Kushner1
©"Заметки по еврейской истории"
Октябрь  2005 года

 

Борис Кушнер (Pittsburgh)


Если забуду тебя, Иерусалим…

Еврейские миры Шуламит Шалит

Послесловие. Рая Кульбак-Шавель. "Чтоб вас  воспеть, ей жизнь сохранена"



     Я давно ждал книгу Шуламит и вот, наконец, держу в руках элегантно изданный том, сердечно мне подписанный автором. "На круги свои..." 1 - этими словами печального библейского поэта книга озаглавлена. Даже само её техническое исполнение несёт в себе характерные черты израильской полиграфии - артистически выполненная обложка, чёткая печать, прекрасная бумага. Удовольствие просто раскрыть книгу наугад, листать её, рассматривать редкостные фотографии... Сколько глаз, уже навсегда закрывшихся, смотрят с них на нас...
     В основу книги легли литературные передачи, подготовленные Шуламит для израильской радиостанции "РЭКА", специально созданной для репатриантов. Соединение под одной обложкой многих эссе, написанных в разное время, дело всегда рискованное. То, что было разделено временем, сближается в ограниченном физическом пространстве книги, единообразные творческие и технические решения, между которыми первоначально лежали месяцы и годы, оказываются рядом. Возникает опасность однообразия, повторяемости сюжетов и метафор, и, соответственно, раздражения читателя. Проблема напряжения между узнаваемостью авторского почерка, как раз и состоящей в повторяемости определённых творческих средств, и эстетической новизной, неожиданностью, внезапностью, захватывающей читателя (слушателя), из числа вечных. Граница, разделяющая художественное совершенство, открытие и тривиальность, проходит по лезвию - один неверный шаг и... Можно много говорить об узнаваемости, скажем, Пастернака, или фраз деревянных у Шостаковича, или медных у Малера - и всё это при захватывающей индивидуальности каждого сочинения. Как такая индивидуальность укладывается в рамки конкретного творческого почерка, - здесь заключена Тайна.

     В случае Шуламит ситуация осложняется ещё и тем, что многие её вещи созданы именно как радиоочерки2 , т.е. рассчитаны на её собственное артистическое прочтение, поддержанное музыкой.
     Скажу сразу, что нелёгкое испытание выдержано с честью. Книга образует художественное целое, имеет своё собственное неповторимое лицо. В ней достигнуто подлинное единство индивидуальностей. Каждая новелла своеобразна, но отдельные эти голоса соединяются в прекрасную гармонию.
     Не скрою, что моё знакомство с книгой (точнее с её оглавлением, некоторое время назад помещённым в Интернете) началось с огорчения. Я не увидел "моей" новеллы. Дело в том, что я сам являюсь одним из героев Шуламит3 . Ну, что поделать - нас много, а книга (надеюсь, пока что) одна.
     Зато и писать мне эти строки легче - с одной стороны, всё же не о себе самом, а с другой - с творческой лабораторией нашего автора знаком не понаслышке. Да и Шуламит, наверное, интересно будет увидеть себя глазами собственного персонажа. Долг, как говорится, платежом красен. Пусть и она побудет в наших башмаках.

     В "моём" очерке Шуламит описывает вкратце наше знакомство. Для меня оно, как ни странно, начинается с Шафаревича. От него тянется цепь. Пока я странствовал, покидая Россию, моё открытое письмо изобретателю русофобии получило довольно широкое хождение. Оно свело меня с замечательным писателем-историком, острым, отважным публицистом Семёном Резником. И когда я собирался в Израиль в мае 1997 г., Семён попросил позвонить Михаилу Ароновичу Пархомовскому. Это имя мне было тогда неизвестно. Так судьба свела меня с ещё одним замечательным подвижником, которому еврейский народ обязан многими сохранёнными страницами национальной памяти. О книгах, издаваемых Михаилом Ароновичем, о нём самом можно прочесть в недавней статье М. Хейфеца 4 . А тогда, в конце первого разговора, М.А. заметил, что "ничего не может мне обещать". "Да ведь я ничего и не прошу, звоню по поручению Семёна Резника, он с большим уважением отзывался о Ваших работах, мне приятно Вам это передать, - но это и всё". Пархомовский вздохнул с явным облегчением, и я понял, как досаждают ему энтузиасты-графоманы. Михаил Аронович предложил встретиться на следующий день на Тахана Мерказит - Центральном автовокзале Иерусалима. Через Тахана Мерказит так или иначе пролегали все мои израильские пути, это был как бы центр мироздания, вокруг которого всё сущее и вращалось. М.А. шёл на литературный семинар в общинном доме и я, заинтересовавшись, к нему присоединился. На семинаре я провел два или три дня, слушая выступления местных русскоязычных филологов. Попутно раздавал оттиски, подарил и несколько экземпляров моей первой, в Москве изданной книги стихов. Всё это перемещалось по залу. И вот в перерыве (точнее, перекуре - в Израиле курить не возбраняется) ко мне подходит милая женщина и представляется: "Шуламит Шалит". Я, разумеется, отвечаю вежливым приветствием. Конечно, Шуламит была широко известна всему русскоговорящему Израилю, но мне её имя было внове. Мне была подарена книга о музее Цетлиных в Тель-Авиве с лестной надписью: "Поэту, понравившемуся мне с первого слова".

     Так началась наша дружба. Я скопировал оттиски моих статей и подборок и послал ей пакет из Иерусалима в Тель-Авив. Уезжая, позвонил по телефону. Узнал, что ей мои "послемосковские стихи" не нравятся (кажется, это позже изменилось), и что она - тут я почти рассмеялся - "ничего не может мне обещать". Не слишком понимая, о каких обещаниях, собственно, идёт речь, я ответил как Пархомовскому, всё тем же "да ведь я ничего и не прошу". Очевидно, многие, очень многие слушатели "РЭКА" настойчиво просили... Тяжела шапка Мономаха.
     С тем я и уехал, считая, что нить общения оборвётся, как тысячи их обрывались у каждого из нас. Действительно, наступило долгое молчание. И вдруг письмо - с вопросами. Нелёгкими, надо сказать. Ответил. Послал новые работы, подборки, книгу стихов. Снова продолжительная почтовая тишина, прерванная внезапным e-mail-ом. Не сразу понял от кого - Рудник, вторая фамилия Шуламит была мне не знакома или забылась. Речь шла о передаче, выходящей в эфир через несколько (!) дней. Для неё (передачи) надо было срочно что-то уточнить, узнать у меня. Вот так: месяцы молчания - и взрыв! Срочно, немедленно! В этом тоже - Шуламит, её творческий и человеческий темперамент.

     Давние мои друзья, жившие в Иерусалиме, записали для меня передачу на плёнку, а недавно друзья из Беэр-Шевы сделали компакт-диск с повтора программы на радио "РЭКА" ("Литературные страницы" Шуламит Шалит звучат многократно, знаю это по отзывам слушателей). Пишу я всё это и для того, чтобы подчеркнуть цельность феномена Шуламит. Программа обо мне не только прекрасно написанный проницательный (свидетельствую!) очерк, но это и голос, интонация, это особенное "шуламитское" чтение стихов, тонко подобранная музыка. Я не слышал других программ, но уверен, что сказанное приложимо ко всем очеркам, вошедшим в книгу. Было бы замечательно, если бы будущие издания сопровождались компакт-дисками. Этим было бы создано новое художественное измерение.

 



     Но вернёмся в настоящее время. В книге 22 очерка и о каждом можно было бы написать отдельную рецензию, за каждым стоит впечатляющая личность центрального героя, окружённая созвездием персонажей, которые язык не поворачивается назвать второстепенными. Наши еврейские судьбы... Чего только не вытворяют они с нами... Вспомнились мне собственные мимолётные наблюдения. Скажем, два Раппопорта, встреченных мною в отнюдь "не еврейских" местах. Один - в 61-м году, в казахской степи под Петропавловском. Наш студотряд на целине. Строим дом из камышита. Нет инструмента для получения прямого угла, под которым желательно расположить друг к другу продольные и поперечные стены. Приходит "первый Раппопорт" - прораб. Вздыхает, глядя на нас, изощрённых математиков, берёт кусок верёвки и устраивает египетский треугольник 3,4,5, известный с фараоновских времён. Смеётся и уходит. "Второй Раппопорт" повстречался через много лет, уже в конце семидесятых. Энергичный, уважаемый директор крупного подмосковного совхоза. Посмотрел он на нашу разновозрастную и разношёрстную научную группу, опять-таки вздохнул и распорядился накормить нас немедленно. Еврейская черта: накормить голодных... И каждый раз думал я: "Г-ди, куда только не заносит нас, раппопортов"...

     Многое, очень многое возвращает память, когда читаешь Шуламит Шалит. И ведь каждую судьбу, чаще всего трагическую, так уж у нас, евреев, повелось, пропустила она через собственную душу, каждую жизнь, каждую трагедию прожила, пережила вместе со своими подопечными. Какие душевные силы, какую отзывчивость сердца надо иметь для этого! Хочу особо отметить благородную миссию Шуламит: восстановление имени. Возвращение Народу имён забытых. И вот в моём мире навсегда поселился скромный, но бесконечно талантливый музыкант, дирижёр и композитор Илья Тейтельбаум... Библейски печальная его жизнь воссоздана Шуламит Шалит из осколков, порою розысками, уже детективными по сути. Спасибо, Шуламит, за этот твой дар. А рядом - самородок-писатель Марк Копшицер, автор книг о Серове и Мамонтове. Тоже почти ушедший в забвение. И это имя восстановлено.

     Имена широко известные, про которые, кажется, трудно что-то новое сказать, засверкали под пером Шуламит новыми, живыми красками. Это гениальный поэт-переводчик Дов (Борис) Гапонов, это создатель легендарного иврит-русского словаря (внушительный том в синем переплёте и здесь, в Америке, стоит на моей книжной полке) Феликс Шапиро, поэты Борис Слуцкий, Мойше (Моше) Кульбак, зверски убитый преступным режимом, Давид Гофштейн, ещё один еврейский поэт в мартирологе, ещё одна жертва коммунистических убийц... Вот поразительная деталь, от которой у меня физически душа заболела. Жена Кульбака, пытаясь узнать хоть что-то об арестованном и исчезнувшем муже, добралась до Москвы. Спросила о дне его гибели. Там ей в одном из кабинетов бросили: "Июль 40-го вас устраивает?" "Что она ответила? Потеряла голос..." - продолжает Шуламит Шалит.5 Только через полвека дочерью поэта была получена справка из доблестных органов: "... сообщаю: приговор приведён в исполнение 29 октября 1937 года... Ранее сообщённые сведения вымышленные. О месте захоронения сведений не имеем". А кому-то всё ещё недостаёт доказательств преступности сталинского режима. Кто-то всё ещё играет с портретами кровавого маньяка.

     Конечно, не только печаль на страницах книги. Читаю о чудесном лирическом поэте Саре Погреб и улыбаюсь. Вспоминаю и стихи её, и как звонил ей в город с воздушным, летящим названием Ариэль... Как улыбалась Сара мне, - слышал эту улыбку по голосу.

     Читаю дальше и вижу нас в товарном вагоне, сидящих у двери перегороженной большой доской. Едем на целину: молодые, горячие и море нам по колено. И поём:

     Сиреневый туман над нами проплывает,
     Над тамбуром горит зелёная звезда.
     Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
     Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

     "На-все-гда" почти скандируем мы, совсем не зная полного веса слова. Разлуки навсегда ещё впереди. И это только кондуктор не спешит, не время... Летит оно неудержимо... "Выйдешь утром в поле/ Видишь жизнь прошла" ...

     Спасибо, Шуламит, что вернула песню её автору, Михаилу Ландману, спасибо, что подарила Ландмана мне, всем нам.

     Из фигур общеизвестных остановлюсь подробнее на Жаботинском, очерк о котором украшает книгу. А сам Жаботинский несомненно украшает еврейский народ. Вспоминаю 80-е, когда впервые прочёл его публицистику, в особенности самиздатскую слепую перепечатку статьи "Обмен комплиментов".6 Интересно, что статья эта циркулировала в тех же еврейских интеллигентских кругах, в которых самозабвенно увлекались Натаном Эйдельманом. Меня неоднократно пытались затащить на его лекции. Так никогда я его и не слышал. Не сомневаюсь в красноречии, в блеске Натана Яковлевича. Но у меня это еврейское проповедничество, весь этот жар, огонь вокруг и по поводу декабристов вызывали досаду и брезгливость. Как и чрезмерное еврейское увлечение пушкинистикой, давно превратившейся из почтенного раздела литературоведения в схоластическую теологию языческого культа поэта. Разумеется, я ничего не имею против изучения истории движения декабристов, равно, как войн реформации, Варфоломеевской ночи, восстаний Разина и Пугачёва, французской революции и т.п., и т.д. Читал где-то о Михаиле Светлове. Лежит он в больнице, уже с последней своей болезнью. Навещает его домработница и видит апельсины на тумбочке. Происходит диалог.

     - Кто это тебе принёс? -
     - Это? Д.
     - А кто он? -
     - Пушкинист -
     - А что это такое? -
     - Ну, как бы тебе это объяснить? Ну, это что-то вроде домработницы у Пушкина.

     Зачем человеку по имени Натан и по отчеству Яковлевич становиться, если не домработницей, то проповедником Пестеля сотоварищи? Я остро ощущал неловкость, дисгармоничность этой ситуации, в чём не находил поддержки почти ни у кого. Как и в моём возмущении Пастернаком, в той части, в которой он касался евреев и еврейства. Здесь у меня время от времени возникали (и до сих пор возникают) полемические стихи. Меня обвиняли в нетерпимости и в том, что я нападаю на человека, который уже не может ответить. Оба обвинения представляются несостоятельными. Ничего не запрещая, никого не преследуя, я имею полное право на собственные эмоции, на их открытое цивилизованное выражение. Далее, человек Слова - Эйдельман, и тем более Пастернак, несомненно, из этой категории - утрачивает посмертную неприкосновенность, поскольку Слово его живёт, и в этой жизни Слова заключается сама суть творчества. Соответственно, на Слово можно и должно отвечать Словом... Физические обстоятельства нашего существования/не существования здесь второстепенны. Каждый читающий мои стихи, статьи и т.д. имеет право мне возразить и сейчас, когда я ещё жив, и потом.

     Справедливости ради, скажу, что в отличие от Пастернака, Натан Эйдельман был скорее равнодушен к своему еврейству, он не относился к нему, как к неприличной болезни, не донимал нас добрыми советами "... освободиться от самих себя, от верности отжившему, допотопному наименованию, потерявшему значение, ... подняться над собою и бесследно раствориться среди остальных"... Человек, слышавший шёпот каждого листка, прорастание любой травинки, шорох каждой белки в переделкинской роще, не слышал грохочущей подлости своих нравоучений, усугублённой ещё и красивым слогом. За что нам всё это? О, бессмертный страдалец Иов!

     Конечно, я несколько по-кавалерийски врывался тогда (и врываюсь сейчас) в деликатную область, в которой больше чувства, чем рационального рассуждения. А чувства у каждого свои. Я любил свой народ, сердцем был соединён с Отцами и любой вздох Моисея был мне неизмеримо дороже того же Пушкина, при всём выдающемся таланте последнего. А вот что пишет Леонид Кацис, рецензируя книгу дневников Натана Эйдельмана : "для человека (имеется в виду Н. Я. Эйдельман - Б.К.), который ставит Пушкина перед тем, кому была дана Тора на Синае и кто привёл евреев в Землю обетованную, мечтая о Сионе, любой ответ на вопрос о его еврейском самоопределении труден и вряд ли разрешим в момент первого знакомства с миром отцов и дедов, который был оставлен ради Пушкина и декабристов". Горькое, но справедливое наблюдение.

     Что касается собственно книг Натана Эйдельмана, то и они меня не приводили в восторг. Мастеровито написано, нет слов. Но для труда исторического слишком "художественно", а для изящной словесности слишком документально. Разумеется, я здесь приму упрёк в моей начальной предубеждённости и к автору, и к его предмету.
     К сказанному можно добавить реакцию "противоположной" стороны. Национальный характер, в целом, не выдумка "расистов", а скорее проявление некоторой реальной статистической тенденции. Столкновение южного и северного темпераментов рождало порою недобрые чувства у фигур, с этой точки зрения неожиданных. Отнюдь не одни патологические личности этим страдали. Печальные примеры можно найти в недавней статье Валентина Домиля "Две ипостаси Александра Куприна".8 Явление это, очевидно, гораздо глубже распространённого навешивания ярлыков. Возникающее здесь напряжение, по-моему, вполне реально.

     Простого выхода из этой ситуации не видно, но для себя самого я давным-давно постановил воздерживаться от вторжения в области, чувствительные для русского национального самосознания. Почему именно русского? Ну, всё-таки я родился в России и пишу по-русски. У меня особенные отношения именно с русским народом, национальную индивидуальность которого глубоко уважаю. Должен сказать, что никакого усилия эта линия поведения от меня не требовала, никогда эти добровольно объявленные запретными края не манили. Вполне хватало собственной лирики и собственных национальных проблем. Скажем, сочинять пасторальные стихи на Рождество меня никогда не тянуло. У нас есть и собственные праздники. Постарше, кстати сказать.
     И снова вспоминается Когелет-Екклесиаст. Нет ничего нового под солнцем. И возвращается ветер на круги свои. Разве не о том же писал многократно Жаботинский? Вот, например, в статье "Странное явление" 1912 года:9

     "Газеты одного крупного города черты оседлости, описывая тамошнюю попытку публичного чествования памяти Комиссаржевской, устроенную литературно-артистическим клубом, отметили, что русской публики на торжестве было мало, а зато было очень много публики еврейской. Это, действительно, любопытное явление; мне давно хотелось его отметить и побеседовать на эту тему, но не решался. Ни для кого не тайна, что литературные клубы в черте оседлости вообще на девять десятых посещаются евреями; огромное большинство членов - тоже евреи. Арийский элемент представлен обычно десятком-другим отдельных любителей слова и музыки; пусть это талантливые и симпатичные люди, но их мало. Остальная, массовая часть членов и посетителей состоит из евреев.

     Странно, ведь арийская интеллигенция велика и обильна. Несомненно, есть же в том городе достаточно образованной русской публики, чтобы заполнить три таких зала, особенно, если присчитать учащуюся молодежь. Отчего же эти не ходят? Вот, оказывается, и в Петербурге их не было на вечере памяти Комиссаржевской. Петербург в этом отношении особенно характерен. Город русский, евреи там вряд ли составят и две сотых населения. Там тоже было, а может и теперь есть, литературное общество аналогичного типа, "объединяющее все национальности". И на рефератах этого общества очи видели ту же знакомую картину: 10-15 репрезентативных христиан из радикальной литературы, а в публике почти исключительно евреи. Что за притча? Где русская интеллигенция? Смешно ведь даже спрашивать, есть ли она в столице, интересуется ли делами культуры. Это ведь она создает русскую культуру, она создала всё, что было ценного в русской литературе, она создала и Комиссаржевскую. В чём же дело?

    Ручаться за правильность наблюдения и вывода, конечно, не моё дело. Я не знаю ни той публики, ни её настроений. Но позволю себе напомнить тем, для которых эти щекотливые вопросы поневоле должны быть интересны, что "странное" явление всё-таки должно иметь свою причину. И до тех пор, пока жива на свете логика, эта причина может быть только одна из двух. Она или в русской интеллигенции, или в еврейской. Или первая органически неспособна интересоваться, откликаться, реагировать и т.д., и только евреи, эти единственные ангелы-хранители русской культуры в Петербурге и на окраинах, ещё спасают положение, держат знамя и прочее, и тогда остаётся только изумляться, откуда у этого равнодушного русского племени взялось столько творческого подъёма, чтобы создать без всякой еврейской помощи Толстого или Комиссаржевскую. Или - их к евреям просто "не тянет", и когда они видят, что на их собственном празднике танцует слишком много евреев, то даже лучшие из них предпочитают праздновать у себя дома: и если это так, то евреям и дальше придется нести на себе лестную роль единственных музыкантов на чужой свадьбе - с которой хозяева ушли".

     Когда осенью 1986 года мне показали ходившую в самиздате переписку Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева (инициированную первым),10 я снова испытал острое чувство неловкости. За обе стороны, но за "мою" (т.е. эйдельмановскую) особенно. И только недавно нашёл (в Интернете) человека, воспринимавшего весь тот конфликт почти в точности также. Игорь Губерман пишет:11
     "... много лет назад [я] оказался в числе первых слушателей того известного письма, что написал некогда историк Натан Эйдельман известному русскому прозаику Виктору Астафьеву. Я к Тонику Эйдельману всегда испытывал невероятное (и редкостное для меня) почтение, что дружеским отношениям изрядно мешало, но ничего с собой поделать я не мог. А тут - решительно, хотя несвязно и неубедительно - стал возражать. Многие помнят, наверно, что письмо это упрекало Астафьева в некорректности к национальным чувствам грузин - да ещё тех, чьим гостеприимством Астафьев пользовался, будучи в их краях. Я сказал Тонику, что письмо это (ещё покуда не отправленное в Красноярск) неловко выглядит - как некое нравоучение провинциального зануды большому столичному лицу со смиреной просьбой быть повежливее в выражении своих мыслей".

     И далее Губерман пересказывает Давида Самойлова:
     "...Хозяев очень волновала упомянутая переписка, они сразу же о ней спросили, я было встрял с рассказом (Давид Самойлович был сильно пьян, в тот день мы начали очень рано), но старик царственно осадил меня, заявив, что он всё передаст идеально кратко. И сказал:
     - В этом письме Тоник просил Астафьева, чтоб тот под видом оскорбления грузин не обижал евреев".
     И сейчас отчётливо помню, как обожгло меня одно место, во втором письме Эйдельмана Астафьеву. К моему изумлению, я снова оказался в одиночестве в моём окружении, а ведь в нём всё сильнее пробуждалось национальное самосознание. Возражая своему оппоненту, Н.Я. Эйдельман аргументирует: "Несколько раз, елейно толкуя о христианском добре, Вы постоянно выступаете неистовым - "око за око" - ветхозаветным иудеем".12

     Какой уж тут Моисей! Поразительно и трагично, что человек, столь образованный, профессиональный историк имеет самые дремучие представления о Танахе, Библии, о своих Отцах. Много лет спустя, уже в Америке я узнал, что именно этому пассажу поразился и Семён Резник.
     Мне приходилось читать, что резкий ответ Астафьева потряс Эйдельмана, что у него начали открываться глаза. Невероятно: для человека, вдоль и поперёк изучившего русскую литературу, публицистику, общественную мысль, случившееся оказалось неожиданным! Не хотел видеть, не видел, пока по имени не назвали, пока в глаза не сказали?
     Все эти мысли вызваны очерком Шуламит Шалит о Жаботинском и ещё одним её очерком, в книгу не вошедшем. О нём - ниже. И конечно: не стал бы писать Жаботинский писем Астафьеву. Не того калибра, не того масштаба был человек. И как же живо его слово сегодня! Как необходимо оно, скольким соплеменникам нашим может помочь вернуться "на круги свои".

     На моём столе рядом с книгой Шуламит Шалит лежит книга Якова Натановича Эйдельмана, отца Натана Яковлевича, "Незаконченные диалоги".13 Шуламит написала великолепное предисловие14 к этому поразительному человеческому и литературному документу. Я. Н. избрал форму диалога, спора двух оппонентов - самосознающего и ассимилированного евреев. Первый представляет позицию отца, убеждённого сиониста, во втором угадывается сын.15 Какая мощь, какое отвержение "Абрамов, не помнящих родства"! Какой, порою даже через край бьющий, темперамент! Не со всем могу я согласиться, в частности, не могу разделить остаточные коммунистические иллюзии Якова Натановича, его слишком уж категоричный атеизм. Но в сути своей как близки мне его чувства, да и слова, кажется, мои, много раз произнесённые в бесконечных московских спорах (с евреями, разумеется, - мои русские собеседники понимали меня гораздо лучше).

     Я бы поставил Якова Натановича Эйдельмана рядом с Жаботинским: и по публицистической силе его книги и по мощи личности, не сломленной никакими испытаниями, и по его любви к нашему народу. Воистину, библейский герой. Какая трагическая разница между отцом и сыном, между ясным, могучим мироощущением отца и лихорадочной суетливостью сына!16 Не всегда права народная мудрость - бывает, далеко откатывается яблоко от яблони, в чужой огород может закатиться. И разве лишь ветер (не дай Б-г ураган) истории вернёт его к родному дереву... И какое яблоко... Жаль.
     Шуламит в своей вводной статье к "Диалогам" цитирует стихотворение Александра Городницкого, обращённое к Натану Эйдельману, в котором есть и такие строки: "Не влезай в историю чужую/ Не твоя ведь это, не твоя". Может быть слишком прямо, может быть грубовато. Но по существу - метко. Увы, - имеют уши, да слышат. Народ жестоковыйный... Всё знал Моисей. Знал и о том, что в третьем тысячелетии найдётся поэт и публицист, еврей по крови ("человек еврейского происхождения", как он сам себя именует), по чертам лица, по темпераменту, у которого поднимется рука написать, что для него в мире есть вещи, которыми он "дорожит больше, чем Израилем".17 Может быть и так. Но всё-таки: как рука поднялась, как - по псалму - не "прилип язык к гортани"?
     Мне не довелось прочесть "Диалоги" в то давнее время в Самиздате. Слава Б-гу, что их, в конце концов, опубликовали в Израиле, о чём мечтал перед смертью Яков Натанович. О том, каким нелёгким оказался путь рукописи в Израиль, рассказано в предисловии Шуламит Шалит, а также в книге друга нашей семьи Юлии (Юдифь) Ратнер.18 Юдифи и её покойному мужу Леониду Бялому в большой степени мы обязаны возможностью читать книгу Якова Натановича.

     Нас, евреев, помнящих своё родство, часто обвиняют в национализме. Я сам слышал подобные обвинения от вполне достойных людей, к сожалению, нередко евреев по крови. Так уж укоренилось в сознании очень многих, что русский может чувствовать себя русским, грузин - грузином, немец - немцем, кто угодно кем угодно. Только не еврей - евреем! А я вижу всё наоборот. Как легко дышится, когда знаешь, кто ты, как легко протянуть со своей духовной территории дружескую руку другому народу. Любить того же Пушкина или, скажем, Диккенса или Томаса Манна. Впрочем, у меня не вызывает протеста и "учтивое равнодушие" по Жаботинскому.19
     Отнюдь не одним голосом выражается еврейское самосознание - бесконечно разнообразие этих голосов. Не всегда, увы, сливаются они в музыку. Много у нас раздоров, много и вражды. И всё это на глазах мировой дряни, особенно переобразованных западных и российских "интеллектуалов". Какая пожива для них...
     И книга, и всё творчество Шуламит Шалит драгоценны ещё и своей соединяющей нас силой. Не надо доказывать, как необходимо это всем нам.

     Горячо любя свой народ, Шуламит открыта всему живому, доброму, с какой бы стороны, из какого бы края это не приходило. Очерки в книге расположены в хронологии рождения их героев, но так уж получилось и это симптоматично, что начинается и заканчивается она очерками о двух чудесных наших друзьях - датском сказочнике Андерсене и другом фантазёре - казахском поэте Олжасе Сулейменове.
     Нашла Шуламит и слова скорби, сочувствия, сопереживания для жертв геноцида армянского народа.20 Как мало говорят и пишут об этом космического размера преступлении! Кому, как не нам, евреям, понять, обнять гордый народ-страдалец. Как схожи наши судьбы, как близки наши пути по тропам истории.
     Хорошо знаю по отзывам израильских друзей, что каждый выход Шуламит Шалит в эфир является событием. Событиями являются публикации её статей. Что же тогда сказать о книге?!
     Книгу Шуламит Шалит можно читать подряд, можно просто возвращаться "на круги свои", к запавшим в сердце рассказам. При внешней бесхитростности, отсутствии громких слов, повествовательной ровной интонации её новеллы исполнены истинной поэзии. Можно сказать, не преувеличивая, что Шуламит пишет новую и новейшую историю нашего народа в поэмах-новеллах. Уникальный, неповторимый труд, который высоко ценят современники и, - не сомневаюсь, - не менее высоко оценят потомки. Нынешняя книга - только начало. Шуламит сделала 250 программ для Радио "РЭКА". А сколько у неё публикаций, не предназначенных для радиопередач! И, конечно, было бы важно издать переводы книги "На круги свои", - прежде всего на иврит. Надеюсь на разум и сердце еврейских филантропов. На что только не жертвуют они...

     Творчеством, художественным и сердечным талантом Шуламит Шалит создано настоящее братство её героев. Счастлив принадлежать к этому братству, счастлив, что в него влилась недавно и моя дочь Юлия.21 Счастлив наш народ, имея такого летописца, соединяющего нас силой своего пера. Особенно в нынешние труднейшие времена (а бывали у евреев времена не трудные?)
     Спасибо, Шуламит, Ха-Якара, да хранит Тебя Г-дь.

              * * *

     Шуламит Шалит

     У Тебя исчислены мои скитания;
     положи слёзы мои в сосуд у Тебя, -
     не в Книге ли они Твоей?

     Псалом 56 (55), 9

     Мои скитания… Ужель
     Исчислены в Регистре строгом?
     Пройти верблюду легче в щель,
     Что между дверью и порогом.
     Неисчислимостью смертей,
     Невыразимостью насилий
     Я становлюсь ещё святей,
     Спасением эпох, Мессией.
     Времён Единственный Завет
     Мне Книга Книг предназначала. -
     Блуждать в пустыне сорок лет? -
     Лишь капля в море. Лишь начало.

     15 ноября 2000 г., Saint Vincent College, Latrobe Pennsylvania

     18 августа 2005 г., Pittsburgh

    

Примечания
    

    1. Шуламит Шалит, На круги свои (Литературные страницы на еврейскую тему), "Филобиблон", Иерусалим, 2005, 391 стр. назад к тексту>>>
     2. "Литературные страницы" Шуламит Шалит имеют получасовой формат. назад к тексту>>>
     3. Шуламит Шалит, К твоим камням, Сион, Вестник, № 15 (300), 24 июля 2002 г., http://www.vestnik.com/issues/2002/0724/win/shalit.htm, см. также http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer15/Shalit1.htm назад к тексту>>>
     4. Михаил Хейфец, Пархомовский перешёл к Израилю, http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer8/Hejfec1.htm. назад к тексту>>>
     5. На круги свои, стр. 175. назад к тексту>>>
     6. См., например, к сожалению, редкую книгу Владимир (Зеев) Жаботинский, Избранное, библиотека Алия, Иерусалим 1978. Многое, впрочем, можно найти на Интернете. См., например, http://a-kobrinsky.tripod.com/zv/vj.html и http://www.il4u.org.il/library/zhabotinsky/index.html. назад к тексту>>>
     7. См.: Леонид Кацис, Эйдельманы: отец и сын, http://www.lechaim.ru/ARHIV/147/n3.htm. назад к тексту>>>
     8. http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer8/Domil1.htm. назад к тексту>>>
     9. Вл. (Зеев) Жаботинский, цит. соч., стр. 153-158, см. также http://www.il4u.org.il/library/zhabotinsky/16.html. назад к тексту>>>
     10. В 1990 году переписка была опубликована в журнале "Даугава", см. http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/p_letters.txt. назад к тексту>>>
     11. Игорь Губерман, В огороде сельдерей. Из "Книги странствий", Иерусалимский журнал, 8, 2001, http://www.antho.net/jr/8.2001/02.html. назад к тексту>>>
     12. http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/p_letters.txt. назад к тексту>>>
     13. Мосты культуры, Москва 1999, Гешарим, Иерусалим 5760. назад к тексту>>>
     14. Шуламит Шалит, Яков Наумович Эйдедьман (1896 - 1978), в книге Я. Н. Эйдельмана, цит. выше. Стр. 11-36. назад к тексту>>>
     15. Об этом пишет и Леонид Кацис в цитированной выше работе. назад к тексту>>>
     16. До определённой степени это сходно с ситуацией отец/сын в случае Пастернаков. Ср., Борис Гасс "Пасынки временных отчизн", Iakov Press, Tel Aviv, 1985. Леониду Пастернаку посвящена также статья Шуламит Шалит "Возвращение блудного сына (Леонид Осипович Пастернак)", Вестник, 16(327) 6 августа 2003 г., http://www.vestnik.com/issues/2003/0806/win/shalit.htm. назад к тексту>>>
     17. Наум Коржавин, "Ближневосточный конфликт" и судьба цивилизации, Вестник, 20(305) 2 октября 2002 г., http://www.vestnik.com/issues/2002/1002/win/korzhavin.htm. Само по себе эссе написано в защиту Израиля, в нём много острых и верных мыслей, наблюдений. назад к тексту>>>
     18. Юдифь Ратнер. От корней к листьям. О еврейской судьбе моих родителей, Иерусалим 2003, стр.131- 132. назад к тексту>>>
     19. Встречал у него такие формулы. А вот что пишет в своей книге Шуламит (стр. 73), цитируя Михаила Осоргина: "Он (Осоргин - Б.К.) готов обменять большой процент евреев, "пламенно живущих" только российскими интересами, на "одного холодно-любезного к нам Жаботинского"". назад к тексту>>>
     20. Шуламит Шалит. По ним звонят колокола, http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer6/Shalit1.htm. назад к тексту>>>
     21. Шуламит Шалит. Введение к вернисажу Юлии Кушнер, http://berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer7/JKushner1.htm. назад к тексту>>>

 

Приложение

 

"Чтоб вас  воспеть, ей жизнь сохранена"

      

(Заметки на выход книги  Шуламит Шалит «На круги свои»)

                                            

В книге Шуламит Шалит «На круги свои» ("Филобиблон", Иерусалим, 2005) нет эпиграфа. Думаю, что эпиграфом к этой книге могли бы  служить слова   Анны Ахматовой:

 

                 Чтоб Вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

                 Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

                 А крикнуть на весь мир все ваши имена!

 

У замечательных еврейских поэтов Хаима Ленского и Давида Гофштейна нет могил. Нет могилы и у моего отца - поэта, писателя и драматурга Мойше Кульбака. Книга Шуламит Шалит станет своеобразным памятником этим поэтам.  

Шуламит не только "крикнула" на весь мир их имена! Она воспела их! Я точно знаю, что эта книга уже есть в США, в Канаде, в Германии, в Австралии, в России, в Белоруссии, в Прибалтике,  на Кавказе... Мы сами, первые ее читатели, посылаем книгу друзьям и знакомым во все уголки мира. 

Так как в начале было "слово звучащее" (радиопередача "Литературные страницы"), то сложно было представить, как будут выглядеть очерки. В радиопередачах звучит голос автора, которому слушатели доверяют безраздельно, и музыка. Даже музыканты отмечают, что у Ш.Ш. музыка всегда ассоциативна, она не только соответствует настроению рассказа, но часто и эпохе, о которой идет повествование, хотя ей советовали включать в передачи  ту музыку, которая у всех на слуху, которую любят и напевают...  

И вот появилась книга.

Музыки как таковой в книге быть не может, но взамен  пришел элемент визуальный – 5-8 иллюстраций к каждой теме, и это замечательно. Многие очерки разнятся от своих «сестёр»-радиопередач. Они дополнены новым материалом, который или не вошёл в радиопередачу из-за ограниченности во времени, или стал известен автору уже после передачи. 

А голос Шуламит остался, потому что она не лекторствует, не поучает, а беседует с нами. И эта доверительная беседа автора, теперь уже с читателем, сохранилась. Моя двоюродная сестра говорит: «Я читаю и слышу её голос. Мне очень приятно это чтение вдвоём...», и я читаю, и перечитываю, и не замечаю, что мне чего-то не хватает. И каждый раз волнуюсь.  

Попытайтесь через некоторое время прочесть эту книгу ещё раз, и вы убедитесь, что очерки не теряют эмоционального воздействия от вторичного прочтения, как и радиопередачи от вторичного прослушивания. Поразительно, но это проверено на себе, родных, близких и совершенно посторонних пользователях интернета. Очерки Шалит «гуляют» по интернету. 

Я знаю, как непросто создавались необычайно интересные радиопередачи, а затем и достойные их очерки. Знаю это по участию в работе над текстами двух радиопередач о моем отце:  о Кульбаке-поэте и Кульбаке-прозаике, а также над несколькими очерками о жизни, творчестве и семье Мойше Кульбака. Один из этих очерков представлен в данной книге.  

Мне кажется, что появлению и успеху радиопередач и печатных работ Ш.Ш. способствовали три фактора:

Первый - наличие Личности,  которая запала бы в  душу Ш.Ш.

Второй - наличие интересного материала.

Третий - канва (остов, концепция), которая  должна "создаться" в  голове Ш.Ш. Она делала зарисовки в голове и на бумаге. Когда канва готова, можно приступать к работе. На эту канву и будут нанизываться биографии, события, открытия, размышления. У каждого очерка, естественно, своя уникальная канва, поэтому её рассказы такие разные и интересные... 

И когда все, вроде, готово, очерк опять начинает меняться, и так по много-много раз. Все даты, цитаты, факты будут тщательно выверяться, уточняться, пополняться комментариями. Ш.Ш. будет встречаться с родственниками, очевидцами (иногда по несколько раз), о количестве телефонных разговоров с разными концами света и говорить не приходится.  Она будет переписываться, добывать иллюстративный материал, иногда редчайшие фотографии. Дома она окружит себя фотографиями семьи, друзей той Личности, над творчеством которой в данный момент работает. И все они станут ЕЁ семьей! И думаю, что не преувеличу, сказав, наконец, об общем впечатлении: когда Ш.Ш. берет перо, Он (Всевышний)  водит её рукой - в благодарность за её колоссальный труд.  

Книга хорошо издана: прекрасная  бумага; хорошее, насколько это возможно, качество фотографий, ведь некоторые из них старые, чудом сохранившиеся; "умная" обложка, соответствующая названию и содержанию.

Думаю, что книга Шуламит Шалит "На круги свои" является и лучшей рекламой радиостанции РЭКА. Пожелаем автору и её издателю-редактору Л. Юнивергу, чтобы книга выдержала много изданий, и чтобы у них  появились средства для издания следующих книг, ведь на счету Шуламит свыше 250 просветительских очерков.           
 

Рая Кульбак-Шавель, математик     

 


   


    
         
___Реклама___