Джеймс Кэрролл

Меч Константина. Церковь и евреи. История

Перевод Игоря Юдовича

 

Часть IV. От крестовых походов к насильственной конверсии
 

(продолжение. Начало в№№ 6(55) и сл.)

     От переводчика:
     В четвертой части Кэрролл рассказывает о развитии христианско-еврейских отношений непосредственно перед, во время и сразу после Крестовых походов. Для христианской Европы, распадавшейся под тяжестью многочисленных проблем, рождение идеи Крестовых походов и их практическое осуществление оказалось весьма благотворным, объединяющим фактором. Но, пожалуй, главным победителем всей этой эпохи оказалась католическая Церковь, окрепшая морально, материально и теологически. Все это время "еврейский вопрос", находившийся на периферии политической жизни Европы, оставался центральным в жизни Церкви. И все это время - в который раз - вне зависимости от провозглашаемой доктрины, вне зависимости от практической политики отцов Церкви и даже вне зависимости от их собственной выгоды антииудаизм оставался центральным и, как мне кажется, объединяющим аспектом христианства. И в который раз все восходило, или, вернее, ниспускалось к смерти Иисуса на кресте. Как в свое время было отражено в еврейской хронике 1096-го года, где вспоминают обращение крестоносцев к евреям общины Майнца.
     "Вы дети тех, кто убил предмет нашего почитания, распяв его на дереве; и Он сам сказал: "Придет день, когда мои дети придут и отомстят за мою кровь". Мы - его дети и наша обязанность отомстить за Него, потому что вы восстали и отрицали Его".

     Несколько слов о статье Эрлена Федина в августовском номере "Заметок".
     Мне кажется, что несколько агрессивный тон статьи вызван тем, что Э.Ф. не выждал некоторое время и не прочел всю вторую часть, а еще лучше - всю книгу. Я уже отмечал, что Кэрроллу свойственна "лекторская" модель повествования. Поэтому в последующих главах, формально не говорящих о времени создания Евангелий, достаточно часто происходят уточнения, дополнения и развитие положений второй части. Автор несколько раз объяснял такую манеру повествования тем, что он хочет показать, как со временем менялось его личное понимание проблемы. Так что, возможно, немного терпения читателю пошло бы на пользу.
     В некоторых замечаниях Э.Ф. прав, в некоторых виноват не Кэрролл, а переводчик. Так, например, Кэрролл нигде не утверждал, что христианская империя Константина "родилась" в Трире. По его мнению, в Трире она была задумана и зачата, все остальное на совести переводчика в нескольких строчках вступления ко всему переводу. С другой стороны, Э.Ф. не прав, обвиняя Кэрролла в том, что семейная аналогия "заставила его задуматься о причине антисемитизма". Многое другое задолго до этого и многое другое независимо от этого было причиной, по которой Кэрролл обратился к этой теме. Об этом много говориться в первой части книги, которая, к сожалению, тоже не известна Э.Ф. Еще одно замечание касается фразы Э.Ф. о том, что "антисемитизм Евангелий - известный факт, не нуждающийся в столь подробном рассмотрении". Даже беглое знакомство с христианской литературой опровергает такое категорическое заявление. В частности, в православной церкви такой подход отвергается априори. Может быть, Э.Ф. будет интересно узнать, что и Кэрролл с этим не согласен. По Кэрроллу Евангелия можно и нужно обвинить в антииудаизме, но не в антисемитизме, чему посвящается достаточно много доказательств в пятой части книги. Примерно две трети (заключительные) статьи Э.Ф., на мой взгляд, вообще имеют мало отношения к опубликованному тексту из книги Кэрролла. Хотя, как часть самостоятельной статьи, написанной очень эмоционально и со знанием дела, заслуживают всяческого уважения.

     Последнее. Автор перевода очень благодарен Игорю Островскому (Германия) за тщательное прочтение третьей части книги и высказанные многочисленные замечания.

     Война под сенью креста

     "Это случилось в год тысяча двадцать восьмой после разрушения Храма - беда постигла Израиль". Так начинается "Майнц анонимный", одна из сохранившихся еврейских хроник, воспроизводящих события 1096 года - взгляд с еврейской стороны:

     Сначала поднялись принцы, и благородные, и простой народ во Франции, которые держали совет и решили подняться и "воспарить, как орлы" и идти на битву и "расчистить путь" для похода в Иерусалим, в Святую землю, и достичь гроба Распятого, "попранный труп", "от которого нет пользы и который не может спасти". Они сказали друг другу: "До того, как мы пойдем в далекую землю воевать с королями этой земли... Мы должны собраться с духом для того, чтобы убить и покорить все те королевства, что не верят в Распятого. Прежде всего [мы должны убить и покорить] евреев, которые убили и распяли его". Они насмехались над нами со всех сторон. Они держали совет и сказали, что мы или обратимся в их отвратительную веру или они уничтожат нас ... Они - принцы и простолюдины - имели знак дьявола на их одеждах - крест.
     Это описание так называемого Первого Крестового похода, военной экспедиции, которая началась в Северной Европе весной 1096 года. Ее конечной целью было освобождение Святой земли. Но первые военные действия осененной крестом армии произошли в Рейнских землях, а не в Иерусалиме; их первой мишенью были не неверные мусульмане, а неверные евреи. История Крестовых походов известна любому школьнику, но она очень редко рассказывается с точки зрения ее первых жертв.

     Другой еврейский свидетель буйства крестоносцев в Рейнских землях, Соломон бар Симсон, тоже отмечает символ креста: "Они украшали себя хорошо видимым знаком, помещая богохульный символ - горизонтальную линию поперек вертикальной - на облачении всех мужчин и женщин, чьи сердца рвались в путь к могиле их Мессии. Их количество росло, пока общее число мужчин, женщин и детей не превысило полчища саранчи на земле". Может быть, автор не очень преувеличивал: некоторые средневековые хроники считают, что количество крестоносцев первой волны достигало 600 тысяч человек. (Более достоверные источники тоже оперируют шестизначными цифрами). Массы дружно откликнулись на призыв папы Урбана II собрать армию для защиты осажденной христианской Восточной империи и освобождения Святой земли.

     Мусульмане оккупировали Иерусалим с 638-го года; пророк Мухаммед умер только за шесть лет до этого. Ислам почитал Иерусалим как место, с которого пророк вознесся на небеса. Для христиан, Иерусалим прежде всего был свят захоронением Иисуса, и накануне Первого Крестового похода подъем, связанный с тысячелетним юбилеем Христа, воспламенил в сердцах европейцев страстное желание освободить от мусульманской оккупации землю, по которой ходил Господь.
     В глазах христиан ислам всегда представлял угрозу. Европа пришла к пониманию себя как отдельной цивилизации, определяя себя в противовес исламу, после того, как мусульманские армии захватили Сирию, Персию, Египет, всю Северную Африку и Иберийский полуостров. Первая после падения Рима европейская великая династия началась после того, как франкский лидер Карл Мартель (688-741) разбил мусульман в Туре в 732-м году, сохранив сердце Европы для христиан. Германские племена пронеслись сквозь территорию Римской империи во времена Августина, основав ряд незначительных государств, но к восьмому веку доминирующей силой в Северной и Западной Европе оказались франки. После победы Мартеля произошла дальнейшая консолидация власти; после смерти Мартеля его сын, Пепин, был избран королем франков. Когда папа Стефан III прибыл в Париж в 754-м году для "помазания" нового короля (первый папа, пересекший Альпы), то сам факт особого отношения к "одному из монархов" сильно испортил отношения папы с императором в Константинополе.

     Папа бросился в объятия франкского короля не от хорошей жизни - ему срочно нужна была защита от угрожавшей Италии армии ломбардов, еще одного германского племени. Император на Востоке делал все что мог, едва сдерживая мусульман, атакующих из Армении, и при всем желании не мог помочь Риму. Другой папа, Лев III, в день Рождества Христова 800-го года возложил корону на сына Пепина, Карла, и провозгласил его Святым Римским императором. Новый император, вошедший в историю под именем Карл Великий (742-814), стал гарантом папы. Очень скоро он объединил под своей властью всю Европу, за исключением Испании, Британии и Скандинавии. Он начал награждать своих союзников большими земельными наделами, заложив этим основу европейского дворянства. Его родной город, Аахен, в 120-ти километрах от Трира, стал центром культурного ренессанса. Но правление Карла Великого ознаменует окончательное политическое разделение между Востоком и Западом. Поддержка папой "западного" императора, которого император в Константинополе никогда не признает, приведет к окончательному разделу Церкви, хотя формальное разделение произойдет только в 1054 году. Все эти события происходили одновременно с наступлением ислама на христианство.

     Но наконец для христианской Европы наступил момент ответить на мусульманскую экспансию. Христианская реконквиста началась в Испании; это было время легендарного Эл Сида (Родриго Диаз де Вивар, 1043-1099), захват им Валенсии в 1094 году вдохновил христианский мир. Когда французский папа, Урбан II (1088-1099), взращенный на воинственных рыцарских традициях, выступая в 1095 году перед собором духовенства в Клермоне, акцентировал свое выступление на "поруганной чести" Иерусалима, то его слова нашли немедленный резонанс. Наследие св. Елены внезапно приобрело особую важность для Церкви. Животворный крест и реликвии, найденные на Святой земле, оказались как нельзя лучше увязаны с новыми привязанностями и религиозными мечтами о вещах, так или иначе, ассоциируемых с жизнью, а еще лучше - со смертью Иисуса. Говоря об освобождении Иерусалима, папа Урбан II прокричал в толпу, состоящую из нескольких тысяч человек (в том числе, около 300 епископов и 400 аббатов): "Так повелел Христос!" Его клич, безусловно, достиг самых глубин сознания людей Западной цивилизации и, в определенной степени, чувствуется до сих пор.

     Сотни тысяч человек откликнулись на призыв. В пропорциональном отношении к сегодняшней Европе мы можем говорить о 1-2 миллионах человек, "взявших крест" по выражению того времени. Северно-Западная Европа находилась в тяжелейшем экономическом состоянии после страшного неурожая 1095 года (и череды "тощих" лет - до этого, примечание переводчика); без сомнения, "освободительный порыв" вытащил многих крестьян и мелких землевладельцев из совершенно безнадежной ситуации. К этому времени численность населения в Европе значительно увеличилась. С расширением социальных связей буйно расцвел культ насилия во всех слоях общества. Для этого существовало много оснований, одно из которых было связано с невероятной жестокостью викингов - скандинавских племен, совершавших регулярные набеги с севера. К концу века Европа вполне созрела к чему-то похожему на крестовые походы.
     То же самое относилось к рядовым европейцам. Поглощенные религиозным страхом перед приближающимся новым тысячелетием и погруженные в культ покаяния и самоотречения, что нашло отражение в новой практике секретного исповедания в грехах перед священниками, западные христиане были одержимы идеей о персональном искуплении. Урбан II на Клермонском соборе обещал вознаграждение после смерти, включая гарантию вечного спасения погибшим в борьбе с неверными. Впервые в христианской истории насилие приравняли к религиозному действию, источнику прощения. Страдание, как мы знаем, уже давно стало религиозной добродетелью. "Вы должны помогать нести мой крест", - говорит Иисус крестоносцам в одной из песен того времени.

     Конечно, европейское сознание не было ограничено только религиозным восприятием событий накануне Крестовых походов. Не меньшие страсти бушевали на политическом фронте. Карл Великий, коронованный папой в 800-м году, стал действительно великим политическим деятелем. Возможно, более сильного лидера Европа не знала со времен Константина. Но империя Каролингов быстро достигла неуправляемых размеров. Дворяне и епископы, которым Карл Великий дал реальную власть, достаточно скоро стали бороться друг с другом. Германская традиция разделения земель между всеми наследниками мужского пола (владения Карла Великого, например, были разделены между его четырьмя внуками) приводила только к росту междоусобиц. Германская государственность, в отличие от римской, основывалась не на законах, а на неопределенных и не писанных племенных традициях, которые лояльность предпочитали справедливости, но при этом зависели от силовой поддержки. С увеличением раздробленности такую поддержку стало получать все труднее. Политический стресс, усиленный постоянными набегами викингов, привел к распаду европейского единства. Наследники Карла Великого по-прежнему были королями франков и по-прежнему носили титул императоров, но, фактически, почти не имели власти.

     К середине XI века ситуация резко осложнилась жестоким спором между папством и императорами, которые стали больше соперниками, чем гарантом. В 1075 году, не придя к согласию о том, кто должен назначать епископов и аббатов и, соответственно, контролировать огромные земляные и финансовые источники доходов, папа-реформист Григорий VII (1073-1085) отлучил от церкви императора Генриха IV. В апеннинском снегу, босой, в одной рубахе до пят, наказанный император просил прощения у папы. Григорий VII потребовал крайней формы покаяния: император должен был лечь лицом в снег и развести руки в стороны, имитируя крест. (Крест преследует нас в этой истории). Только после этого, в январе 1076 года, папа вернул Генриха IV в лоно Церкви и отпустил ему грехи. Такое унижение императора казалось победой для папства, но не простивший император в 1083 году во главе армии ворвался в Рим и разграбил город. Другое племя, норманны, пришли на помощь, но и они через год переметнулись в лагерь папских врагов, не забыв "на прощание" пограбить Рим. Имея такие проблемы на самом высоком уровне общества, не удивительно, что феодальные лорды христианского мира не прекращали свирепые братоубийственные войны друг с другом на протяжении столетия.

     Урбан II решил объединить воюющих принцев и разделенную Церковь, направив их усилия против общих врагов за пределами христианского мира. В каком-то смысле это походило на попытку Константина объединить разделенную империю, четко определив ее врагов. Программа Константина немедленно привела к Никейскому собору, где было принято единое и единогласное кредо. По странному совпадению, воспаленная энергия крестоносцев привела их в ту же Никею. Расположенный на восточном берегу Босфора, город представлял собой авангардную византийскую крепость, охраняющую Малую Азию. Уже шестнадцать лет город находился в руках мусульман. Это было двойным унижением: город был символом Единой Истинной Веры и местом рождения культа креста. В июне 1096 года тысячи крестоносцев стали лагерем у стен города. Передвижные тараны начали разрушать стены, лестницы были наброшены на наружные укрепления, катапульты начали швырять в город не только каменные глыбы, но и головы захваченных мусульман. Через шесть недель мусульмане сдались. Никея стала первой победой крестоносцев, но дикая жестокость - тысяча отрубленных голов была послана восточному императору в доказательство победы - казалась чрезмерной освобожденным византийцам. Очень скоро такая неудержимая этническая и религиозная ненависть найдет новую цель - восточных христиан, что превратит сравнительно недавний разрыв Западной и Восточной церкви в постоянный феномен.

     По иронии истории, Никея также стала важной частью "- схизмы" (разрыва). Папский легат обвинил христиан Константинополя в нарушении священного Никейского кредо после того, как они исключили слово filioque из определения Троицы. Одно слово изменило смысл: по новому определению Святой дух исходил от одного Бога-отца, вместо "отца и сына", что уменьшало полное теологическое равенство Сына. Но разве Никейское кредо в своей оригинальной версии было настолько несомненным? "В Никее, - говорит Ярослав Пеликан, - доктрина Святого Духа была аргументирована с предельной краткостью: "И [мы верим] в Святой Дух". Римский легат в XI веке, скорее всего, не знал, что "никейская вера" изменялась в течение десятилетий и что filioque вообще не было в оригинальной формулировке. В этом случае Церковь нанесла вред себе самой - еще один пример давно возникшей тенденции, когда абсолютизм нового поколения извращал понятия, считавшиеся релятивистскими в предыдущих поколениях.

     Никейские противоречия 1054 года не были связаны с крестом. Скорее, диспут между греческой (византийской) и, как они называли - франкийской церковью, концентрировался на "смысле" Христа. Для византийцев латинская бескомпромиссная настойчивость на включение filioque в определение Троицы казалась чрезмерным усилением Второго лица за счет Первого - Бога-отца и Третьего - Святого Духа. Даже в наше время для восточных христиан центром богослужения является Троица, а не Христос. Молитва Причастия совершенно определенно адресована не Иисусу и не Отцу, но триединому Богу. Но на Западе, начиная с середины XI века, христианская литургия и теология стали все больше сосредотачиваться на Иисусе; в этом определенно отражен символизм, связанный с Крестовыми походами и чрезмерная привязанность ко всему связанному со смертью Иисуса, в противоположность его жизни или Воскресению, как пути к спасению.
     Со стороны все это выглядит не существенным смещением акцентов, но споры об этих "мелочах" вылились в жестокую и кровавую борьбу. Отраженное в обвинении римского легата незначительное отклонение византийцами от античной никейской традиции привело к вполне реальному изменению политического курса в отношении восточного императора. Непримиримая "схизма" между Восточной и Западной церквями сохраняется по сей день. К 1096 году "схизма" стала casus belli; крестоносцы, призванные защищать Византию, превратились в агрессоров, воюющих с Византией. Насилие усилило взаимную ненависть - последствия ощущаются до сих пор, примером чему была Балканская война 1990-х. Религиозная война середины XX века в Хорватии кардинала Степинака, где мишенью католиков были православные сербы - "схизматики", по определению католиков - тоже была частью наследия Крестовых походов.

     Если история чему-либо учит, то только тому, что тяга к тоталитаризму - все равно какому: политическому или религиозному - неминуемо приводит к насилию (выделено переводчиком). Говоря о достижениях Константина в Никее, прежде всего о политическом объединении империи, Августин отмечал, что за абсолютное социальное и религиозное единство приходится платить тяжелую плату: "Но подумайте, чего это стоило! Вспомните размеры этих войн, все эти убийства, всю эту человеческую кровь, что была пролита". Цену в основном платят те, кто не вписывается в новое единство. К 11-му столетию в Европе давно уже сложилось представление об определенных группах людей, которые фактически не принадлежали тому или иному государству. К ним относились прокаженные, калеки, проститутки, бродяги, юродивые и прочие "выпадающие" из общества люди. В обществе, организованном на основании категорий Римских законов, идея "гражданства" в определенной степени объединяла представителей различных классов и социальных слоев. В обществе и культуре германских племен, где в фундаменте социальной структуры обычаи заменяли законы, возникла и обрела важное "общеевропейское" значение новая категория людей - "чужаков". "Согласно германской традиции, к чужакам относили любого, у кого не было "мастера", защитника. До тех пор, пока чужак не был защищен либо кем-то находящимся у власти, либо внутриплеменным или межгосударственным соглашением, он не мог претендовать на защиту даже элементарных прав. Чужака могли убить, и его убийца не подвергался наказанию, его собственность могли изъять, его наследники не имели никаких прав на наследство". По мере того, как Римская империя постепенно превращалась в Германскую Святую Римскую империю, так же постепенно у людей ее населяющих росло чувство страха перед возможностью оказаться в категории чужаков.

     В описываемые нами времена, предшествующие Крестовым походам, такие люди или группы оказывались все более неприемлемыми в социальной структуре общества. И, естественно, определяющим фактором все чаще становилась религия, - религия суровая и не гибкая, как крест. Новые церкви росли в европейских городах, как грибы после дождя. Урбанизация, сама по себе, несла миссию укрепления христианской солидарности по мере того, как по словам историка Г. Либершютца, "громадные городские церкви, специально спроектированные вмещать огромное количество людей во время популярных воскресных проповедей, становились постоянной и очень важной составляющей городской жизни".
     Вновь обретенное христианское единство Европы эпохи Крестовых походов требовало физического присутствия человека в новом кафедральном соборе, который был не только храмом самоопределившегося, не признающего идеологических разногласий общества, но и физическим местом, где могло собраться все население города. Понятия "свой" - "чужой" отныне определялись присутствием на воскресной проповеди. Во времена Константина чужими были еретики. В 13-м столетии Церковь начнет кровавое преследование альбигенсианской ереси на юге Франции, но в 11-м столетии еще не было явно определяемых больших еретических групп. Конечно, чужими были мусульмане, но с Пиренеями с одной стороны и Анатолийской грядой с другой, границы между христианами и сарацинами были хорошо определены и для большинства христиан казались слишком далекими. Все это оставляло в непосредственном окружении только одну легко отличимую группу чужаков - евреев.

     Карл Великий в IX веке создал новую Европу. У большинства народов, заселяющих континент, появилось ощущение общеевропейской принадлежности, что привело к определенному согласованию при принятии новых законов. Одним из результатов нового законотворчества стало окончательное лишение евреев остатков гражданских прав, пришедших из далекой римской античности. И в Восточной и в Западной Европе были приняты законы, которые поставили евреев в полную зависимость от христиан и резко ограничивали религиозную и социальную деятельность еврейских общин. Евреи, по формулировке одного средневекового деятеля Церкви, были "субъектом вечного рабства". Это означало, что еврейские общины попадали в полную зависимость от благотворительности принцев, епископов и пап, которые, не будет преувеличением сказать, считали себя владельцами евреев. В Европе раннего феодализма даже крестьяне имели больше прав. Для того, чтобы выжить, евреи должны были искать защиты и гарантий у христианских правителей и церковной аристократии. "Придворным евреем" был тот, кто нашел возможность оказаться полезным для местного правителя и таким образом защитил себя и свою семью. Со временем, когда в Европе возникнет экономика, основанная на деньгах, еврейские общины окажутся совершенно необходимы в роли финансовых центров. Несколько обстоятельств были причиной этой - в последствии негативно обыгрываемой - связи евреев с финансами. Во-первых, евреям не разрешалось владение землей, их часто выселяли и они всегда жили под страхом выселения - все это сделало евреев гораздо более мобильными людьми, все накопления которых обычно сосредотачивались в деньгах. Во-вторых, важную роль сыграл тот факт, что одалживание денег под проценты считалось грехом у многих христиан, поэтому в новой экономике, требующей денежно-кредитной активности, евреи автоматически стали банкирами и ростовщиками. Недавние исследования доказали, что в средневековом обществе евреи были не только ростовщиками, а те, которые были, часто - в отличие от Шейлока - заслуживали широкого признания и уважения. Тем не менее, карикатурный образ безжалостного ростовщика-еврея, безусловно, стал частью христианского воображения, особенно в экономически трудные времена. Так появилась принципиально новая причина для нападения на евреев - на этот раз не только необразованными массами крестьян, но и мелкими ремесленниками и торговцами, которые могли находиться в финансовой зависимости от евреев. Если короли, принцы, епископы и папы защищали евреев от христианской толпы и конкурирующего бюргерского класса, что они достаточно последовательно делали на протяжении многих столетий, то причиной этого, в достаточно большой степени, была защита своих собственных экономических интересов, аналогично тому, как они защищали поголовье своих коров или овец.

     В основном благодаря своей специфической экономической нише к 11-му столетию евреи обычно жили около рыночной площади, которая всегда была рядом с церковью или в больших городах - рядом с кафедральным собором. В эпоху, когда христианство начало определять себя в противовес "исключенным", жить в тени кафедрального собора становилось все опаснее, особенно если жившие там не испытывали восторга от того, что этот собор символизировал. Опасность становилась все реальнее и все меньше зависела от мнения епископа.

     Ощущение принадлежности к кафедральному собору было необычайно сильным чувством для простого христианина, а уклад его жизни и общие обстоятельства того времени приводили к тому, что это чувство принадлежности проявлялось наиболее интенсивно при нападении на "не принадлежавших". Ненависть к "инородцам" росла по мере того, как сведения об испанской реконквисте достигали севера, но одновременно с этим росла терпимость христиан по отношению друг к другу. Принцы, бароны и простолюдины в Европе приняли близко к сердцу идею Латинской церкви об объединении в борьбе против неверных, на время забыв, или отодвинув на задний план, прежние распри. Поэтому призыв папы Урбана II к войне с сарацинами - если смотреть на него строго через христианскую призму - может трактоваться как акт примирения, или даже, как призыв к миру. В таком представлении этот призыв родственен предыдущим указам Церкви о проведении рыцарских "регулируемых" поединков взамен непрекращающихся кровавых междоусобиц. Так как объявленная война предпринималась "во имя Христа", то естественным результатом "миротворчества" стала до того совершенно немыслимая милитаризация христианской религии. Обряд обращения в рыцарство, до этого по традиции совершаемый в залах замков, стал рутинно происходить перед церковными алтарями. Достаточно скоро стало вообще трудно отличить служителей Церкви от воинствующих рыцарей: рыцари стали выбривать тонзуру, связывали себя "тройной" клятвой, становились монахами в перерывах между сражениями. Епископы, в свою очередь, превращались в воинов и возглавляли армии. В Святой земле один французский епископ плечо к плечу с королем поведет армию в бой, неся крест, о котором он сам и его последователи думали как о Животворном кресте, найденном св. Еленой.

     Но вначале, в 1096 году, в преддверии Крестовых походов, самые простые миряне, впервые надев мантии, поверили в свое право на убийство во имя Евангелия. Вооружившись, они несли на себе "вертикально-горизонтальный знак". Для тех, кто был вне этого нового единства, вне кафедрального собора, очень скоро этот знак станет символом ужаса. Для тех же, кто находился "под крестом", кто "нес бремя креста" этот знак, фактически, был знаком спасения.

     Происшествие в Трире

     Западноевропейские аристократы: фламандцы, французские норманны, норманны из Сицилии, провансальцы и германские принцы всегда были рады перегрызть горло друг другу. После призыва из Клермонта у них появилась общая цель. В условиях, когда культура и экономика определялись воинственностью духа, такая цель позволяла, сохранив свой рыцарский статус, объединиться для того, чтобы перегрызть горло общему врагу. В шлейфе каждого из конных рыцарей шли лучники и пешие солдаты, специалисты, обслуживающие машины для разрушения стен крепостей и многочисленные слуги, толпа оторванных от земли крестьян и члены их семей. Огромная масса людей - конные и пешие, в железных рыцарских доспехах и босые, вооруженные копьями, ножами, дубинами и совсем безоружные. Почти все нашивали на грудь и плечи красный матерчатый крест.

     В месяцы, последующие за осенним призывом Урбана II, большая часть этой массы сосредоточилась в северно-западной Европе. Их путь в Иерусалим лежал сначала вдоль реки Маас в сегодняшней Голландии, затем вдоль французской Мёз (та же Маас, только поменявшая название), дальше вдоль Мозель. Такое движение, естественно, приводило крестоносцев к главным европейским дорогам - Рейну и Дунаю. И если Никея, по определению Урбана II, находилась на дальнем рубеже реальной схватки с неверными, то Трир оказался на первом рубеже битвы, которую папа никогда не имел в виду, не предвидел и никогда не благословлял.
     "Мне сообщили о происшествии в Трире". Так говориться в средневековой еврейской хронике о событии, никогда не упоминаемом ни в одной из многочисленных христианских хроник Крестовых походов.

     Это все случилось на пятнадцатый день весеннего месяца нисана, в первый день Пассовера, эмиссар крестоносцев из Франции, по имени Петр, появился в городе. Он был священник? и его называли - прелат Петр. Когда он прибыл в Трир по пути его паломничества в Иерусалим, - с ним было очень много людей - он привез с собой письмо из Франции, от евреев, говорящих, что во всех местах "где ступит его нога" и где есть евреи, они обязаны снабжать его всем необходимым для его похода. За это он будет говорить в пользу Израиля, поскольку он священник, к его словам будут прислушиваться. Когда же он пришел сюда, наш дух покинул нас, и наши сердца были разбиты, и ужас овеял нас, и наш праздник превратился в траур.

     Евреи Трира заплатили Петру все, что он потребовал, но крестоносцы все равно напали на евреев. Они ворвались в синагогу и "выбросили свитки Торы на землю. Они рвали их и топтали ногами". Евреи "бежали к епископу", который вначале обещал защитить их. Дворец епископа находился на том же самом месте, где резиденция епископа находится сегодня. По существу, это часть кафедрального собора, в котором хранится бесшовный хитон Иисуса. Дворец был всего в нескольких сотнях метров от узких улиц еврейского квартала.

     Епископ послал за важными людьми города и своими священниками. Придя, они стали у выхода из дворца. Между ними и толпой крестоносцев были ворота, как заслонка в печи. Сотни и тысячи врагов стояли вокруг, обнажив острые мечи, готовые проглотить [евреев] живыми. Затем военный офицер и священники вошли во дворец, где были евреи, и сказали им: "Так сказал наш повелитель епископ: обращайтесь в нашу веру или уходите из дворца".

     Вся эта трагедия происходила в течение существенного времени, когда епископ старался сделать все, что мог. Наконец последние защитники дворца покинули его. Крестоносцы заставили двух лидеров еврейской общины стать на колени перед крестом. Когда эти два человека вместо поклона стали насмехаться над крестом, их убили. Еврейская девушка "вышла из толпы и сказала: "Любой, кто боится моей веры, может отрубить мне голову". Необрезанные не захотели тронуть ее, потому что она была прелестна". Не желая обратиться в христианство, она выбежала из дворца, добежала до Мозеля, бросилась в воду и утонула. "После этих убийств, - заканчивает хроникер, - враги увидели, что оставшиеся во дворце также тверды в своей вере, как и в начале".

     Крестоносцы все же заставили некоторых принять христианство, но еврейское сопротивление продолжалось. Через какое-то время "необрезанные" евангелисты покинули город. Даже еврейская история запомнит эти когорты прелата Петра, как сравнительно безобидные, но только в сравнении с тем, что творили крестоносцы в других городах. Но как хроникер хорошо понимает, происшествие в Трире было началом беспрецедентного поворота в истории отношений христиан и евреев: убийства евреев весной 1096 года на всей огромной территории Рейнских земель стали первым полномасштабным погромом в Европе. В Трире все связалось в один узел: здесь началась компания Константина по беспрекословному подчинению христианству, здесь же сейчас состоялась первая репетиция по истреблению евреев, не желающих подчиниться.

     Причины внезапной волны воинственного антисемитизма в конце 11-го столетия обычно объясняют возникновением новых экономических реальностей, таких как антиеврейское предубеждение зарождающегося бюргерского класса. Другие объяснения включают общее изменение демографической ситуации из-за огромного роста населения, особенно городского, и социальный стресс, вызванный необходимостью определить свою "принадлежность", подчиниться общим для всех правилам, что приводило к более агрессивному отношению ко всем "диссидентам". Этих объяснений, на наш взгляд, совершенно не достаточно. Евреи и христиане жили вместе более-менее мирно многие столетия. Призыв Августина "Не убей их!" стал официальной догмой при папе Григории I (590-604) в конце 6-го столетия. Он категорически запретил политику и практику насильственного обращения евреев в христианство, но одновременно санкционировал осуществление противоречивой идеи Августина о евреях, как "негативном" примере. Для евреев папы навсегда останутся защитниками их физического существования, и одновременно непоколебимым источником клеветы и очернения. Декларация Григория I начиналась словами Sicut Judaeis, что впоследствии станет названием особого жанра, используемого папами для защиты евреев. В самой важной части декларации было сказано: "Точно так, как евреям не должна быть разрешена свобода в их синагогах в большей степени, чем это разрешено законом, так же не должно допускать их страдания ограничениями, не предписанными законом". Сохранение этой комбинации ограничений и разрешений требовало весьма деликатного баланса. В 1096 году этот баланс был нарушен.

     Может быть, в средневековом иудаизме было что-то особенное, что вызвало такую враждебность и жестокость? Абсолютно нет - еврейская жизнь этого времени была живой и плодотворной. В арабском мире, с центрами в Иберии и в Багдаде, еврейские общины достигли беспрецедентного интеллектуального и религиозного уровня. Я смотрю на историю с христианской точки зрения, но, кажется, совершенно справедливо сказать, что самой серьезностью раввинских комментариев Талмуд сформировал новую традицию мысли. Такой способ мышления, в свою очередь, сформировал жизнь еврейской общины. Проблемы и кризисы евреев отражались в комментариях и решались с помощью комментариев на комментарии - в этом выражалась внутренняя привязанность к текстам, чтению, воображению - и к общине. Все это было организовано вокруг уважаемой группы людей, чей авторитет уходил корнями в изучение и исследование текстов и доказанную мудрость их ответов на все возникающие вопросы. Основываясь на законах Моисея, иудаизм развивался как община, организованная не законодательными учреждениями или авторитарными декретами, но под влиянием ее мудрецов-толкователей, отражавших все богатство комментариев предыдущих поколений. Так образовалась талмудическая культура, культура, основанная не на каком-то общепринятом кодексе законов и правил, а на разговорах, устных и письменных дискуссиях; культура не иерархическая, но взаимной зависимости.

     Акцент на практичность и почти поголовная грамотность подготовили евреев к достойному существованию и - когда им не мешали - они процветали. Среди мусульман евреи занимали лидирующие позиции в науке, искусстве, торговле и управлении государством. Оказалось, что талмудическая культура легко пересекала границы государств и времени, как и тексты, на которых она была основана. Раввины могли принести эту культуру в любое место. Именно таким образом важные центры еврейской жизни 8-10 столетий в арабском мире породили религиозное и культурное обновление в христианской Европе, особенно в городах вдоль Рейна. "Как замечательно вы живете, - писал лидер испанских евреев своему германскому коллеге, - достойно и уважаемо. У вас выдающаяся группа ученых и учителей". Самым важным и влиятельным центром изучения Талмуда был Майнц. Одной из главных фигур еврейского мира в 11-м столетии был раввин Симеон Великий, названный так за свое выдающееся знание Талмуда. Среди евреев Европы была широко распространена легенда о том, что сын равви Симеона был похищен христианами, крещен и воспитан стать священником. Гениальная наследственность не могла не сказаться, и со временем он стал папой. Когда он узнал о своем происхождении he sanctified the Name of the Lord и, согласно некоторым источникам, умер мученической смертью.

     Во времена насилия над евреями в Рейнских землях их обвиняли во всех смертных грехах, но больше всего, как ростовщиков. В то же самое время их интернациональные торговые связи в 11-м столетии оценивались очень высоко и повсеместно использовались для денежного обмена и торговли. Высокий уровень благосостояния евреев в центре Европы помогал развитию их культуры. Значительное развитие получила традиционно еврейская медицинская наука и практика. Местные языки и иврит преподавались в еврейских школах и академиях - академия в Майнце была одной из лучших в Европе. В связи с постоянной связью и обменом между еврейскими общинами вдоль оси Иберия - центральная Европа - Персия еврейские переводчики были вне конкуренции. Именно они принесли христианам знание об арабских философах - и, через них, об Аристотеле. Христиане, тем не менее, почти ничего не знали о высочайшем уровне еврейской культуры в Средние века, как в далеких странах, так и у себя под боком - это остается правдой и сегодня.

     Таким образом, ненависть к евреям, которая овладела воображением крестоносцев, не имела ничего общего с окружающими их реальными евреями. Очевидно, что-то происходящее "за сценой" повлияло на нормальную амплитуду отношений между двумя общинами. Источник насилия над евреями находится полностью на христианской стороне - очевидное утверждение, но, тем не менее, не из тех, с которым все согласны. Крестоносцы, которыми внезапно овладела навязчивая идея борьбы с "неверными", перенесли на евреев фантазии, связанные с памятью прежних времен - фантазии, которые имели очень мало общего с евреями давно ушедшего времени и которые не имели совершенно ничего общего с евреями времен Крестовых походов. Старая, как мир, "еврейская проблема" была и остается христианской проблемой, порождением невежественного христианского воображения (выделено переводчиком). Что лежит в основании этого извращенного воображения? Ответ настолько прост, что многими не будет восприниматься как ответ, хотя он уже многократно мелькал на страницах этой книги. Извращенный культ креста повсеместен в этой истории, от Мульвийского моста до Освенцима. "Война креста" - другое название Крестовых походов, является не только ярким, но и совершенно верным определением, вскрывающим основу того, что происходило тогда и что происходило после - вплоть до нашего времени.

     Именно потому, что крест был нашит на груди крестоносцев, мы воспринимаем его как нечто само собой разумеющееся. Трудно, но очень важно посмотреть на его значение свежим взглядом. Религиозное непонимание того же типа, какое началось, когда убитые горем друзья Иисуса были не поняты последующим поколением христиан, находится в самом центре христианской ненависти к евреям. То, что делали крестоносцы, особенно до того, как они достигли Востока (хотя в 1099 году после осады Иерусалима они согнали всех евреев в одну из синагог и сожгли их живыми) в рейнских городах в 1096 году, было ясным подтверждением этого. Ясным - и кровавым.
     Новая волна насилия, как и все предыдущие волны, возникла из-за "святой" ошибки - чрезмерного внимания к крестным мукам и смерти Иисуса, а также неминуемо связанной с ней "первичной" ошибки, назвавшей евреев убийцами Иисуса. Для доказательства этого утверждения давайте вернемся к фигуре Петра-прелата из еврейских хроник. В истории он более известен как Петр Отшельник, лидер так называемых Peasants' Crusade.
     Само по себе, такое прозвище и приписываемая ему роль совершенно не соответствуют действительности, так как его проповеди и призывы к Крестовым походам почти без исключения проходили в городах. Он единственный из проповедников-"поджигателей" войны, имя которого известно, фигура одновременно легендарная и историческая. "Крошечный ростом, но велик в речах и делах", - так записывает один из современников.

     Евреям Трира Петр запомнился как относительно безобидный христианский предводитель. Но существует запись его проповеди в кафедральном соборе Кельна во время пасхальной службы весной того же года. Проповедь, превратившая прихожан в дикую антиеврейскую толпу громил и убийц. Нынешний собор был заложен в XIII веке на месте снесенного собора IX века. Петр призывал к Крестовому походу, увязывая свой призыв с местью за смерть Иисуса. Его слушатели поняли все правильно. Вырвавшись на улицу, они бросились искать евреев. Несмотря на попытки архиепископа защитить их, многие евреи были убиты. Еврейская энциклопедия говорит, что в одной части города толпа окружила примерно 300 евреев. Им был предложен выбор между крещением и смертью. Повторяя древнюю историю Массады, евреи предпочли смерть от рук своих единоверцев, "для чего выбрали пять человек из своих рядов". Еврейское массовое самоубийство повторилось в средневековой Европе.

     Недавно я стоял в кельнском кафедральном соборе, пытаясь представить происшедшие на этом месте события. Архиепископ Германн, также как и епископ Трира, хотел и не смог защитить "своих" евреев. В соборе, позади гробницы епископа XIII века Энглеберта, на одном из камней стены выгравирован текст того, что известно под названием "Еврейские Привилегии". Слово "привилегии" напоминает нам, что у евреев не было прав, но, с другой стороны, говорит о более-менее постоянной попытке епископов защитить евреев от того, к чему призывали христиан в стенах собора. Надпись на латыни говорит: "Мы, Энглеберт, архиепископ кельнский, заверяем вас, еврейскую общину Кельна, что вы имеете определенные права… Вы не должны платить налоги, превышающие те, что платят остальные жители. Если мы найдем христианина, который занимается обменом денег, то он должен будет покинуть город: эта деятельность принадлежит вам. Вы не должны больше платить похоронный налог. Вы не должны больше хоронить своих умерших вблизи места казни".

     Недалеко от камня с "Еврейскими Привилегиями" находится священное для христиан "место казни", так называемая капелла Креста, названная по огромному деревянному распятию, водруженному здесь епископом Геро в X веке. Сохранившийся до наших дней крест, считается старейшим изображением распятия на Западе. Крест подвешен над алтарем в стиле барокко; легко представить, как на почерневшем от времени кресте когда-то был прибит гвоздями человек, как под весом тела порвались его мышцы, как провисла грудь, как последний вздох вырвался из этой груди. Находясь в этой капелле, можно почувствовать движение воздуха, вызванного последним выдохом Иисуса, как будто это произошло несколько секунд назад. Очень вероятно, что тот же самый крест висел в соборе во время зажигательных проповедей Петра Отшельника. Призывы Петра и его отношение к кресту, к сожалению, и сегодня еще живы в католической церкви, что хорошо видно из недавней публикации в книге "Кельнский кафедральный собор и путеводитель по городу": "Композиция изображает то самое мгновение, когда Христос, сын Бога, умер. С точки зрения христианства это мгновение стало поворотным пунктом в истории человечества. До этого человечество жило согласно жестоким законам, которые Бог дал Моисею на горе Синай; после смерти Христа на кресте началась эпоха милосердия".

     Милосердия? Петр Отшельник тоже видел смерть Христа на кресте, как поворотный пункт. Все пришло в движение и сам призыв к Крестовым походам случился, согласно христианским хроникам, после паломничества Петра в Иерусалим и его ярости от того, что святое место, связанное с Голгофой, было осквернено оккупирующими его неверными. Вспомним, что после Елены мистика креста превратила инструмент казни Иисуса в новый тип Воскресения - как если вместо Иисуса был крест. "Находка" Животворного креста, и история о том, как он был вырван из грязных и вероломных рук евреев в 4-м столетии, стала завершающей главой в истории "спасения" и раз и навсегда определила место евреев. Во всяком случае, так казалось во времена Константина.
     После того как мусульмане захватили Иерусалим в 638-м году, евреи и христиане остались в городе как относительно терпимое меньшинство. Но когда Иерусалим стал притягивать все большее число мусульманских паломников, то баланс терпимости стал нарушаться. К 10-му столетию евреям уже не разрешали появляться на территории Храмовой горы, а в начале XI века все места религиозного богослужения евреев и христиан были разрушены по приказу правящего халифа. Евреям так и не разрешили отстроить синагоги, христиане же в 1048 восстановили то, что осталось от храма Гроба Господня.
     Ко времени посещения Петром Отшельником Иерусалима в конце 11-то столетия, "за несколько лет до начала Пути [Крестовых походов]", место смерти Иисуса - по мнению европейских христиан - было осквернено неверными. После того, как распятый Иисус воплотился в дерево Животворного креста, это место стало самим Иисусом. Религиозное значение Иерусалима отныне стало определяться единственным событием, единственным местом - узлом Страстей и смерти
Иисуса.
     Согласно истории, сочиненной Альбертом Аахеном через сорок лет, Петр получил мистическое указание от самого Бога. Во время сна в церкви Гроба Господня, ему явился Христос, который приказал "разбудить сердца верующих, прийти и очистить святые места и восстановить святую церковь в Иерусалиме. Для превозмогших все опасности, для тех, кто будет призван и избран, будут открыты двери рая". Для доказательства реальности своего видения, Петру было дано знамение "открыть" священное копье, которым когда-то прокололи тело Иисуса.
     Получив такое высочайшее предназначение, Петр вернулся в Рим и сумел убедить и возбудить военный дух Урбана II, который согласился стать идеологом Крестовых походов Петра. "Для этого, - утверждает Альберт, - папа пересек Альпы [по пути в Клермон], где епископы всей Франции и герцоги и графы и великие принцы ... после слушанья ... обращения папы, согласились с божеским указанием и организовали экспедицию за свой счет к Гробу Господню".

     Гроб Господний был для крестоносцев тем, чем был Животворный крест для "объединяющих" войн Константина. Два видения: Константином креста над Мульвийским мостом и Петром Христа, на месте, где стоял крест - связано с двумя "открытиями" - Еленой Животворного креста и Петром священного копья. Оба они сыграли похожую роль "закваски" в грандиозных событиях, последовавших после этого. Как когда-то крест стал воплощением и символом Бога во время Константина, так, в свою очередь, Иерусалим в европейском религиозном воображении во времена крестоносцев стал воплощением и символом места, где присутствует Бог. Как крест и Иисус стали взаимосвязаны - почитание Бога означало почитание креста, так и Иерусалим был намертво увязан с Иисусом - освобождение "Святой земли" означало освобождение находящегося "в неволе" Иисуса. Так же как в четвертом столетии культ креста возбудил насилие против евреев - вспомните Амвросия, так и заново возникшее страстное увлечение всем, что было связано с распятием и его атрибутами, немедленно породило новую волну насилия, как будто бы евреям не хватило того, что синагоги Иерусалима были разрушены во время исламской оккупации. В христианской фантазии евреи, как враги, были мгновенно присоединены к мусульманам, во многих случаях даже заменили их. "Мы хотим сражаться с врагами Бога на Востоке, - писал христианский хроникер Гуиберт (1053-1124), - но перед нашими глазами все время торчат евреи, раса более враждебная к Богу, чем любая другая. Мы все время ошибаемся в наших приоритетах". В христианском воображении Святая земля по-прежнему в большей степени связывалась с предательством евреев, чем с осквернением ее мусульманами. Вспомните, что центральный пункт идеи Августина о евреях, как "свидетелях", заключался в том, что евреи должны быть рассеяны по миру и им никогда не должно быть разрешено вернуться в Иерусалим. Мусульмане, разрешив евреям жить в Иерусалиме, таким образом, вдвойне осквернили Святую землю.

     С Животворного креста началась подмена религиозных представлений, которая к концу 11-го столетия обрела новую жизнь в связи с новой идеей Иерусалима. Бог сначала стал человеком, затем превратился в место, после чего стал предметом, перед которым каждый христианин мог преклонить колени. Этим предметом могла быть любая местная "уважаемая" реликвия. В случае Рейнских земель практически все сводилось к реликвиям, "открытым" св. Еленой: бесшовному хитону в Трире, останкам трех волхвов в Кельне, щепкам Животворного креста во множестве других городов Северной Европы.

     Кроме размаха антиеврейских погромов, была еще одна существенная разница между тем, что было начато в проповедях Амвросия и Иоанна Хризостома и получило дальнейшее развитие в проповедях Петра Отшельника. Крестоносцы, по существу, нападали не на реально существующих евреев 11-го столетия, а на воображаемых евреев, которые в настоящем времени были замещены постоянно присутствующими в их жизни евреями христианского литургического цикла, убийцами Иисуса в Иерусалиме. Мистерия места объединилась с мистерией времени. Вместе с распространением христианских категорий вначале на романский мир, а затем и на культуру германских племен, в западноевропейское представление о процессе исторического развития вошло понятие о "замещении" (или "вытеснении"), как результате "исполнения" - в данном случае - указаний Христа. Не случайно, новый календарь стал отсчитывать время не со дня основания Рима или основания германских династий, но со дня рождения Христа. Годы, пронумерованные, как после рождения Христа, (anno Domini - термин, предложенный христианским историком св. Беде (673-735), стали определять не только прошлое, но и настоящее. Смысл "года такого-то от рождения Христова" означал, что Христос, имеющий власть над временем, существует в настоящем, так же, как он существовал во время своего перевоплощения в человека.

     Присутствие Господа в настоящем провозглашалось с алтарей соборов и широко праздновалось прихожанами. То, что первая вспышка насилия произошла во время праздников Пасхальной недели, является главной и несомненной уликой. Конечно, Урбан II назвал главными врагами крестоносцев "турок" и "сарацинов", но единственными врагами-неверными, которых жители Северной Европы знали, были евреи. Еще раз подчеркну, что это знание было литургическим знанием - оно было получено мистическим путем в стенах великих европейских кафедральных соборов, в которые христиане приносили свои сокровенные страхи. Тем не менее, фундаментально иррациональное насилие над "воображаемыми" евреями в Рейнских землях было далеко не воображаемым. "Когда вы терзаете нас, - спрашивает Шейлок, - разве наши раны не кровоточат?.. Когда вы травите нас, разве мы не умираем?" Шекспир вложил эти слова в уста еврея четыре столетия спустя; к этому времени фантастический вымысел христианского воображения превратился в центральную составляющую западного самосознания.

     То же произошло и с Иерусалимом. Начиная с массового помешательства крестоносцев, город, как географическое место, в сознании христиан был вытеснен духовным, мистическим представлением о нем. Это хорошо видно в поэзии Вильяма Блейка и в классических гимнах, распеваемых в капеллах английских государственных школ, где, в свою очередь, восхваление Англии вытеснило восхваление Богу. Иерусалим будет питать и религиозные фантазии английских переселенцев в Новом мире. Когда корабль Джона Винтсропа в 1630 году вошел в будущую Бостонскую гавань, то "город на холмах" в его представлении был американской версией Нового Иерусалима. В свою очередь, из истории известен образ Америки, как - по словам Вальтера МакДугала - "государства крестоносцев". Совсем не случайно Дуайт Эйзенхауэр назвал свои воспоминания о Второй мировой войне "Крестовый поход в Европе".

     Пленительная идея Иерусалима, святого города, за который нужно умереть и за который надо убивать, овладела воображением европейцев после проповедей, по словам средневекового хроникера Анны Комнены, "некоего кельта, по имени Петр... который призывал всех покинуть дома... и всем сердцем и мыслями стремиться к Иерусалиму". Святой город вдруг стал казаться очень близким: "Это Иерусалим?" - спрашивали сопровождающие крестоносцев дети в каждом новом городе. Такая одержимость, опять таки, была связана с литургией, а не с историей. Так же как мистерия религиозных утверждений разрушила барьеры времени, так и применения одного и того же определения "евреи" для врагов Иисуса из Страстей и жителей средневековой Европы, перенеся тем самым страдания Иисуса из прошлого в вековечное настоящее, разрушило барьеры пространства. Иисуса, находящегося в темнице на Святой земле, представляли христианам у каждого алтаря с его IHS (I have suffered - я страдал) как будто бы он находится в смертельной опасности здесь. Каждый верующий на коленях у алтаря чувствовал себя солдатом, мобилизованным на войну.

     Если всего этого было недостаточно, то ожидание наступления нового тысячелетия дополнительно возбудило разум христиан. В конце 10-го столетия прямолинейно мыслящие набожные христиане читали двадцатую главу Апокалипсиса с мурашками на коже от ужаса:

     И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.
     Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет,
     И низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время.
     И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет; Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это - первое воскресение.
     Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа, и будут царствовать с Ним тысячу лет;
     Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их - как песок морской;

     И вышли на широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный.
     И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их;
     А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков.
     И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места.
     И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими.
     Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим,
     И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это - смерть вторая.
     И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное.

     Лихорадка освобождения Святой земли подстегивала лихорадку ожидания наступающего тысячелетия и достаточно скоро настоящее время стало казаться не более не менее, как канун Апокалипсиса. Ожидалось, что Христос, искупленный жертвой его армии, должен будет с триумфом вернуться в Судный день. Те, кто стремился к стенам Иерусалима, таким образом, приближали конец времен. Этот религиозный порыв наталкивался прямо на евреев, которых очень естественно можно было заклеймить как "зверей и лжепророков" и которые заслуживали слишком долго откладываемого проклятия. Наконец-то пришло время разобраться с евреями.

     Тысячный год пришел и ушел, но его лихорадка продолжала горячить разум европейских христиан, особенно грамотное меньшинство. Монах 12-го столетия, Йохим Фиоре (1132-1202), оставил для нас представление о времени, которое было у людей на разделе тысячелетий. Согласно ему, все время делилось на три эпохи: эпоха Отцов - принадлежала евреям; эпоха Сына - принадлежала Церкви и эпоха Духа - время кануна конца времен. Эта схема Троицы в свое время была использована Гитлером. Третий Рейх продолжал Первый - святую Римскую империю (962-1806), и Второй - империю Гогенцоллернов (1871-1918). Но кроме этой очевидной хронологии, нацистская мифология эксплуатировала идею прихода мессианской эры. Третий Рейх прямо перекликался с третей эпохой в представлении людей, живших во время смены тысячелетий. Ожидалось, что Третий Рейх просуществует тысячу лет - сам Гитлер непрерывно говорил об этом. Гитлер, с одной стороны, формально стремился преуменьшить значение христианской религии, не поддерживал ее принципы и даже преследовал ее ярых защитников, но, одновременно, совсем в русле библейской традиции он провозгласил себя мессией и широко поддержал средневековое христианское убеждение, что препятствием для торжества тысячелетнего царства являются непреклонные евреи. Это убеждение было основано на чтении, вернее на неправильно понятом прочтении, предсказания Павла о том, что обращения евреев в христианство возвестит о приходе Мессии. "Ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: придет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова".

     Евреи, которые защищали свое "неблагочестие", отказываясь принять христианство - забудем, что они делали это во имя Бога - были угрозой идее последнего Спасения, угрозой, не имеющей прецедента, угрозой, которую нельзя было не замечать. Если для устранения этой угрозы было необходимо жестокое насилие, значит, так тому и быть. Разве это не предсказано в Апокалипсисе? "Я полагаю, что я действую согласно воле Всевышнего". Христиане позже будут отказываться от этих слов, назовут их простодушными, поскольку их автор - Гитлер - не признавал ничьей воли, кроме своей собственной, но не трудно найти их корни вплетенными в священную христианскую традицию. "Защищая себя от евреев, я борюсь на стороне Бога". Какое искреннее выражение мыслей человека, одержимого проблемами "тысячелетнего" будущего, будь то убийца-крестоносец, или - в данном случае - Адольф Гитлер.

     Майнц. Анонимный источник

     Начиная с Трира, где я впервые посмел не согласиться с религиозными взглядами моей матери, до Кельна, где я стоял весь в сомнениях на коленях у гробницы трех волхвов, дальше - до Кеспена, возле Мария Лаах, где я услышал бессмертное пение-речитатив бенедиктинских монахов, еще дальше - до Рюдешейма, где я пил мой первый в жизни рейнвейн - во всех этих местах моей юности евреи были массово истреблены весной 1096 года. Карта рейнского района в "Еврейской энциклопедии" показывает четырнадцать "мест и дат массового антиеврейского насилия во время Первого Крестового похода 1096 года". Первые погромы произошли 17-го апреля, последний - 1-го июля. Количество убитых в разных источниках варьируется между 5000 и 10000, что составляло примерно треть всех евреев, живших в Северной Европе. Для Европы наших дней эквивалентное количество убитых будет превышать 130 тысяч.

     Трагедия обрушилась на евреев, как "гром среди ясного неба". Возможно, такой же неожиданной эта история оказалась бы и для современных христиан. Для меня этот гром разорвал покров невинности, окутывавший место, где я впервые осознал себя самостоятельно мыслящим человеком - золотой город авиационной натовской штаб-квартиры моего отца. Моя невинность была типично американской. "Эта война была священной войной, - сказал генерал Эйзенхауэр об его "походе", - в большей степени, чем любая другая война в истории, эта война была битвой праведных сил против полчищ дьявола". Одна из праведных сил, Советский Союз (позже известный, как "империя зла"), поменял стороны ко времени моего взросления, что превратило и войну нашего поколения в священную. Но моя невинность была еще и католической, так как в зените антикоммунистической истерии Пия XII каждый знал, что воинственность Церкви была гарантом сохранения святости. Кардинал Фрэнсис Спеллман, известный как военный наместник папы, воплотил союз наших идеалов: Pro Deo et Patria (За бога и отечество). Моя мать, в должности президента военного Совета женщин-католичек, постоянно работая вместе со Спеллманом, была лучшим примером нашего триумфального религиозного национализма.

     С холма, смотрящего на Висбаден - американского вкрапления на Hainerberg, что для нас означало - Верхний город, хотя на самом деле переводилось - Город на холме, голубое небо казалось щитом, закрывшим город и защитившим его от бомбежек недавней войны. Характерные шпили внизу - протестантские, не католические - ярко выделялись на фоне зеленых холмов, закрывающих для нас вид на мощный Рейн и Майнц, лежащий на противоположной стороне реки. Майнц, или Майенс - в старинном правописании, был классическим образцом романской культуры католической Европы. Во время Наполеоновских войн он даже был аннексирован Францией. В архитектурном ландшафте города доминирует романская башня кафедрального собора - доминирует в буквальном смысле слова, так как Dom, по-немецки, означает - кафедральный собор. Часть собора построена в XI веке на месте еще более старого сооружения времен Константина. Когда я жил в соседнем Висбадене, Майнц и собор в нем вообще никогда не упоминались. Находясь всего в нескольких километрах, мы ничего не знали о Майнце, ничего об его прошлом - удаленном или совсем недавнем.

     Майнц, Трир и Кельн с незапамятных времен были важными городами католической Европы. Епископы этих городов всегда участвовали в выборе святого римского императора. В Средние века, Майнц, стратегически наиболее важный, расположенный на слиянии Рейна и Майна, был самым влиятельным из трех - "северным Римом". В огромной апсиде собора, построенном еще до Первого крестового похода, объявлялось имя нового императора. Но моя мать, которая организовывала паломничества по католическим святыням, никогда не бывала там. Почему? Сейчас мне кажется, что причина была в том, что в конце 50-х часть города, включая рыночную площадь у кафедрального собора и, в большой степени, сам собор, лежали в развалинах. Последствия американских бомбардировок были слишком очевидны. Полностью собор восстановили только в 1989 году. В воздушных бомбардировках союзников погибло 600 тысяч человек, в большинстве своем, мирных жителей, в большинстве своем, в последние месяцы войны, когда военная машина нацистов была сломлена. В Дрездене, где погибло более 100 тысяч, не хватало живых, чтобы хоронить мертвых. Для евреев, как мы видели, погромы 1096-го года были "как гром с ясного неба". Воздушная операция против Дрездена, осуществленная в Пепельную среду 45-го года, носила кодовое название "Раскаты Грома". Такое совпадение, возможно, предполагает сравнение антиеврейских погромов в этих районах с более поздним насилием против мирных жителей, но это не является целью моего повествования. Ясно, что антиеврейское насилие отличалось своей собственной демонической жестокостью. Сравнение, в большей степени, показывает существование внутренней логики "священного" насилия, хотя, конечно, трудно не обратить внимания на то, что эти два события с разницей в тысячу лет произошли на одной и той же территории.

     Немецкая военная линия обороны вдоль Рейна называлась "Западная Стена" третьего Рейха. В последние месяцы войны почти все воздушные "ковровые" бомбежки союзников осуществлялись вдоль этой линии обороны, практически не различая города и военные объекты. Когда в начале войны нацисты широко использовали ту же тактику против городов союзников - особенно Ковентри и Роттердама - то Ф. Рузвельт осудил такие бомбежки как "нечеловеческую дикость, потрясшую сознание человечества". Но в конце войны сознание союзников изменилось. Командующий Британскими военно-воздушными силами заявил: " Все оставшиеся немецкие города не стоят одного британского солдата". Берлин, Гамбург, Дрезден, Эссен, Нюрнберг, Франкфурт, Дюссельдорф были превращены в руины. Да, некоторые памятники культуры - например, кельнский собор - были сохранены, но это не относилось к раскатам грома с ясного неба над Майнцем. В современном путеводителе по городу сказано, что бомбардировка Майнца была "апокалипсисом Второй мировой войны". В этом определении опять слышна перекличка со словом "священная", которое использовал Эйзенхауэр. Фактически, само усовершенствование технологий воздушных бомбардировок привело к тому, что идея "священной" войны овладела умами большого числа военных и политических деятелей. Комментируя бесполезные, по его мнению, бомбардировки германских городов союзной авиацией в конце войны, историк Пол Джонсон пишет: "Эти бомбардировки в большой степени выражали моральные взгляды союзников, то, что британский ученый-атомщик Блакетт называл "комплексом Юпитера" - представление союзников в виде праведных богов, посылающих "гром и молнию" возмездия на головы их грешных врагов". В этой финальной стадии "библейского возмездия" 80 процентов Майнца было превращено в руины.

     В своем движении по Германии войска союзников повторили путь Петра Отшельника. Центром первого большого освобожденного от нацистов района был Трир. 22-го марта 1945 года Третья армия Джорджа Патона форсировала Рейн немного южнее Трира, слегка опередив войска Бернарда Монтгомери, к северу от города. Гитлер немедленно приказал уничтожить плацдарм союзников на восточном берегу реки, но, как оказалось, у нацистов совершенно не было на это сил. В этом была главная причина того, что наш любимый город-курорт, Висбаден, был сохранен, что, в свою очередь, помогло мне сохранить свое юношеское американское восприятие мира, несмотря на все сложности реальной истории. Когда я жил в Висбадене, обе карты: городов, подвергнутых бомбардировкам "возмездия" и городов, пострадавших от погромов Первого крестового похода были мне неизвестны. Работа над этой книгой привела не только к существенному пересмотру моих скудных знаний, но и к изменению моего взгляда на мир, изменению моего сознания. Морально я не обобщаю "гром и молнию" погромов 1096 года и кошмара 1945, но все же должен заметить, что в центре каждого находился Майнц, город в пяти километрах от места, где я жил, молился и пытался понять себя, как человек и сын, как американец и как католик.

     "Когда святейшие из святых праведной общины Майнца, чьи достоинства служили щитом и защитой для всех общин и чья слава была известна во многих провинциях, узнали, что некоторые в общине Шпайера были убиты, и что община Вормса была атакована во второй раз, и что меч скоро может достичь и их... они воззвали к Богу со всей страстью, которую нашли в своих сердцах: "О, Господь, Бог Израиля, неужели Ты хочешь полностью истребить остатки Израиля?"

     Эти слова взяты из "Хроник Соломона бар Симсона", одной из четырех сохранившихся еврейских хроник времен крестовых походов 11-12-го столетий. Соломон бар Симсон писал свои заметки через несколько десятилетий после событий в Майнце, которые случились в конце мая 1096 года и достигли своей кульминации 27-го мая.

     "Тогда лидеры общины, уважаемые местным епископом, обратились к нему и к его помощникам, пытаясь найти какое-то решение. Евреи спросили: "Что мы должны делать после того, как узнали об убийстве наших единоверцев в Шпайере и Вормсе?" Они ответили: "Следуйте нашему совету и положите все ваши деньги в нашу казну. Вы, ваши жены и ваши дети... должны собраться во дворе нашего епископа пока орды пройдут мимо. Так вы будете спасены от сбившихся с пути".

     Архиепископа Майнца, предложившего защиту евреям, звали Рутард. Хроникер несколько противоречив в его описании, в одном месте утверждая, что его интересовали только деньги евреев, в другом - упоминает его торжественное обещание: "Мы умрем вместе с вами или останемся жить вместе". Роберт Хазан после изучения Первого Крестового похода пришел к заключению, что Рутард искренне был настроен защитить евреев. Но его попытка была обречена на провал. Вся "армия" архиепископа не превышала 300 человек, в то время как город окружило около 12 тысяч крестоносцев. Два дня городские стены сдерживали наступающих, но в городе было слишком много сочувствующих "правому" делу и бюргеры открыли ворота. Материально заинтересованные епископы могли защищать евреев, играя роль "справедливых" судей между конкурирующими торговыми группами евреев и христиан, но поддержка евреев архиепископом Майнца зашла слишком далеко - он явно рисковал своей жизнью. Крестоносцы, по мнению хроникера, "хотели убить его, потому что он говорил в пользу евреев". После захвата крестоносцами Майнца, Рутард благоразумно
сбежал в Рюдешейм, город на противоположной стороне Рейна.
     Никем не сдерживаемые орды громил ворвались в город в поиске "обрезанных". В самом начале "Рейнской компании" евреям еще удавалось уговорами и взятками отделаться малой кровью. В Шпайере и Вормсе уже ничего не помогло и многие были зверски убиты. В Майнце ярость крестоносцев, воспаленная и возбуждаемая образом праведного креста, достигла своего предела. Хроникер вспоминает обращение крестоносцев к своим жертвам:

     "Вы дети тех, кто убил предмет нашего почитания, распяв его на дереве; и Он сам сказал: "Придет день, когда мои дети придут и отомстят за мою кровь". Мы - его дети и наша обязанность отомстить за Него, потому что вы восстали и отрицали Его".

     В этих словах заключается вся квинтэссенция теологии антиеврейской ненависти. Их суть и смысл был совершенно ясен евреям Майнца. Более тысячи мужчин, женщин и детей пытались укрыться во дворе дворца архиепископа. Они знали слишком хорошо, что произошло в последние несколько недель в окрестных городах, где попытки скрыться или откупиться не спасли даже детей. В Майнце у евреев было некоторое время для оценки происходящего, и они знали, что единственным путем к спасению было согласие на крещение. Некоторые пошли на это, но для абсолютного большинства идея конверсии в христианство была совершенно немыслима.

     Не так давно я снова посетил Майнц. Внутренний двор кафедрального собора обрамлен античной аркадой, гораздо более древней, чем собор, построенный вскоре после Первого Крестового похода. Определенно, что в 1096 году в этом или очень близком к нему месте евреи Майнца ждали крестоносцев. В чудное летнее утро я сидел на каменной скамье во внутреннем дворе собора. Передо мной возвышались готические арки собора, позади были стрельчатые витражные окна нынешней монашеской обители. Витиеватая обитель раньше была дворцом архиепископа. Здесь или где-то рядом был дворец Рутарда. В правой от меня части двора стояло огромное гранитное распятие, доминирующее над всем остальным во дворе. В центре, на прямоугольном травяном газоне находился небольшой каменный фонтан, когда-то на этом месте был колодец. На фонтан падала тень относительно молодых деревьев. Эти деревья напомнили мне, что все вокруг восстановлено на развалинах Второй мировой войны. Разбросанные по двору кусты роз буйно цвели и мерцали своим алым цветом на фоне серого камня - контраст, который напоминал о давящем грузе прошлого.

     Соломон бар Симсон писал:

     "Своей страшной тяжестью рука Господа легла на плечи Его народа, и все гои [не евреи] собрались напротив собора, чтобы покончить с ними… Когда люди Священного Завета увидели, что их судьба решена на небесах и что враг победил и устремился во двор собора, они все вместе - старики и дети, мужчины и женщины, слуги и их хозяева - заголосили, обращаясь к Отцу на небесах…. "Мы не оспариваем решение Святейшего, да будет Он благословлен и да будет благословенно имя Того, кто дал нам Его Тору и кто приказал нам дать убить себя и вырезать нас в свидетельство величия Его…"     
    Затем еще громче они воскликнули: "Мы не должны медлить - наши враги уже среди нас. Давайте… принесем себя в жертву Богу. Все, у кого есть нож, должен… начать убивать своих близких… а затем убить себя - либо перерезав себе горло, либо ударом ножа в живот".

     В апреле 1942 года нацисты ворвались в Варшавское гетто, сгоняя евреев на Умшлаг плац к приготовленным товарным вагонам. Желтый дом за высоким забором на улице Сиены был детской больницей. Одним из докторов больницы была Адина Шцвайгер. Она выжила, чтобы рассказать, что случилось после того, как немцы "начали забирать больных детей и грузить их в вагоны для скота…. Я взяла морфий на верхнем этаже… и точно так, как во время всей моей реальной работы за последние два года, я наклонялась над маленькой кроваткой и опускала эти последние таблетки в эти маленькие ротики… а снизу раздавались крики".

     Или, как Соломон бар Симсон писал о собравшихся во дворе архиепископа:

     "Женщины находили в себе силы и убивали своих сыновей и дочерей, а потом себя. Многие мужчины собирались с мужеством и затем убивали своих жен, детей и младенцев… пока немногие оставшиеся в едином порыве не покончили с собой…. Была ли когда-либо со времен Адама такая массовая жертва? Случалась ли когда-либо, чтобы тысяча сто человек отдали себя в жертву в один день - любой из них сравним с жертвой Исаака, сына Авраама?…"

     Конечно, евреи приносили себя в жертву, отвечая на насилие со стороны христиан, но, возможно, где-то на уровне подсознания и евреи и христиане были охвачены схожим религиозным порывом. Крестоносцы были уверены, что, заставляя евреев принять христианство и убивая несогласных, они приближают наступление мессианской эры. Со своей стороны, евреи верили, что столь долго ожидаемый мессия придет быстрее, если он убедится в их желании пожертвовать собой. В обоих случаях страдание и смерть еще в большей степени, чем раньше, стали казаться источником спасения. Слово аналогичное слову "мученик" на иврите означает освящать или очищать имя от порока - умереть со словами молитвы Shema на устах. И для христиан и для евреев смерть за веру стала священной, хотя, конечно, в убийстве за веру христиане ощущали гораздо больше преимуществ.
     Новый культ мученичества стал важной частью жизни в обеих общинах. Нет лучшего примера для иллюстрации схожести, чем история Исаака, который сам согласился быть принесенным в жертву своим отцом, Авраамом. Но, как это часто бывает при сравнении иудаизма и христианства, схожесть только подчеркивает различие. Можно сказать, что вражда между евреями и христианами началась после того, как св. Павел заявил, что в качестве отцовской жертвы любимый сын Бога, Иисус, заменил сына Авраама, Исаака. Джон Ливенсон, еврейский исследователь, обратил мое внимание на основополагающее высказывание св. Павла: "Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою [ибо написано: проклят всяк, висящий на древе], дабы благословение Авраамово через Христа Иисуса распространилось на язычников, чтобы нам получить обещанного Духа верою. Братия! говорю по рассуждению человеческому: даже человеком утвержденного завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему. Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос" (Галатам, 3:13-16). В данном классическом случае младший брат, Иисус, узурпировал место старшего брата, Исаака, и эффективно - для христиан - полностью вытеснил его. В грамматической интерпретации Павла, в использовании единственного числа, "наследник" Иисус вытеснил весь народ Израиля. Но как конкретно ему удалось это сделать? Используя символ дерева и смысл распятия. Бог позволил отцу сохранить жизнь сына - вспомните, что в самый последний момент нож Авраама опустился не на Исаака, а на жертвенную овцу. Но в случае с Иисусом сам Бог был отцом, и в шокирующем изменении смысла любви, Бог не остановил убийство - Иисус стал жертвенной овцой. Так как Сын Бога умер мученической смертью от руки своего отца - хотя не без помощи "евреев" - все остальное человечество могло быть спасено.

     Евреи Майнца тоже сравнивали себя с Исааком, но как тогда, так и сейчас евреи по-своему понимают историю Исаака. Христиане смотрят на эту историю через линзы веры в Воскресение. В занесенном ноже Авраама они не видят возможность окончательной смерти. Согласно Сорену Киркегаарду, христианское восприятие предполагает, что "Авраам надеялся на то, что Бог воскресит Исаака после смерти". Именно поэтому Авраам был реальным воплощением веры. Но для евреев, согласно Ливенсону, совсем не вера была доблестью Авраама - он не мог предвидеть воскресение сына, но полное подчинение воле Бога. Теологическая концепция мученичества для евреев и христиан тоже глубоко различны, евреи не ожидают и не предполагают никакой оплаты за свою жертвенность. В отличие от христианского воображения, воспитанного на ожидании воскресения, еврейское религиозное воображение никогда не пыталось точно определить, каким образом Бог хранит обещание, данное в Завете. Подчинение воле Бога для евреев предполагает любой результат, в том числе и смерть, окончательную и бесповоротную. Это теологическое различие отражено в отношении не только к истории Исаака, но и к Освенциму.

     В отличие от Исаака, ничто не спасло евреев Майнца в последний момент. По каким-то причинам в этот раз еврейский Бог оказался более жестоким. Но в результате - не пытаясь определить истинный смысл жертвенности для самих погибших - для еврейских хроникеров смерть этих праведников представлялась искуплением. Но еврейская и христианская идея искупления опять таки не совпадают. Согласно основополагающему подходу св. Павла, после того, как один человек, взял на себя все грехи человечества и погиб, он стал - в результате - Богом-искупителем. Евреи понимают искупление как добровольное желание массы евреев подвергнуть себя страданиям и смерти за свою веру. Искупление не для людей, но самими людьми. Когда вся уважаемая еврейская община крупного города Северной Европы вместо предательства своей веры выбрала мученическую смерть, то в глазах выживших после событий тех лет, их поступок выглядел естественным продолжением других жертвоприношений во имя веры, таких, как самоубийство девушки в Трире или повторении трагедии Массады в Кельне. Умереть, но не согласиться принять христианство! Таких героев ценила и хранила еврейская коллективная память. Такие люди, "свидетели", что в языковых метаморфозах из греческого слова превратилось в латинское "мученики", изменили представление евреев о самих себе и о своем отношении к новой угрозе доминирующей культуры. После столетий почти полного игнорирования христианства евреи начали определять себя в противовес и в противостоянии ему.

     Это совершенно новое и беспрецедентное умонастроение, зачатое в Трире, было рождено в Майнце. Этот склад ума зеркально отражал склад ума крестоносцев и содержал, согласно Роберту Хазану, "чувство космической конфронтации, убеждение в абсолютной законности собственного религиозного наследия, повышенное внимание к внутреннему самопожертвованию, уверенность в том, что мученичество тем или иным образом будет вознаграждено, непоколебимая уверенность в окончательной победе, в защите и оправдании религиозных взглядов общины". Начиная с этого времени, религиозное представление иудаизма для евреев стало выполнять функцию защитной стены, опять таки, как реакция на изменившееся представление христианства о самом себе, взявшем на себя функцию тарана. Такая крайняя полярность еврейско-христианского конфликта сохранится на столетия.

     Воображаемый Иерусалим оказался центром конфликта, как для евреев, так и для христиан, поскольку каждая сторона идеализировала святой город по-своему. И для тех и для других это место определяло присутствие Бога на земле. Храм тоже занимал центральное место в конфликте, но для христиан факт разрушения храма был главным. "Разрушьте этот храм, - бросил вызов Иисус, - и в три дня я отстрою его". Воскресение предполагает разрушение. Конечно, средневековые читатели Священного Писания понятия не имели, что эти слова были написаны после разрушения храма римлянами в 70-м году и видели в этом разрушении только подтверждение божественности Христа.

     Для евреев восстановление храма было мечтой, и единственным способом достичь этой мечты являлось неукоснительное соблюдение законов, данных Богом. Отныне главным, наиболее важным элементом религиозного воспитания стало сопротивление любым попыткам принуждения к обращению в христианство. Более чем когда-либо это требовало отрицания - по словам Соломона бар Симсона - "распятого отпрыска, который был ненавидим и презираем в его собственном поколении, незаконнорожденного сына, зачатого менструирующей и распутной матерью". По мере того, как евреи 11-го столетия все с большей силой отрицали христианство, тем больше христиане приходили к мнению, что эти евреи виновны не в меньшей мере, чем те, что убили Иисуса. Этот отказ являлся, по их мнению, доказательством того, что они хотели его смерти. Евреи были виновны не только в убийстве Мессии в прошлом, но и в настоящем.

     В истории западной Европы общепризнан тот факт, что движение крестоносцев трансформировало католическую религию - и мы будем в следующей главе говорить об этом более подробно - но Крестовые походы изменили также и иудаизм. "Внезапные события лета 1096 года..., - по словам Леона Полякова, - создали еврейское Сопротивление". И сопротивление с тех пор стало "жизненным фактом европейского еврейства". Массовые убийства евреев в Рейнских землях оказались совершенно не важным событием для христианских хроникеров, хотя многие вскользь упоминают о них. Но рейнская катастрофа навсегда осталась в памяти евреев и иудаизма. Отныне среди северно-европейских евреев не только реальное "мученичество" воспринималось как важнейший религиозный акт, но и символическое "мученичество" полного разрыва с доминирующей культурой стало важной частью еврейского аскетизма и мировоззрения.

     Христианская ненависть породила еврейскую ненависть, но это были разные ненависти. Христианская - почти всегда с тех пор - была агрессивная и "вооруженная". Так как христиане контролировали оружие, евреи должны были искать другие выходы для защиты и для выражения своего антагонизма. Они смогли добиться этого, найдя свое уникальное место в новой буржуазной экономике - экономике, основанной на капитале. Подобно обоюдоострой бритве, деньги станут не только посредником при общении между двумя враждебными общинами, не только средством самозащиты для евреев, но также поводом для агрессии - и, в конце концов, новым фундаментом для христианской ненависти. Мы позже вернемся к очень сложному вопросу о связи евреев с ростовщичеством, пока же отметим, что далеко не случайно финансы стали, по существу, единственным источником силы евреев. В этом был ответ иудаизма на усиливающуюся конфронтацию со стороны христианства.

     Но внутренняя жизнь иудаизма всегда была в гораздо большей степени сосредоточена на чем-то другом: на ране, которую Бог опять разрешил нанести избранному Им народу. Это недоумение способствовало и ускорило обновление теологии иудаизма, с одной стороны, через негативизм идей Моисея Маймонида (1135-1204), с другой стороны, через разработку нового мистического религиозного учения, каббалы - духовной системы, позволяющей выжить во враждебном мире. В основе возникновения и развития каббалы лежало чувство, по словам Мойше Айделя, "близости Бога к людям с разбитым сердцем". После всех жертв 1096-го года евреи должны были в очередной раз привыкнуть к мысли, что несмотря на всю их жертвенность и богопочитание, приход Мессии опять откладывается. Но и в это время, как и раньше, евреи не отказались от надежды. Для лечения своих ран они воспользовались старым проверенным лекарством - превратили трагическую историю в ряд утешающих письменных и устных пересказов событий. Но не просто в "устное народное творчество". Память о случившемся в Рейнских землях в 1096-м году - и особенно, проникшая глубоко в сознание народа, память о жертвах в Майнце - навсегда сохранилась в литургии, как священная молитва. 1096-й год окончательно утвердил отношение евреев к кресту, навсегда связав его с насилием крестоносцев и с самими Крестовыми походами.

     Все последующие столетия, вплоть до наших дней, память Майнца играет особую роль в ежегодный мемориальный день Tisha b'Av, день, когда евреи оплакивают разрушение храма. В этот день, связывая две трагические истории, часть еврейских хроник, написанных после событий в Майнце, произносится как священная молитва.

     Кровавый навет
 

     На моем рабочем столе лежат несколько фотографий. Я сделал их на старом еврейском кладбище во время своего последнего посещения Майнца. Вот что говорит по поводу этого места свежий туристский справочник: "На Alt Israelitische Friedhof (старом еврейском кладбище) на Момбахер Штрассе находятся немногочисленные уцелевшие средневековые надгробья. Это единственное место в Майнце, где сохранились такие памятники - все остальные средневековые захоронения в церковных дворах или внутри самих церквей давно разрушены. На этом холме, ниже городского района Am Judensand, гранитные плиты напоминают нам о знаменитых раввинах, еврейских мудрецах и поэтах, начиная примерно с 1000 года - членах важной еврейской общины Майнца".

     Старое кладбище расположено на холме позади железнодорожной станции. С холма можно увидеть Рейн. Ребенком меня часто провозили по Момбахер Штрассе, но я никогда не обращал внимания на надгробья на травяном склоне. Почти наверняка за ними никто не ухаживал. Да и сегодня вы не найдете поблизости ни одного указателя или источника информации о том, что это за место и что оно значило в прошлом. В еврейской хронике Sefer Zekhirah, боннского раввина Эфраима, есть описание событий в Вюрцбюрге подобных событиям в Майнце, где тоже более 1000 человек были убиты во дворе дома архиепископа. "На следующий день, - говорит хроникер, - архиепископ приказал, чтобы всех убитых сложили на телеги, чтобы собрали все отрубленные части: руки и ноги, пальцы рук и ног, плечи и бедра и чтобы все, что удастся собрать, освятили священными маслами и захоронили в его саду. Хезекия, сын нашего главного раввина Элиакина, и его жена, Юдит, откупили этот сад Эдена у архиепископа и освятили его в качестве нашего городского кладбища".

     Мои туристские фотографии были сделаны в майнцской "версии" такого сада Эдена. Надгробья все еще возвышаются над травой. Надписи почти стерлись и прочесть что-нибудь очень трудно; в любом случае, они сделаны на иврите, языке мне не знакомом. Я не нашел ни знака, указывающего на вход, ни кладбищенских ворот, ничего говорящего о священности этого места. Кладбище было окружено простым забором, простым, за исключением колючей проволоки, идущей поверху, неприятно напомнившей мне о недавней истории. В день моего визита по забору были развешены яркие многоцветные афишки: "Майнц, Народный парк - Цирк!!!"

     Машины неслись по Момбахер Штрассе, никто не обращал внимания на холм и памятники на нем - я был единственный посетитель в этот день. Современный Майнц предпочитает не вспоминать о давным-давно умерших евреях. Но сама незаметность кладбища только добавляла странности к факту его сохранения - и к тому, что сохранилось! Один из камней на моем пути показался мне знакомым. Он торчал из земли, как зуб какого-то доисторического животного. Надпись была почти неразличима, за исключением одной хорошо сохранившейся секции. Я вспомнил, что видел фотографию этого надгробья в недавно прочитанной книге, включающей в себя еврейские хроники Майнца. В книге я нашел перевод со средневекового иврита: "…дочь Исаака (которого убили), бросилась в воду и утонула …, в 906-м году (1146), в пятницу, 5-го Iyar (19-го апреля). Найди приют и успокоение в Саду Эдена".

     Год смерти дочери Исаака - 1146 - говорит о том, что она была жертвой Второго Крестового похода, начатого по велению папы Евгения III в марте этого года. То, что девушка умерла в апреле, напоминает о том, что крестоносцы, а вместе с ними и насилие, систематически возвращались в Майнц. Но Второй Крестовый поход во многом отличался от Первого. Наследник должности доброжелательного, но бессильного архиепископа Рутарда постарался сделать все возможное, чтобы ужас антиеврейских погромов 1096 года не повторился. Он был не одинок: церковные администраторы, включая пап, были едины в осуждении насилия в Рейнских землях во времена Первого похода. Погромы привели к тяжелым угрызениям совести, что, в свою очередь, породило историческую папскую буллу Sicut Judaeis папы Каликста II (1119-1124). Подобно вмешательству Папы Григория I (Великого) за пятьсот лет до этого, этот средневековый документ в защиту евреев будет многократно обновляться более чем двадцатью папами в последующие четыре столетия. Установив "железный" прецедент, Каликст предложил евреям "нашу защиту". В документе сказано: "Мы утверждаем, что христиане не должны использовать насилие для их [евреев] крещения ". Этот запрет был принят только после того, как события 1096-го года привели к пониманию необходимости реального, совершенно конкретного усиления положений традиционной "охранной грамоты" Григория. И запрет в основном работал.

     Когда через двадцать лет после Sicut Judaeis стало известно о новых нападениях на евреев - дочь Исаака была одной их жертв новой волны насилия - папа послал своего посла в Рейнские земли для жесткого протеста. Послом был Бернар из Клерво, известный нам как св. Бернар. Выдающийся реформатор и теолог своего времени был главным идеологом Второго Крестового похода, эквивалентом Петра Отшельника. Большой энтузиаст борьбы с мусульманами, он был последовательным защитником евреев и не упускал случая сказать об этом вслух во время своих проповедей, везде осуждая священников, призывавших к насилию.
     Бернара вспоминают, как человека "изящного телосложения, с красивым лицом, элегантного и в то же время мудрого и убеждающего оратора". Совершенно очевидно, его проповеди оказали влияние, что вспоминается даже в еврейских хрониках, которые называют его "достойным священником", редким христианским героем. Вот выдержка из "Sefer Zekhirah":

     Когда мы услышали, что крестоносцы опять идут через наши земли, наши сердца сжались, и наш дух покинул нас… Мы заплакали, обращаясь к Богу: "О, Господь наш, не прошло еще и пятидесяти лет … как наша кровь была пролита… в день, когда убивали нас. Или Ты забыл нас совсем, о, Господь? Или Ты решил распространить свою горечь на все поколения наши? Не разреши возврата наших страданий".
     Господь услышал наш крик, и Он обратился в нашу сторону, и Он послал нам свою милость. В своей великой любви Он послал нам достойного священника, уважаемого и почитаемого всеми церковнослужителями Франции - аббата Бернара из Клерво. Он сказал им: "Хорошо, что вы против Измаилитов. Но если кто-то коснется еврея и лишит его жизни, то это все равно, что убить самого Иисуса. Мой ученик Радульф, который говорил об убийстве евреев, говорил так по ошибке, ибо как сказано в книге Псалмов: "Не убей их!".

     Интерпретация Бернаром Псалма 59 (58 - в православной хронологии) совершенно аналогична интерпретации Августина. Точно так, как огромный авторитет Августина остановил антиеврейское насилие св. Амвросия и позволил иудаизму выжить, так в свое время вмешательство Бернара оказалось решающим. "Если бы не милость нашего Создателя, пославшего …. аббата и его последователей, - говориться в хронике, - никаких остатков и следов не осталось бы от Израиля".

     И тем не менее. Говоря о теологической защите евреев Августином, мы говорили о равнодушии и Августина и Церкви к самим евреям, равнодушии, которое окажется важнейшей причиной последующих трагедий. И мы задавали вопрос: может ли в принципе сосуществовать ничем не сдерживаемое теологическое посмешище с уважением к жизни людей, не согласных с такой теологией? Я упоминал, что более двадцати пап подтверждали Sicut Judaeis на протяжение четырех столетий - безусловно положительный знак и Церковь может им гордиться. Но, с другой стороны, почему в этом была необходимость? И хотя епископы, папы и короли этого временного интервала были более-менее постоянны в своем неприятии антиеврейского насилия, в это же самое время такое насилие стало постоянной нормой поведения рядовых священников, городских жителей и крестьян. В чем тут дело? Не в том ли, что простые люди достаточно чутко прислушивались к ясным "посылам" своих лидеров?
     "Евреев не должно преследовать, убивать и даже изгонять", - писал Бернар в "Письме к англичанам". Но в своих объяснениях, повторяя Августина, он тем самым унавоживал старую почву ненависти. "Евреи для нас олицетворяют живое слово Писания, так как они всегда напоминают нам о страданиях нашего Господа. Они рассеяны по миру для того, чтобы, искупая свое преступление, быть живыми свидетелями нашего спасения. Как в том же псалме 59 сказано: "Расточи их силою Твоею и низложи их". Если евреи исчезнут с лица земли, что останется от нашей надежды в конце концов спасти души их, обратить их в нашу веру?"

     Все это слишком далеко от защиты прав евреев и только подтверждает сам внутренний христианский импульс на отрицание равноправия евреев. Роберт Хазан так оценивает вмешательство Бернара: "Странно сначала назвать одну группу людей своими самыми ужасными врагами, а затем требовать терпимости к ним (пусть ограниченной) и их безопасности. Похоже, что в исторической перспективе выполнение такого требования невыполнимо для человеческой психики". Такое равнодушие можно сравнить с бомбой со взведенным запалом. Мышление такого рода прошло через всю рассматриваемую нами историю, вплоть до двадцатого века. Глава польской католической церкви, кардинал Августин Хлонд, в 1936 году разослал по епархиям письмо, совершенно ясно запрещающее антиеврейское насилие. В нем он писал: "Я предупреждаю против этого морального подхода, пришедшего к нам из-за границы, который в своем основании и в безжалостности является антиеврейским. Это противоречит католической этике. Нельзя ненавидеть других - запрещено нападать, избивать, калечить или убивать евреев. Каждый должен относиться к евреям как к человеческим существам и нашим соседям… Берегитесь тех, кто подстегивает вас к антиеврейским погромам. Они служат дьяволу". Какой лучший пример можно было бы привести в защиту поведения католиков во времена нацизма? К сожалению, эти замечательные слова о запрете на убийство евреев предварены следующим пассажем, с которого начинается обращение: "Еврейская проблема будет существовать всегда, пока существуют евреи. Борьба евреев против католической церкви известна всем… и является авангардом безбожия, большевизма и разрушения. Всем известно, что еврейское влияние на мораль отвратительно и что их издательства наводнили нас порнографией. Всем известно, что евреи обманщики, ростовщики и сутенеры. Всем известно, что религиозное и этическое влияние еврейской молодежи на молодых поляков весьма отрицательно". Когда-то я использовал этот пассаж, как пример публичного "нападение на евреев" и немедленно был раскритикован католиками, которые хотели сосредоточить все внимание на "про форма" отрицании кардиналом Хлондом насилия, как такового. Но какой был реальный эффект этого обращения? Какой посыл письма в действительности перевесил: положительный или отрицательный? Письмо, кстати, представлялось польской пастве как официальная поддержка католической церковью бойкота нацистами еврейских бизнесов.

     И в еврейской и в христианской истории святой Бернар показан как человек, предотвративший еврейские погромы во времена Второго Крестового похода. Но в это же самое время - и вполне возможно, как следствие мощного влияния негативной антиеврейской компании католической Церкви и самого Бернара - в "братских" отношениях появилась новая трещина. Насилие погромов, осуждаемое и фактически запрещенное, вылилось в новую, более скрытую форму. В 1144 году, через три года после рейнских проповедей Бернара и почти сразу после письма английским христианам, евреи были обвинены в так называемом "кровавом навете". И случилось это в Англии.
     Кровавый наветом называют обвинение евреев в повторении распятия Христа путем ритуального убийства христианского ребенка - всегда мальчика, и использовании его крови для ритуала, целью которого является насмешка над Причастием. Впервые это случилось в городе Норвиче, когда ученика дубильщика, мальчика по имени Вильям, нашли мертвым в роще неподалеку от города. Фальшивое обвинение совпало с Пасхальной неделей, в Страстную пятницу обвиняемого еврея казнили. Доносчиком, как и в случае с Иудой Искариотом и с находкой Животворного креста, было еврей. Кровавый навет был подобен дополнительному вирусу, внесенному в и до этого больное христианское воображение. Евреев обвинили в убийстве христианского мальчика в 1147 году в Вюрцбурге, что рядом с Майнцем, в 1168 году в Глоусетере, в 1171 в Блозе, в 1182 в Сарагосе, а затем, как эпидемия, во множестве городов Европы. Обвинение в ритуальном убийстве отражено в "The Prioress's Tale" Чосера и в "Улиссе" Джойса. Многие из "жертв", Вильям из Норвича - один из них, были причислены к лику святых Церкви. Убежищем для вируса был - и в этом, безусловно, "заслуга" крестоносцев - ничем не ограниченный культ креста.

     Некий Фома, монах из Монмауса, оставил описание, случившегося в Норвиче, в "Жизни и крестных муках мученика св. Вильяма из Норвича". Само заглавие подсказывает сходство с историей Иисуса, содержание же не оставляет никаких сомнений. По Фоме, евреи провозглашают свое намерение "убить христианина, как мы убили Христа". Показания доносчика, "отступника" по имени Теобальд, приводятся в таком виде: "Это было установлено евреями в древние времена, что один раз в год в какой-то части мира они должны приносить христианина в жертву своему… Богу для насмешки и оскорбления Христа… Для чего старейшины и раввины евреев Испании собираются вместе в Нарбонне... и они бросают жребий от имени всех стран, где живут евреи,… и страна, на которую падет жребий, должна выполнить свои обязанности перед своей высшей властью". Марк Саперштейн комментирует приведенную цитату следующим образом: "Это самое первое упоминание о еврейском ритуальном убийстве... включающее предположение о всемирном еврейском сговоре и санкционируемое древними еврейскими священными текстами, которые представляют угрозу для христиан". И дальше: "В передаче Фомы это вызывающее озноб заключение исходит из уст 'народа', который 'в один голос вопит о необходимости окончательного уничтожения евреев, как постоянных врагов христиан и христианской религии'. Такие фразы говорят о том, что "окончательное решение" было зачато, по крайней мере, в Средние века".

     Как и в случае с антиеврейским насилием крестоносцев церковная верхушка немедленно и безусловно отвергла идею кровавого навета. (В наше время произошел странный выворот этой традиции, когда в 1999-м году в ответ на обвинение евреями папы Пия XII в молчании во время Холокоста, Церковь обвинила евреев… в кровавом навете). Папа Григорий X в достаточно типичном "Письме к евреям" (1272) писал: "Наиболее фальшиво утверждение тех христиан, которые говорят, что евреи секретно и украдкой похищают детей и убивают их... Мы приказываем, чтобы евреев схваченных на этом глупом основании немедленно освободили". Глупость кровавого навета, по словам папы, только зря акцентирует патологическую ненависть - "химеры и фантазии", по выражению Гейвина Лангмюра - к евреям вместо "нормальной", здоровой христианской ненависти, основанной на евангелическом описании евреев, как убийц Христа. Лангмюр исследует историю антисемитизма. Он считает, что антисемитизм - в противоположность антииудаизму - начался с кровавого навета: нормальным антииудаизмом является утверждение, что евреи убили Христа и унижение евреев за это; не нормальным антисемитизмом будет обвинение евреев в убийстве христианских детей и, соответственно, убийство евреев за это. Современный антисемитизм имеет еще и расовую составляющую, но мы коснемся этого после. Сейчас же вопрос заключается в определении различия между "реальностями" традиционной христианской традиции и параноидальными фантазиями выступающих от своего имени диссидентов. В наше время антисемитизм обычно определяют как негативное отношение к евреям, которое не имеет ничего общего с реальными делами и верованиями конкретных евреев.

     Большинство католиков после Холокоста честно соблюдает раздел между нормальным антииудаизмом, который восходит, по словам Роберта Хазана, "к принципиальному несогласию между евреями и христианами" и не нормальным антисемитизмом, который Хазан определяет, как "крайне грубую выдумку, лишенную какого-либо основания в фундаментальных христианских текстах и христианском учении и никогда не получившую официальную духовную санкцию". Многие католические исследователи Нового завета настаивают на том, что рассказ о Страстях в Евангелиях, хотя в какой-то степени антииудейский, но ни в коем случае не антисемитский. Этот рассказ, по их мнению, не основан на каких-либо "химерических фантазиях" или клевете. Но такое заключение, исходящее из утверждения, что люди, писавшие Евангелия через много лет после событий, "знают", кем были "евреи" и что они сделали, само по себе может быть химерой. Достаточно легко обнаружить зачатки кровавого навета в основополагающей христианской истории о смерти Иисуса. Стена, воздвигнутая католиками между антииудаизмом и антисемитизмом, лежит на шатком основании. Это основание сотрясается, с одной стороны, садизмом христианской толпы, с другой, не насильственным, но подстрекающим учением христианского истеблишмента.

     Насилие толпы, подстегнутое клеветнической идеологией образованной элиты, не ограничивается Средними веками или антииудаизмом. В 1998 году в штате Вайоминг был убит молодой человек. Его звали Мэтью Шепард, и он был гомосексуалист. После долгих издевательств убийцы распяли его на заборе. Это событие произошло во время агрессивной антигомосексуальной истерии, частью которой были многочисленные христианские группы. Само собой напрашивается вопрос: как связано насилие над гомосексуалистами и открытое осуждение гомосексуализма уважаемыми людьми и организациями? Один из ответов предложил Франк Рич из "Нью-Йорк Таймс": "Эта история стара, как сама история. Как только какая-то группа людей с помощью пропагандистской машины представляется угрозой "нормальным" человеческим ценностям и становится "козлом отпущения", так сразу же поощряемая к насилию толпа берет все в свои руки".

     Средневековая стена, разделяющая антииудаизм толпы и защищающую евреев церковную иерархию, оказалась на самом деле не такая уж непреодолимая. Папы и епископы, начиная с 1096 года, запрещая насильственное обращение евреев в христианство, тем не менее, утверждали, что если обращение произошло, то оно должно признаваться. Даже совершенные под угрозой смерти такие обращения были "угодны Богу". Души насильственно обращенных в христианство вне зависимости от всего остального, несут на себе печать Христа.

     Не все были согласны с этим. Во времена Крестовых походов эта тема была причиной острых споров между императорами и папами. Императоры считали, что евреи могли вернуться в лоно своей религии. Папы же утверждали, что обращенные в христианство евреи были обязаны жить как христиане, вне зависимости от обстоятельств обращения. Папа мог оспаривать авторитет императора потому, что, как мы помним на примере "снежного" противостояния папы Григория VII и императора Генриха IV, баланс власти постоянно смещался. Германский император Фредерик I (1123-1190), известный как Фредерик Барбаросса, считал себя воплощением Бога на земле. Он был первым из облачивших себя титулом Священного Римского императора, в чем он следовал Константину Великому. После того, как он послал свои армии на захват земель, которые папа считал своими, произошел исторический разрыв между Италией и остальной частью империи. Этот разрыв остался навсегда. Аналогично тому, что произошло во времена Константина в отношениях между Востоком и Западом на этот раз случилось в отношениях между Севером и Югом. История Северной Европы отныне будет развиваться независимо от Южной. Как одно из последствий разрыва, возрастет политическая власть папства в южном регионе Европы. Как когда-то папы боролись против Востока, так, начиная с конца 12-го столетия, основным соперником пап станет Север. И если первое противостояние привело к католическо-православному разрыву в 1054 году, то новое приведет к Реформации в 1517.

     Политическое противостояние между империей и папством касалось многих религиозных аспектов. Назначение епископов и аббатов всегда было предметом споров, но часто споры затрагивали и духовную сферу. Желая привлечь евреев на свою сторону в конфликте с зарождающимся бюргерским классом, императоры отвергали идею насильственного обращения евреев в христианство, в том числе признавали фундаментальную злонамеренность обращения под угрозой смерти. Папы, с другой стороны, вне зависимости от своих персональных чувств по поводу насильственного обращения, чувствовали себя обязанными признавать таких новообращенных христианами. Фундаментальный догмат сакральной христианской теологии, согласно которому внутренняя чистота помыслов придает законность - эта ловушка пуританизма - будет навсегда трагически привязан к вопросу о "сомнительном" обращении евреев в христианство.
     В этом я вижу образец противоречивости Церкви на высшем уровне: насильственное обращение евреев было запрещено, но, тем не менее, - после факта - оно канонически узаконивалось. После всего, кого может удивить, что в мыслях "христианской толпы" такое насильственное обращение казалось угодным Богу. Это было особенно характерно в периоды ожидаемого "конца света", когда обращение евреев представлялось необходимым условием прихода Мессии, таким образом, казалось совершенно необходимым для исполнения апокалипсических предсказаний.

     Возникновение "кровавого навета" не должно удивлять. Клевета, согласно которой евреи постоянно распинали христианских мальчиков, на самом деле просто исходила их коренного теологического принципа: люди, однажды из-за своей веры так безжалостно убившие Иисуса, по-прежнему настроены убивать Его. Другими словами, есть прямая зависимость между обвинением в Евангелиях "евреев" в убийстве Иисуса - как будто римляне были простыми наблюдателями, и как будто Иисус не был сам евреем - и средневековыми обвинениями евреев в убийстве Иисуса, каждый раз персонифицированном в убийстве христианского мальчика. В 12-м столетии, как и в последующие времена, евреи были виноваты не только в преступлении их предшественников, но и в продолжающемся преступлении отрицания Иисуса. Не случайно, это категорическое непризнание Иисуса стало окончательно ясным фактом для христиан во время событий 1096 года, когда большое количество евреев в Рейнский землях предпочло смерть, в том числе смерть своих детей, насильственному обращению. Если евреи могут убивать своих детей, рассуждали христиане, то почему они не могут делать то же самое с нашими? Евреи по-прежнему говорили "нет" Иисусу, иногда даже не останавливаясь перед насилием по отношению к своим. Разве такая непокорность не означает, что в сердцах евреев XII века сохранилась ненависть к Иисусу евреев I века? Несмотря на то, что прошла тысяча лет, вернее - по мнению христиан - потому, что случилось тысячу лет назад. Утверждение такого прошлого означало, что евреи и в настоящем были готовы убить Иисуса. Логика была на стороне толпы.

     В своем воображении христианам оставалось сделать совсем небольшой шаг от вновь обретенной уверенности в постоянной виновности евреев к убежденности, что евреи готовы убивать не только Иисуса в том или ином "суррогатном" виде, но и "нас" - всех христиан. Эпидемией пронеслось по Европе обвинение евреев в отравлении колодцев. В 1163 году двадцать семь человек было казнено в Богемии. В 1226 году в аналогичном преступлении обвинили евреев Бреслау, в 1267- евреев Вены. В 1321 году евреев обвинили в сговоре отравить все колодцы во Франции. В результате многие евреи были сожжены на кострах ранней инквизиции, а евреи Парижа были изгнаны из города. Когда чума пришла в Европу, то совершенно "логично" было обвинить евреев и в этом. Источник эпидемии связали с отравленными колодцами. Чума 1348 года стала причиной страшных погромов, гораздо более страшных по последствиям, чем погромы Первого Крестового похода. Около трехсот еврейских общин, включая общины Трира, Майнца и Кельна, были уничтожены. Безумная риторика этих погромов опять опиралась на иррациональный реванш за смерть давно убитого Иисуса и в защиту невинных христианских мальчиков, но сама жестокость и продолжительность погромов и их "обоснование" кровавым наветом указывает на то, что христиане защищали себя.

     От кого? Не от злодеев, возникших в сознании христиан, погруженных в химерические, не основанные на чем-либо реальном фантазии, но от угрозы вполне "реальной", логически вытекающей из важнейшей доктрины Церкви, регулярно повторяемой самым драматическим образом во время литургии очередной Святой недели и выражаемой двумя простыми словами: евреи - убийцы. Как мы видели уже много раз, крест был "встроен" в эту компанию ненависти, которая была в такой же степени компания самозащиты, как и реванша. Отныне каждый крест в Западном христианском мире стал непогрешимым провозглашением этой доктрины. Крестоносцы, ворвавшиеся во двор дворца архиепископа в Майнце, также как и городской сброд, линчевавший евреев, топящих их в реках и сжигающих в домах, в своих мыслях и верованиях следовали одному из потоков гораздо более мощного официального течения, на котором была основана доктрина духовного отвержения. Это течение захлестнуло христианскую теологию и философию, церковные соборы и папские конклавы и в конце концов вылилось в новое христианское сознание, совпавшее по времени с Крестовыми походами. Если лицо человека, носящего на своей груди крест, выглядело жестоким, то, значит, такое же лицо было и у Бога. Такой новый Бог был определен величайшим церковным собором и описан величайшим теологом своего времени. Такой Бог был Бог-Отец, который выражал себя наиболее полно в наложении креста не только на своего Сына, но и на всех живущих на земле.

(продолжение следует)

     От переводчика:
     Во второй части четвертой главы, перевод которой вы сможете прочесть в следующем номере "Заметок", Кэрролл обращается к наследию трех великих христианских теологов Средневековья: св. Ансельма, Абеляра и Фомы Аквинского. Двое из них не только оставили глубокий след в развитии христианства, но и на долгие годы "теоретически" обосновали отношение христиан к евреям, отношение крайне негативное. Третий, Пьер Абеляр, пытался предложить другой путь развития взаимоотношений, путь сотрудничества и мирного сосуществования. Но... обо всем этом, а также об удивительной любовной истории Абеляра и Элоизы читайте в следующем номере.

---

   

---

    
         

___Реклама___

---