Сама по себе жизнь ничего не значит;
цена ее зависит
от ее употребления.
Ж.-Ж. Руссо
На апрельском номере немецкого журнала "Freie Welt",
вышедшего в 1965 году, запечатлен один из моментов подготовки к Нюрнбергскому
процессу. Одного из главарей рейха, содержавшегося в бадмандорфской тюрьме,
допрашивает моложавый военный с явно семитской внешностью. Первый из них -
Герман Геринг, второй - Наум Фрумкин, чье имя нигде не упоминалось, ибо этот
человек занимался тем родом деятельности, который афишировать не принято,
и все, связанное с ней, отмечается грифом "совершенно секретно".
О существовании этого снимка ни он сам, ни его родные,
наверно, никогда бы и не узнали бы, не заметь знакомое лицо на обложке журнала,
выставленного в киоске одним из близких друзей. Ныне его, как дорогую семейную
реликвию, бережно хранит в своем архиве Юлия Наумовна Фрумкина, дочь того
человека, и наш разговор с ней об отце.
- Папа родился и жил в Днепропетровске в 1905 году.
Тринадцатилетним подростком, не окончив школы, тайком сбежал из дома. Желая
казаться старше, прибавил себе два года и вступил в ряды Красной Армии. Помню,
как впоследствии, уже в мою бытность, его дни рождения, не совпадавшие и по
датам, отмечались дважды в год.
Отец никогда не рассказывал о своей семье. Наверно
потому что, войдя в новую жизнь, постарался не вспоминать ни бабушки, ни дедушки,
глядящего с чудом сохранившейся фотографии, хранящейся сейчас у моей сестры
Ларисы в Америке. Дед был религиозен и преподавал в хедере иврит. Думаю, что
в 5-6-летнем возрасте там занимался и папа. Только об этом он, естественно,
никогда об этом не упоминал.
Прослужив несколько лет в армии, отец в 1925 году
был направлен на учебу в киевскую школу связистов, после окончания которой
попал по распределению в разведотдел Черноморского флота. Так он стал одним
из тех, кто играет немалую роль в политике, определяя и направляя ее ход,
хотя, в основном, все вопросы, конечно, решаются на более высоких инстанциях
за людей и без людей. Недаром впоследствии папа любил повторять: "Я не сам
пришел в разведку, и не сам из нее ушел".
После черноморского флота был Северный, затем Балтийский.
Именно отсюда, в составе официальной советской делегации он ходил в 1937 году
на линкоре "Марат" на коронацию - Георга V, отца нынешней королевы Великобритании
- Елизаветы II.
Такое солидное мероприятие в Англии обычно сопровождается
морским парадом, на который приглашается по одному кораблю от большинства
стран мира. Этот корабль должен продемонстрировать пример морского искусства
маневрирования. "Марат", так же как и впоследствии "Свердлов", принимавший
участие в такой же церемонии по случаю коронации уже Елизаветы II, показал
на рейде порта Портсмут поистине высокое мастерство.
Немаловажная роль, естественно, уделялась поведению
экипажа, который должен был быть безупречен в любой ситуации, в том числе
и за столом. Папе приходилось за всем этим тщательно следить и служить образцом
для молоденьких моряков, которым не раз повторял: "Смотрите на меня и делайте,
так же как я". Ведь пролетарская молодежь, естественно, не умела правильно
пользоваться столовыми приборами, не говоря уже об употреблении подаваемых
к столу изысков типа розовой воды для споласкивания пальцев рук, которую кто-то
из ребят, чуть было, не выпил.
Спрашивается, откуда он был знаком с правилами этикета?
Из разведшколы, где курсантов обучали самым разнообразным вещам, ибо никто
не знал, что и когда им сможет пригодиться. Ведь ситуация могла сложиться
абсолютно непредсказуемо. К слову, отец всегда ел очень красиво. Как, собственно
говоря, и делал все, за что бы ни брался.
Он свободно владел несколькими языками, и в довоенное
время часто бывал в Европе, выполняя определенные задания в Финляндии, Германии,
Швеции, где встречался с А. М. Колонтай, бывшей в то время советским послом.
Кстати, именно в Швеции с ним произошел неприятный случай. Однажды в поезде
он услышал разговор двух людей, сидящих на противоположной скамье. Из него
понял, что чем-то вызывает подозрение и желание его взять. Тут же сориентировавшись,
оценил ситуацию и постарался незаметно исчезнуть.
Надо отметить, что он имел прекрасную интуицию и
всегда загодя чувствовал опасность. Примером тому инцидент, происшедший еще
до войны. Вернувшись из очередной заграничной командировки, папа заметил за
собой в Москве "хвост". Удостоверившись, что это именно так, пошел в соответствующее
учреждение и сказал: "Если в чем-то подозреваете меня, - забирайте, если нет
- прекратите слежку". И все встало на свои места.
Перед самой войной его назначили начальником агентурной
разведки Балтфлота. И, оставив семью в Москве, за три дня до нападения гитлеровской
армии, он уехал в Ленинград, где пробыл всю блокаду. Помню, как мама скучала
по нему, как рвалась в Питер. Только ей не суждено было попасть туда. Один
раз уже было, собралась, но по какой - то причине, к счастью для нас, не поспела
на аэродром. Самолет, на борту которого она должна была находиться, не долетел
до места, разбился.
А тут подошло время эвакуации. Мы оказались на Волге,
в Ульяновске. С этим периодом связан следующий эпизод семейной хроники. Однажды
нам принесли конверт необычного формата. Оказалось - от отца. В конверт были
вложены сильно увеличенные фотографии нас, детей. Копии с тех, что он всегда
носил с собой в нагрудном кармане. На обратной стороне - проникновенные слова,
адресованные мне, сестре Ларисе и маленькому братцу Саше. Несмотря на то,
что мне было всего 5 лет, прекрасно помню эти строки: "Лиза, учи детей метать
гранаты. Пусть они помнят своего дорого папу, который их так крепко любил".
Почему в прошедшем времени? Потому что, отправляя
эту корреспонденцию, отец был при смерти. Не думал, что сумеет
"выкарабкаться"
из жестокого воспаления легких, которое получил, участвуя по приказу Жукова
в высадке десанта на Старой Ладоге.
Это сейчас не секрет, что флот, как и все прочие
роды войск, к войне готовы не были. Оснащение его оставляло желать лучшего.
Для отца, как и многих других военных, такое открытие стало потрясением. Когда
он увидел, что ботики, которые для проведения операции требовалось спустить
на воду, оказались непригодными: старыми и дырявыми, то отказался выполнить
приказ, который означал заведомую потерю людей. Ответом стало: "Фрумкина расстрелять!".
Но он остался жив, потому что задание все-таки было
выполнено. Отец сам возглавил десант, участники которого простояли много часов
в свинцовых водах осенней Ладоги и, простудившись, лишь чудом выжили.
После госпиталя он снова оказался на Балтике. А когда
ленинградская блокада была снята, получил направление на Каспий. Принимал
участие в подготовке соответствующего обеспечения Тегеранской конференции
в Иране. А затем был переведен в город Пушкин Московской области, где возглавил
разведшколу.
В 1945 году, когда началась подготовка к Нюрнбергскому
процессу, его включили в состав специальной комиссии. И папа принимал участие
в допросах немецких преступников. Именно тогда и был сделан тот самый снимок,
с которого и начался наш разговор.
Разнообразный круг вопросов, на которые должны были
ответить нацисты, требовал привлечения специалистов разного профиля. Отец
вошел в комиссию от морской разведки. Среди прочих вопросов доминирующими
были те, что касались подводных лодок. Потому что гитлеровская флотилия считалась
неуязвимой до тех пор, пока Александр Маринеско, командир подводной лодки
С-13, не потопил фашистский лайнер "Адмирал Шпеер", на борту которого находилось
примерно 6000 подводников, специалистов высокого класса.
Как я понимаю, отец был в своем деле специалистом
высокого класса. Он многое знал о тайнах разведки, но, естественно, ни с кем
из нас этим не делился. И много лет спустя, уже во времена перестройки, к
нему специально приезжали из Швеции и других стран для решения каких - то
вопросов, связанных с потопленными во время войны кораблями. А в конце войны
он ушел из разведки. О причине, мы, естественно, ничего не знали. Только в
старости, причем тогда, когда был серьезно болен, и речь из-за инсульта речь
стала невнятной, он начал понемногу рассказывать о том, что и как происходило.
Вырисовалась следующая ситуация.
К концу войны Сталин дал команду постепенно "освобождаться"
от евреев, находившихся на руководящих должностях. Знавший об этом адмирал
флота СССР И. С. Исаков, бывший с отцом в дружеских отношениях, своевременно
подсказал: "Наум, уходи срочно из разведки". Он же, чье слово было равносильно
приказу, помог это бесшумно осуществить, а также порекомендовал поступить
на высшие исторические курсы военно-морской академии им. К. Ворошилова в Ленинграде.
Только это и дало возможность уцелеть. Хотя, все равно, бывали моменты, когда
казалось: все кончено.
Так однажды, уезжая в Ленинград (дело было незадолго
до смерти Сталина), папа прощался с нами словно навсегда. Думал, что не вернется.
Мама плакала, мы тоже. Обычно там он останавливался у своих родственников
Фрумкиных - в семье жены двоюродного брата. Но в последнее время взял за правило,
не появляться в одном месте дважды. Благо, у него в том городе имелась масса
знакомых. Помню, что когда мы некоторое время жили в Ленинграде во время отцовской
учебы, с ним невозможно было ходить по улице, потому что он останавливался
с каждым третьим. И по Васильевскому острову, где жило много моряков, мы однажды
шли целых три часа!
А еще отец умел уходить от слежки. Знал массу приемов.
Например, мог вскочить в уходящий транспорт в самый последний момент, перед
захлопывающимися дверьми, или "раствориться" в ближайшей подворотне. Короче
говоря, поездка закончилась благополучно, его не арестовали, и он вернулся
к нам целым и здоровым.
Окончив академию, он стал военным историком и в течение
ряда лет преподавал в Военно-политической Академии им. В. И. Ленина, а с 1949-го
по 1963-й г.г. работал помощником ответственного редактора Морского атласа,
где, по существу, руководил подготовкой и выпуском исторического тома. В частности,
при нем было выпущено первое, поистине уникальное издание выверенных карт
всех известных крупных морских сражений. Помню, как он был увлечен этой исключительно
интересной работой, в которой были задействованы десятки людей.
Мне хорошо запомнился часто бывавший в нашей арбатской
квартире Симон Берг, сын знаменитого академика, который работал в Морском
Атласе транскриптором. Исключительно симпатичный и насмешливо-ироничный, он
доставлял нам, детям, невероятное удовольствие, очень похоже изображая различных
животных.
Впрочем, чаще всего молчал, внимательно слушая других.
Если же что-то произносил, то делал это исключительно метко. Фраза, сказанная
им, непременно, запоминалась. Так однажды, взяв, лежавший на столе, журнал
"Военная мысль" и полистав его, обратился к отцу: "Наум Соломонович, зачем
вы выписываете журнал со столь парадоксальным названием?"
Отец вышел в отставку в звании полковника, полученном
еще в годы ВОВ. Китель его украшали многие ордена СССР, которыми он был награжден
за боевые заслуги. А вот адмиральского чина так и не получил, несмотря на
то, что его кандидатуру предоставляли три раза. И Сталин, и Жуков были категорически
против. Тем не менее, его почему-то все звали именно адмиралом. Так и говорили:
"Попросите, пожалуйста, к телефону адмирала Фрумкина".
Обладая колоссальной работоспособностью, даже после
инсульта, практически неподвижный, он продолжал трудиться. С помощью детей,
внуков и друзей читал книги, разбирал бумаги. Очень переживал по поводу состояния
российского флота и считал, что необходимо его возрождение. Писал по этому
вопросу письма Ельцину, Лужкову и Горшкову, стоящему в ту пору во главе Военно-морского
флота. Вернее, он диктовал, мы писали. Из-за невнятной речи порой понимали
что-то неверно. Когда перечитывали, он не соглашался и заставлял переделывать.
Не мог успокоиться до тех пор, пока письма не были, наконец, отправлены.
Отец был честным во всем и до конца. Поэтому никак
не мог пережить того факта, что Николая Герасимовича Кузнецова, бывшего наркома
военно-морского флота СССР, которого он считал не только честнейшим человеком,
настоящим коммунистом, но и талантливым флотоводцем (папа неоднократно повторял,
что адмирал Кузнецов был единственным военоначальником, встретившим войну
во всеоружии), развенчали, лишили всех регалий. Отца это настолько волновало,
что он потратил немало сил на восстановление доброго имени Кузнецова, для
его реабилитации. О том, что это, наконец, произошло, узнал из газеты, будучи
уже в больнице.
А еще я хочу рассказать о таких его качествах как
исключительная обаятельность, общительность и контактность. Он всегда был
готов откликнуться на любую беду. И, кто бы ни обращался за помощью, непременно
ее получал. И моряки, с которыми он когда-то служил, и жены разведчиков, и
старые друзья. Даже тогда, когда он, став ветераном, уже нигде не работал.
А дома у нас всегда находились люди. Как военные,
так и гражданские. В том числе и исключительно интересные. Приходил Утесов
со своей дочерью Эдит, работавшая в театре Мейерхольда Люба Фейгельман, ставшая
впоследствии писательницей, актеры МХАТа Е. Ауэрбах и Е. Боголюбов, с внимательным
и значительным лицом.
Особенно много народу собиралось на праздники, где
за столом отец был неизменным тамадой. Помню, как однажды на таком торжестве
среди его гостей присутствовал и бывший посол СССР в Великобритании И.И. Майский.
Он никогда не был ловеласом, хотя женщинам очень
нравился. Когда приходил в элитарную школу, где я училась вместе с детьми
сановных чиновников, читать лекции на международные темы (умел очень красиво
говорить, был прекрасным оратором), вокруг него вертелись жены послов и дипломатов.
И так было всегда и везде, где бы он ни появлялся. Естественно, это доставляло
маме немало тревожных минут, несмотря на то, что она сама, была и хороша собой,
и талантлива. Обожая отца, боготворила его с момента замужества до самой смерти.
Как они познакомились? Самым прозаическим образом.
Отца, в бытность его курсантом, отправили в Одессу как связиста на какие-то
курсы. Надо было где-то жить и столоваться. И ему посоветовали обратиться
к некой Мане Брохвис, которая сдавала комнату. Когда он пришел, то увидел
такую картину. Чистый, уютный дом. За столом сидят за работой три симпатичных
девушки: одна чертит, другая читает, третья шьет. Ему очень понравилась семья,
в которую случайно попал. Мудрая мама, интересный папа, до конца своей жизни
гордившийся тем, что до революции был единственным евреем-кузнецом на заводе
Гена. Прожив там некоторое время, сделал свой выбор и стал ухаживать за одной
из сестер. Вскоре сделал предложение, которое сразу же было принято.
Он любил маму, всегда считался с ее мнением, потому
что в бытовом плане был словно ребенок. Ничего не умел делать по дому и совершенно
не умел покупать подарки. Если и привозил что-то из-за границы жене, то ей,
оставшейся тоненькой и хрупкой даже после рождения троих детей, это непременно
не подходило, было велико размера на три. И каждый раз она с горечью произносила:
"Нюма, ну посмотри, что ты покупаешь?".
Имея неординарную профессию, отец, естественно, не
имел права писать о том, чему был свидетелем. Когда же появилась возможность,
- уже не мог. Однажды сказал: "Сейчас можно рассказывать, в следующий раз
вы услышите много интересного". Но следующего раза не случилось. Он потерял
речь.
Очень обидно, что не довелось услышать того, что
он хотел нам поведать. Недаром же его приглашали консультантом фильмов по
военной тематике, в частности, "Семнадцати мгновений весны". А есть еще мнение,
что именно отец послужил прообразом главного героя пьесы "Шторм" А. Крона.
Идут годы, а о значимости этой фигуры говорят все
новые и новые факты. Вот недавно, моя племянница Аня, живущая в США и дающая
уроки русского языка, как-то в разговоре с одним англичанином похвасталась
дедушкой, сказав, что тот был известным разведчиком. Ее собеседник поинтересовался
фамилией. А когда услышал, с удивлением сказал, что встречал ее несколько
раз в английской энциклопедии "Вторая мировая война".
Умер отец в апреле 1993 года. Мы похоронили его на
Донском кладбище в Москве. К сожалению, я теперь бываю там редко. Но когда
бы ни пришла, всегда вижу около плиты свежие цветы. Значит, есть люди, которые
его еще помнят и любят.
