных, привела Аквинского к одному из важнейших открытий его жизни - открытие касалось евреев. Фома Аквинский отринул идею, главенствующую со времен Августина и поддержанную Абеляром, о "непобедимом невежестве" евреев. Он пришел к заключению, что евреи, представшие перед "истиной" Иисуса не были невежественны вообще. Они очень хорошо знали, что Иисус был Мессия, Сын Бога, но, тем не менее, убили его. "Неверие евреев, - пишет Джереми Коган, суммируя Аквинского, - произошло не от невежества, но после тщательно продуманного отрицания истины".

     Патроном Фомы был основатель ордена, испанец св. Доминик де Гузман (1170-1121). Доминик был послан папой на борьбу с еретиками в Южной Франции. Ожидалось, что проповеди Доминика смогут переубедить еретиков-катаров. Представители этой распространенной секты определяли космическую борьбу в традиции манихеев, то есть, как борьбу между добрым и злым Богом. Такая вера напрямую вела к пуританизму и соответствующему отрицанию католической Церкви. После того, как проповеди Доминика не спасли ситуацию - как это часто случалось и до и после катарской ереси - Четвертый Латеранский собор организовал Крестовый поход против них.

     Доминиканцы и францисканцы, естественно, были обязаны проповедовать "истину" и евреям. Как обычно, евреев было гораздо легче выделить, чем еретиков, да и были они гораздо ближе сарацинов. Правда существовала маленькая проблема - евреи не очень спешили на проповеди. На местах постарались как можно быстрее разрешить это противоречие. Например, король Арагона, Иаков Первый, в 1242 году издал указ: "Мы желаем и приказываем, что как только архиепископ, епископ, доминиканский или францисканский монах посетит город или поселение, где проживают евреи и сарацины, и пожелает обратить Слово Божие к евреям и сарацинам, то те должны собраться по первому зову и терпеливо выслушать проповедь. Если они добровольно не пожелают выполнить наше требование, то официальные лица должны заставить их подчиниться, не взирая ни на какие извиняющие причины". Евреев сгоняли в церкви и обрушивали на них многочисленные проповеди. Были организованы многочисленные местные диспуты и знаменитые дебаты, на которых евреям разрешалось противопоставлять свои возражения. Движение организованной антиеврейской полемики становилось все более массовым. Братья-монахи без приглашения приходили в синагоги. Короли приказывали евреям подчиняться миссионерам и когда некоторые евреи переходили в христианство они часто в своих антиеврейских выступлениях становились "праведнее самого папы".

     Но уже в самом начале движения возникла серьезная проблема. Несмотря на беспрецедентный уровень усилий, приложенных миссионерами, несмотря на свежесть аргументов разума и, несмотря на существенные интеллектуальные достижения новых христианских мыслителей, евреи оставались - в основном - безучастными ко всей этой шумихе. Некоторые переходили в новую веру, но большинство - нет. Как такое могло быть возможным? Массовая антиеврейская истерия этого времени привела к широко распространенным убеждениям в том, что евреи обладали секретной силой, не менее секретными ритуалами и волшебством. Все это способствовало кровавому навету и обвинению в отравлении колодцев. Как мы говорили, руководство Церкви твердо отрицало такие параноидальные теории, но вскоре проблемы стали возникать и в самом руководстве.

     Все, что Церковь знала до сих пор об евреях укладывалось в одну фразу Августина: "На евреях держится Ветхий завет". Иудаизм для христиан был античной религией, которой когда-то противостоял Иисус. Христиане никогда не интересовались возникновением и распространением раввинского иудаизма после разрушения иерусалимского Храма и, соответственно, никогда не понимали сложный мир историй, положений, комментариев, разбора юридических ситуаций и прочих составляющих Торы. Вся сумма знаний такого осмысливания и изучения Торы, собранная в третьем столетии стараниями раввина Иегуды Ганасси, стала известна под именем Мишна. Но евреи относились к Мишне точно так, как и к Торе, не считая ее законченным произведением. Результатом дальнейшего изучения Торы и Мишны стал Талмуд. К 13 столетию в раввинском иудаизме уже давно существовала устоявшаяся традиция изучения Талмуда, но только в это время христиане вдруг открыли для себя эту "новость". Когда обращенные в христианство евреи объясняли христианам священные тексты Талмуда, то отношение прелатов и интеллектуалов Церкви к новым текстам было совершенно негативное. Талмудистов обвиняли в интеллектуальном отравлении колодцев, наполненных святой водой христианской истины. Христиане сразу же воспользовались информацией о Талмуде для объяснения еврейского упорства, как будто мысленная работа по изучению Талмуда открыла евреям секрет, дающий им силу противостоять проповедям христиан и противиться обращению в христианство. Иррациональный страх среди христиан в отношении еврейских "секретов" был причиной того, что эти секреты стали восприниматься не только как причина отказа подчиниться убеждениям проповедников, но и как источник ереси среди христиан.

     Григорий IX занял трон св. Петра в 1227 году, через 12 лет после Четвертого Латеранского собора, сделавшего предупредительный выстрел в сторону евреев. Именно Григорий в конституции с пламенным названием "Exommunicamus" (1231) учредил первую папскую инквизицию. Имя для новой организации - в дальнейшем все более важного и самостоятельного религиозного института - было взято из ее официального названия: "inquisitor haereticae pravitatus". Соответственно латинскому наименованию, целью новой организации было выявление христианских еретиков, их осуждение, а затем передача гражданской власти для сжигания на костре.
     Вскоре, глядя изнутри однородного мира официального христианства, евреи и еретики стали все больше походить друг на друга. Прошло совсем немного времени, и Григорий приказал инквизиции начать "уголовное" расследование Талмуда. Новообращенец, некий Николай Донин, свидетельствовал перед самим папой о богохульстве и еретическом содержании Талмуда. Григорий приказал архиепископам и королям Европы, а также доминиканцам и францисканцам, открыть народам секреты Талмуда как "главную причину, по которой евреи упорствуют в своем вероломстве". Парижскому университету было предложено возглавить разъяснительную работу в массах.

     Расследование проводилось не только для раскрытия богохульства - некоторые замечания Талмуда действительно не очень уважительно говорили об Иисусе и его матери - но, в основном, для определения были ли комментарии раввинов еретическими по отношению к самому иудаизму. Случилось совершенно невероятное: Церковь впервые в истории христианско-иудейских отношений предприняла прямое вмешательство - моральное и теологическое - в саму суть еврейской веры.
     По результатам расследования следующий папа, Иннокентий IV, получил обвинительное заключение, в котором Талмуд обвинялся во всех смертных грехах, в том числе, в оскорблении "нашего Господа, Иисуса Христа, который... терпеливо ожидает их [евреев] обращения".

     Всего в двух кварталах от Нотр-Дам, на правом берегу Сены находится уютная площадь, простирающаяся, как передник, перед величественным отелем де Вилль. Не так давно я провел тихий вечер за маленьким столиком одного из уличных кафе в уголке площади. С правой от меня стороны были видны устремленные в небо башни собора. Прямо позади находился остроконечный шпиль щегольского Sainte-Chapelle, построенного для сохранения тернового венца Иисуса. Это напомнило мне бесшовный хитон - наследие Елены было так же живо в Париже, как и в Трире. Напротив площади, замыкая пространство, шумел воскресный рынок. Несмотря на очевидный покой и миролюбие уходящего дня, мои мысли блуждали вокруг давнишней истории этого места. 16-го июля 1942 года сюда и на окружающие улицы были согнаны парижские евреи. 13 тысяч - из них около 4 тысяч детей - отправили в лагеря смерти в этот день. Никто из французов не протестовал. Более половины из 85 тысяч евреев, отправленных в концлагеря, были взяты в Париже, на улицах вокруг меня. Конфискованные произведения искусства, деньги и квартиры никому из оставшихся в живых не возвратили.

     В чем разница между этим днем и днем в 1242 году, когда 24 воза с книгами - примерно 12 тысяч книг - сгрузили на камни этой площади? Это были все найденные в Париже и окрестностях издания Талмуда. Чтобы добыть эти книги, солдаты короля Людовика IX, известного, как св. Людовик, разграбили большинство еврейских домов и синагог. Профессора Парижского университета, наследники Абеляра и учителя Фомы Аквинского, организовали судебный процесс в форме "научного" диспута между срочно мобилизованными еврейскими учеными и доминиканскими проповедниками. Результатом дебатов был приговор: Талмуд - произведение еретическое. Талмуд являлся причиной, по которой евреи не соглашались на конверсию, несмотря на очевидное преимущество христианского учения. Талмуд должен быть уничтожен для того, чтобы истина аргумента "замещения", согласно Ветхому завету и, изложенная с помощью новой рациональной теологии, наконец-то дошла до упрямых евреев. Люди короля окружили сваленные книги, не разрешая евреям приблизиться к ним, в то время как поджигатели с факелами показались на площади. Теория Бернара о двух мечах впервые зрело показала себя на практике: король приказал сжечь книги, выполняя решение духовного суда. Вспыхнул костер, но Талмуд даже физически оказалось не легко уничтожить - понадобилось полтора дня для того, чтобы сжечь все книги.

     Воспоминание европейских евреев об этом событии подобно всеобщему плачу на похоронах всеми любимого человека. Сжигание книг постоянно будет сравниваться с массовыми убийствами Крестовых походов. То, что началось в Трире и Майнце в 1096 году, продолжилось в Париже в 1242, но между этими событиями была огромная разница: насилие над Талмудом было осуществлено не городским необразованным сбродом, но по указанию самой законной, интеллектуальной и духовной Церкви. Сначала крестоносцы, затем "Почему Бог стал человеком". Как когда-то Ансельм обратил Бога в убийцу невинных, так сейчас Иннокентий III, св. Бернар и Григорий IX сделали все возможное, чтобы подготовили Церковь к тому же. Смысл этой трансформации, очевидным образом проявившийся в сжигании Талмуда, был совершенно ясен. Требование Августина - "Не убий их!" - относилось только к защите евреев, исповедующим иудаизм Ветхого завета, к евреям и иудаизму, которые существовали только в больном христианском воображении. Евреи подлежали защите до тех пор, пока они были "истинные" евреи, - конечно, в христианском определении истины. После того, как истина наконец-то могла быть так рационально объяснена, категория "непобедимого невежества", существовавшая от Августина до Абеляра, больше не имела смысла. Талмудистский диспут в Париже был прелюдией к последующим великим дебатам по всей Европе, особенно в Испании, где тридцатью годами раньше победили мавры. Терпение Церкви лопнуло: в наступавшую новую эпоху еврейское невежество должно быть, наконец побеждено. С приходом эффективной и обоюдоострой инквизиции когда-то в прошлом неопределенная граница между ошибкой и истиной могла быть очерчена совершенно четко.
     Открытое auto da fe на парижской площади было первым сигналом того, что живому, растущему иудаизму не будет разрешено выжить в Европе, находящейся под сенью креста, обращенного в меч. Что же было написано на сожженных страницах? Вот некоторые строки, "случайно выдернутые из Талмуда", как знаменитый раввин Эмиль Бернард Кохн сказал, "чтобы приподнять конец занавеса":

     Любовь к человечеству больше, чем благотворительность. Ценность благотворительности относится только к любви к тем, кто живет на нее. Любовь превышает благотворительность в трех отношениях: благотворительность затрагивает только деньги человека; любовь - всего человека. Благотворительность только для бедных; любовь и для бедных и для богатых. Благотворительность только для живущих; любовь и для живущих и для мертвых. Любовь не может не ошибаться, но всегда исправляет свои ошибки. Тот, кто судит своих соседей со снисхождением, будет так же судим своими соседями. Человек должен всегда быть интеллигентным и приветливым… Пусть человек отвечает мягко, сдерживает свой гнев и пусть всегда живет в мире со своими близкими, с окружающими его людьми, да, даже с язычниками на улице, для того, чтобы он был любим на небесах и на земле, и был признан и уважаем всеми людьми. Добрый человек - воистину Божий человек".

     От переводчика:

     Следующая, пятая часть: "Инквизиция: рождение расизма" - "испанская", как я ее называл для себя при переводе - вначале рассказывает о "золотом времени" относительно мирного существования евреев на Иберийском полуострове. К сожалению, такое состояние для евреев не могло быть длительным и испанцы - назовем этим обобщающим именем жителей нескольких королевств, объединенных в конце XV века в то, что мы сегодня называем Испанией - приложили действительно титанические усилия для того, чтобы вернуть еврейскую историю на проторенный путь убогого, полностью зависящего от христиан, существования. Испанцам и католической церкви (похоже, что Кэрролл сам не знает, кому в этом случае отдать предпочтение) пришлось действительно тяжело потрудиться, чтобы разрушить относительную гармонию испанского общества в течение нескольких столетий, времени, которое в Испании называют Convivencia. Главными достижениями времени после Convivencia было изобретение расовой теории, внедрение реально действующей инквизиции и - в конце концов - изгнание евреев из Испании. И тем не менее - и в этом Кэрролл совершенно категоричен - христиане проиграли все схватки этого времени. Две последние главки пятой части: "Религиозный ответ евреев" и "Shema Yisrael!", на мой взгляд, лучшее из написанного Кэрроллом в этой книге.

---

   

---

    
         

___Реклама___

---