Porudominsky1

     Посвящается госпоже Элизабет цу Зальм-Зальм,
     без которой не могла бы появиться эта книга

* * *

После падения "кабинета баронов" Курт фон Шлейхер решает сам возглавить правительство, - последний канцлер догитлеровской Германии "Кукловод" выходит на авансцену. Он еще делает попытку соединить в управлении страной рейхсвер, профсоюзы, часть национал-социалистической партии, которую рассчитывает отколоть от Гитлера. Он ставит на Грегора Штрассера, давнего соратника фюрера, главного партийного организатора, - он вроде бы согласен занять ведущий пост в кабинете и увести за собой некоторое число "партейгеноссен". Но в решающий момент отказываются профсоюзы (некоторые, видимо, под влиянием коммунистов, видящих в Веймарской республике порождение своего главного врага, социал-демократии). Отказывается Штрассер - страшится открытого разрыва с фюрером (что уже не спасет ему жизнь). Даже среди руководства рейхсвера, вотчины Шлейхера, и в офицерском корпусе возникают разногласия: с одной стороны, верность вне- и надпартийности, готовность применить силу, следуя приказу командования, с другой, у части офицеров определенные симпатии национал-социализму, нежелание упустить шансы продвинуться по службе.

Эрвин Планк

     "Изготовитель канцлеров" оказывается самым краткосрочным канцлером Веймарской республики - 56 дней в кресле. "Генератор" политических идей на практике смотрится самым неудачливым политиком. Он слишком долго оставался за кулисами. Время безнадежно упущено. Шлейхер, правда, готов взять на себя всю полноту власти и ответственность за нее. Он просит Гинденбурга распустить парламент, дать ему на необходимое время самые широкие полномочия. Но восемь недель назад отказав в таких полномочиях фон Папену, Гинденбург не видит теперь оснований нарушить конституцию ради Шлейхера. В расчетах ближайшего окружения "старого господина" уже значится и захватывает все больше места иная кандидатура. Фельдмаршал холодно взирает на "дорогого юного друга": "я благодарю вас, господин генерал, за всё, что вы сделали для отечества. Давайте теперь поглядим, как с Божьей помощью дела пойдут дальше".
     30 января у немецкого народа новый канцлер - Адольф Гитлер. Вечером того же дня Эрвин Планк уходит в отставку и навсегда покидает рейхсканцелярию.
     (Подробность: придя к власти, Гитлер желает поселиться непременно в той самой казенной квартире, которую пока занимает государственный секретарь Планк. Фюреру "принципиально" не терпится. Эрвина торопят поскорее освободить "площадь". Нелли спешно ищет подходящее жилье. Похоже, у "неприятного господина", как именует она Гитлера, свои сложности с "квартирным вопросом".)

* * *

В марте 1933, собравшись, пожалуй, несколько поспешно, учитывая пространственную и временную протяженность путешествия, Эрвин Планк отправляется в дальнее плавание на пароходе "Трир". Судно огибает Европу, через Гибралтар входит в Средиземное море, делает стоянки в Барселоне, Генуе, через Суэцкий канал и Красное море направляется в Индийский океан, задерживается на Цейлоне, Суматре, Филиппинах, достигает Соломоновых островов, наконец, прибывает в Гонконг. Здесь, а если точнее - в Кантоне, Эрвин пересаживается на другое судно, тоже немецкое, "Лаан", которое плавает вдоль китайского побережья. Передвигаясь на нем от порта к порту, он, где по рекам, где по суше, совершает поездки вглубь страны. Китай в эту пору интересен не только памятниками древности, природой, этнографией, культурой, но и переживаемой эпохой политической истории. С одной стороны, упрямо нарастает японская экспансия, экономическая, военная, территориальная (Манчжурия уже стала фактически японским протекторатом Манчжоуго), с другой, внутри страны вооруженные отряды коммунистов ведут бои с правительственными (гоминдановскими) войсками. Знакомство с Китаем Эрвин завершает в Пекине. Здесь он возвращается на "Трир", посещает Японию и через год после начала путешествия, в марте 1934, пускается в обратный путь.

Государственный секретарь Эрвин Планк, 1932

Всюду, где ни появляется Эрвин, его ожидает дружеский, исполненный интереса к нему прием. Дипломаты, советники, торговые представители в странах Азии еще прежние, люди круга Эрвина, знакомые с ним лично или как с видным правительственным чиновником; само имя Планка также отворяет перед ним двери учреждений, клубов, частных домов. При тогдашних средствах сообщения отдаленность Азии очень ощутима. Для немцев, европейцев вообще, работающих или по каким-либо причинам поселившихся в местах, которые посещает Эрвин, он - тем более с его осведомленностью, эрудицией, глубиной и обдуманностью суждений - редкий и желанный вестник, способный многое рассказать о том, что происходит на другом континенте. На всем пути следования находит он гостеприимных хозяев, знающих проводников, разнообразные средства транспорта.
Путешествуя, он постоянно пишет жене, рассказывает о том, что видел, какие мысли и чувства вызывает в нем увиденное. Выдержки из его писем с описанием впечатлений путешествия, полнящиеся политическими, историческими, этнографическими подробностями, меткими житейскими наблюдениями, составляют увлекательную книгу о Восточной Азии начала 30-х годов (около двухсот страниц машинописи) - такая книга и сегодня может быть с успехом издана.

* * *

     Вскоре после того, как Эрвин отправился в путь, Планк-отец встречается с Гитлером. Он наносит обязательный визит новому канцлеру как президент Общества Кайзера-Вильгельма, надеясь, однако, использовать выпавшую возможность, чтобы замолвить слово за своего друга, нобелевского лауреата, химика Фрица Хабера: только что издан закон об "оздоровлении" аппарата, на деле означающий изгнание с занимаемых должностей евреев и лиц, по мнению нового режима, к национал-социализму не лояльных, - Фриц Хабер еврей.
     Попытка отстоять Хабера, еврейских ученых вообще - их деятельность необходима государству - вызывает резкий отпор Гитлера. Суть разговора Макс Планк изложит много позже (1947) в короткой заметке "Мое посещение Адольфа Гитлера", неоднократно напечатанной. Заметка заканчивается так: "Он сильно стукнул себя по колену, заговорил все быстрее и раскачал в себе такую ярость, что мне не оставалось ничего иного, как умолкнуть и распрощаться".

     Несколько месяцев спустя Макс Планк пишет Хаберу - уже покинувшему горячо любимое им отечество: "единственное, что приносит мне некоторое облегчение в этом состоянии глубокой подавленности, это мысль, что мы живем во времена катастрофы, которую приносит с собой любая революция, и что мы многое, что происходит, должны воспринимать как явление природы".
     У старого Планка достает мужества, несмотря на противодействие властей, устроить вечер памяти Хабера, вскоре умершего в эмиграции. На вечере присутствуют и выступают достойнейшие немецкие ученые.
     Новый режим и государство (отечество) для Макса Планка - в строгой системе его представлений - понятия неоднозначные. Он возражает Отто Гану, предлагавшему ответить на приход Гитлера к власти бойкотом: взамен 30 лучших профессоров-протестантов придут завтра 150 худших, жаждущих занять чужие места. Нужно искать иные пути служения не режиму, а науке. Максу Планку, по его убеждениям, чужд национал-социализм, но он продолжает работать при установившемся строе, так же, как национал-социалистам чужд Макс Планк (ему подчас на деле дают это почувствовать), но они продолжают "держать" его при себе как "принадлежащего" им великого ученого современности. "Он определенно презирал многое в новом режиме, кое-где признавал и его успехи. В его мировоззренческих докладах непременно содержалась косвенная критика. Он продолжал верить в истину даже в империи лжи [...] Планк был заклеймен как "белый еврей", но он должен был участвовать в официальных празднествах, в окружении флагов и мундиров"...

* * *

Невозможно предположить, что, путешествуя в дальних краях и получая по дороге всё новые неутешительные сведения о происходящем в отечестве, Эрвин Планк не задумывается об эмиграции. (Любопытно: в ряде писем он просит жену встретить его за пределами отечества, с тем, чтобы ему высадиться в Италии, например, или Голландии. Он пишет, что хочет побыть с ней наедине после долгой разлуки, прежде чем снова войдет в "общую жизнь". Но не исключено, что тут и потребность прежде, чем пересечет границу нацистской Германии, пусть не принять решение, - обдумать возможные варианты.) Среди причин, которые препятствуют оставить страну, главные - сознание долга и душевная необходимость оставаться рядом с отцом (думая о смерти, Эрвин признается, что не желал бы умереть раньше отца, которому пришлось бы похоронить свою надежду) и вместе это - планковское - сознание своего долга оставаться с отечеством, со страной, "к которой я принадлежу и которой горжусь именно в несчастье", как сказал однажды старый Планк.

* * *

     Вскоре после того, как Эрвин после долгого отсутствия снова ступает на родную землю, происходит событие, получившее название "ночи длинных ножей" (хотя больше стреляли, чем резали). 30 июня 1934 года Гитлер расправляется со вчерашними соратниками, руководителями штурмовых отрядов (СА), во главе которых Эрнст Рём, - теперь фюрер видит в них соперников в борьбе за власть, которой желает владеть нераздельно. Заодно Гитлер приказывает уничтожить несколько человек, которых (вполне основательно) считает своими не только политическими - и личными противниками.
     В половине первого дня 30 июня пятеро убийц врываются в дом к генералу Курту фон Шлейхеру, и в упор расстреливают его из револьверов. Погибает и жена генерала, в этот момент оказавшаяся вместе с ним в кабинете. Эрвин Планк, вызванный по телефону кузиной жены (она тоже находилась в доме - и чудом уцелела), спешит по хорошо знакомому адресу, но люди из гестапо, конечно же, опережают его. На его глазах они прогоняют подоспевшего первым к месту происшествия полицейского офицера. Он замечает, что гестаповцы прибыли уже с гробом (одним), - доказательство заранее спланированного убийства. Попасть в дом Эрвину не удается. Кузина госпожи Шлейхер рассказывает ему, что произошло, через забор сада, куда Эрвин сумел подойти незамеченным.

     В последние недели перед убийством некоторые осведомленные знакомые, не утратившие к нему расположения, предупреждают Шлейхера о необходимости вести себя крайне осторожно: распространяются слухи, будто он занимается политической деятельностью, направленной против режима. Вечером, накануне гибели, Шлейхер приглашает на ужин давнего приятеля, офицера, и через него передает начальнику генштаба просьбу опровергнуть эти слухи. Но есть другие свидетельства. Незадолго до убийства Шлейхер приглашает нескольких верных друзей на клубнику. В саду уводит Эрвина Планка в беседку, объявляет, что настало время действовать, - Гинденбург через посредника предупредил его об этом. Кивает на флаг со свастикой над соседним домом: "На днях его не будет. Подует другой ветер"...
     Видимо, прямо из дома убитого друга Эрвин Планк направляется к командующими войсками, генералу Фритчу, надеясь побудить его к решительным мерам: вмешательство армии способно повлиять на ход событий. Но генерал не склонен вмешиваться в события. (Планк пророчески обещает Фритчу, что раньше или позже его ждет та же участь.). Назавтра правительственное сообщение разъясняет: генерал Шлейхер был связан с враждебным государству "заговором" главарей СА, при аресте оказал вооруженное сопротивление, убит в перестрелке. Спустя несколько дней узкий круг друзей соберется на кладбище проводить Курта фон Шлейхера и его жену в последний путь, но тут выяснится, что трупы из больницы украдены, - возможность судебной экспертизы полностью устранена. Позже гестапо доставит родственникам для захоронения две урны...

     Хельмут Рениус убежден: Планк "избежал бойни 30 июня 1934, наверно, потому, что он в это время находился в Китае и таким образом исчез из поля зрения национал-социалистского фюрера". Ошибка памяти знаменательна. Год, проведенный вдали от Германии, где происходят быстрые и роковые перемены, скорей всего, в самом деле, сослужил хорошую службу: о нем - до поры - успели "подзабыть". И все же это, в известной степени, взгляд "из завтра". При всей близости Эрвина к убитому генералу, при его легко предполагаемом неприятии национал-социализма, 30 июня - "не его день". 30 июня физически устраняются не политические противники вообще, не люди из круга Шлейхера, в частности, а прямые "конкуренты", вчерашние и возможные. (В один день со Шлейхером уничтожен и его кандидат в фюреры Грегор Штрассер.) Но как бы там ни было, убийство Шлейхера, конечно же, предупреждение Эрвину Планку. И - своего рода наказ для устройства дальнейшей жизни.

* * *

     Не исключаем, что Эрвин почитает за лучшее на несколько лет исчезнуть "с глаз долой", переждать, уяснить, как обозначится перспектива. Поиски нового поприща для него, скорей всего, несколько затруднительны. Он, конечно, не рассчитывает (да и не желает при новом режиме) получить должность в государственном аппарате или возвратиться в армию, где могут пригодиться опыт и знания политика и военного. Он выбирает сферу экономики: промышленные предприятия остаются в частных руках, они дальше от идеологии, но хозяйственная деятельность требует хорошей подготовки, точнее, он сам требует от себя хорошей подготовки, - не забудем дающихся не только природным умом, но непременно эрудицией, способностей Эрвина на всяком занимаемом месте быть особенно полезным, принимать быстрые, квалифицированные решения. Эрвин также сознает: для осторожного хозяина, опасающегося подозрений со стороны властей, он вряд ли желательный сотрудник.

     Примерно два с половиной года, проведенные в занятиях, поисках работы, и, похоже, умышленно, не на виду, - не время изоляции. Эрвин внимательно следит за развитием страны, за всем, что происходит вокруг. Старые связи помогают ему знать много больше, чем положено обывателю в государстве, где информация подменена пропагандой.
     Ханс Шеффер, о котором уже шла речь, коротко заносит в дневник разговор с Эрвином 4 марта 1936 года. Еврей Шеффер был вынужден эмигрировать - теперь руководит крупным предприятием в Швеции. Он приезжает по делам, встречает старого приятеля, хочет знать его мнение о происходящем. Эрвин рассказывает ему о драке в "верхах": Геббельс и Гиммлер не желают смириться с ведущим положением, занятым Герингом (национал-социалистическая партия фигурирует в его рассказе под названием "стаи"); о настроениях в армии - между офицерами нет единства, существуют разногласия и в их отношении к режиму, но многие офицеры, даже не разделяющие "господствующего воззрения", отдают должное духу режима, его ставке на силу. Больше всего Эрвин и Шеффер беседуют об экономике. Оба убеждены, что она развивается на неверных началах. По мнению Эрвина, положение в экономике хуже, чем после Первой мировой войны. Тогда были умные головы, понимающие, как и куда вести дело, теперь имеется "известное число людей без всякого кругозора, заряженных огромной волевой энергией" (тут-то это и произнесено), которые "выпускают эту энергию, не ставя перед собой ясной цели".

     Беседуют два человека, логика которых основана на позитивном знании и нравственности. Характерна сама ситуация, духовная ее суть: два безусловных противника режима, два вынужденных эмигранта, "внешний" и "внутренний", с болью сознают положение дел в стране, бескорыстно обсуждают возможности его улучшения ("принадлежу отечеству и горжусь им в несчастье"). Для них трудно постижима логика людей без кругозора, которые для достижения своей не "ясной" цели исключают из своих средств, прежде всего эти два начала - знание и нравственность. Через полгода после этого разговора, в сентябре 1936, Гитлер объявит о введении 4-летнего хозяйственного плана (по образцу советских пятилеток: "Чего добились русские, и мы можем добиться") и назовет две задачи, которые, выполняя план, прежде всего, должна решить страна: германская армия через четыре года должна стать боеспособной; германская экономика через четыре года должна обеспечить возможность ведения войны. Под 28 февраля 1937 года в дневнике Ханса Шеффера еще одна беседа с Планком. Эрвин говорит уже об "опасных промахах" 4-летнего плана, разрушающего экономику страны, ее финансы. Даже Шахт, президент рейхсбанка и министр хозяйства, "в узком кругу" высказывает мнения, полные самого черного пессимизма (снова - не удержимся - отметим осведомленность Планка). Тут опять же, помимо прочего, дело в логике. Планк и Шеффер полагают, что развяжи Гитлер войну, Германия потеряет все, что успела обрести. Гитлер же убежден, что в ходе самой войны Германия обретет то, чего обрести еще не успела. Когда беседа касается внешней политики, Шеффер замечает, что сильной Германия может стать только в союзе с Россией, "но этого, конечно, не произойдет по мировоззренческим причинам". Планк, однако, учитывая некоторые настроения на самом верху, не исключает этого. В беседе возникают имена людей, стоящих в скрытой оппозиции к национал-социализму, - Эрвин, похоже, сам или через надежных посредников, общается с ними.

     Занося беседу в дневник, Ханс Шеффер помечает: "в автомобиле", "по дороге на вокзал" (кажется, последний его приезд в довоенную Германию).
     В начале 1937 года Эрвин Планк снова появляется на людях - он становится одним из руководящих сотрудников концерна Отто Вольфа в Кёльне. Отто Вольф - крупный промышленник, его металлургические предприятия связаны и с производством вооружения. Солидную должность в концерне Эрвин получает неслучайно. Знакомство с Отто Вольфом давнее: промышленник - друг и экономический советник Шлейхера. Выйдя в отставку, генерал живет в доме, принадлежавшем Отто Вольфу; в этом доме его и убили. Отто Вольф - горячий противник национал-социализма. Когда принимается решение о назначении канцлером Гитлера, он советует Шлейхеру самые решительные ответные меры, вплоть до введения военного положения, ограниченной диктатуры и высылки Гинденбурга.

     Новая должность имеет неоспоримые достоинства. Сама прежде ему незнакомая деятельность в области экономики привлекает и увлекает Эрвина. Его обязанности предусматривают широкий круг интересных и нужных общений. И - самое главное в закрытой стране, какой сделалась гитлеровская Германия, - для него открыты возможности зарубежных поездок (власти слишком заинтересованы в развитии металлургической и оборонной промышленности, чтобы препятствовать этому). Эрвин, как всегда, быстро разбирается в сложной, разветвленной системе производства, становится необходимейшим работником концерна. День до отказа заполнен делом. Из его письма узнаём: в своем бюро он появляется еще до завтрака; завтрак, обед, ужин не просто прием пищи, не отдых - дополнительная возможность общений; поздно вечером, после ужина, он докладывает итоги дня Отто Вольфу. Летом 1939, за несколько недель до вступления в Польшу, ему предложена руководящая должность в берлинском отделении фирмы, они с Нелли перебираются в столицу (пока ищут квартиру, поселяются в отеле "Штейнплатц"). Переезд в Берлин означает восстановление и укрепление важных связей, рост осведомленности, более чуткое ощущение пульса времени.

     Эрвин из немногих, кто сознает роковое значение наступившего времени для народа и страны, для всего мира. Еще до начала войны он пишет приятельнице, возвратившейся из Китая в Европу, что на ее месте снова отправился бы на Дальний Восток: Европа - "сущий ад". Когда Польша уже стала легкой добычей для торжествующих частей вермахта, а Англия и Франция, объявив войну Германии, замерли в непонятном ожидании ("странная война"), Эрвин пишет о "бурных временах", - трудно было себе представить, что придется снова надевать мундиры, пережить "такое" второй раз в жизни. Жизнь сильно изменилась, пишет он, и (предсказывает невесело) изменится еще больше. Одно из коротких писем этой поры он заканчивает: о погоде писать не хочется, а "кое-что другое" нельзя доверить почте. Впрочем, похоже, именно для "почты" еще несколько строк: благодаря затемнению домашняя жизнь сделалась очень приятной, он рано ложится, рано встает, это ему по душе, много читает, зато сократились общения, за исключением нескольких ближайших друзей.

     В августе 1939 года генерал Георг Томас привлекает Эрвина Планка к работе в возглавляемом им штабе оборонной промышленности. Получив известие о готовящемся нападении на Польшу, генерал Томас хочет сделать все, что в его силах, чтобы помешать осуществлению военных планов Гитлера. Из девяти или (согласно другому источнику) семи его сотрудников шесть будут впоследствии казнены как активные участники сопротивления, сам Томас чудом уцелеет (американские войска успеют освободить его из концлагеря). Один из сотрудников, оставшийся в живых, назовет впоследствии кружок людей при генерале Томасе одной из групп сопротивления. Что бы об этом ни думали сами участники кружка, в условиях гитлеровской диктатуры и террора так оно и было.
     При участии сотрудников генерал Томас составляет памятную записку: нападение на Польшу приведет к мировой войне, у Германии же для ведения затяжной войны недостает сырьевых и продовольственных ресурсов. В середине августа 1939 Томас отправляется с запиской к генералу Кейтелю; тот, не дослушав, объясняет, что, по убеждению Гитлера, захват Польши мировой войны не вызовет; кто не разделяет этого мнения, тот не сознает величия фюрера. (8 мая 1945-го именно подпись фельдмаршала Кейтеля формально обозначит окончание Второй мировой войны на европейской территории.) Дело принимает небезопасный оборот. Записка противостоит не только военным планам Гитлера - также его главной идее о необходимости войны для Германии, между прочим, и в целях обретения "жизненного пространства", сырьевых и иных ресурсов. Томас и его сотрудники не оставляют попытки спасти мир. 27 августа на стол Кейтеля ложится обновленный текст записки, подкрепленный убедительными таблицами и кривыми. На этот раз Кейтель рискует предъявить выкладки Гитлеру. Фюрер объявляет всякие опасения безосновательными: подписанный несколькими днями раньше советско-германский пакт исключает возможность войны. 1 сентября германские войска вступают на территорию Польши.

     (В эти же дни предотвратить начало мировой войны намеревается генерал Курт фон Хаммерштейн, давний друг Шлейхера, близкий приятель Эрвина Планка. К1933 году Хаммерштейн занимает в армии ведущие посты. Гитлер, зная его неприязнь к национал-социализму, отправляет генерала в отставку. Но в сентябре 1939 возвращает на службу и назначает командовать западной группой войск. Хаммерштейн приглашает фюрера накануне войны посетить армию, предполагая арестовать его. Эрвину, скорее всего, известно о плане Хаммерштейна. Он не теряет связи с генералом в годы его долгой отставки, знает, что тот "судит обо всем по-прежнему". Беседуя с близкими людьми, Хаммерштейн говорит: "Дайте мне войско, а за мной дело не станет".55 Гитлер, с его почти "мистическим" чутьем к опасности, отменяет поездку, и вскоре снова отставляет Хаммерштейна. Замысел тогда же раскрыт не был, генерал успеет умереть своей смертью...)

     Приглашение в штаб оборонной промышленности не только признание деловых качеств, ума, эрудиции Эрвина, хотя и то, и другое, и третье, без сомнения, играет свою роль. Это, прежде всего признание его убеждений, нравственной позиции, известных определенному кругу лиц. Убеждения, нравственная позиция подвигают и Эрвина к сотрудничеству с этими людьми. Пушкин в свое время объяснял, почему именно так, а не иначе составил записку о народном образовании, которую приказал ему подготовить царь: "Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро". Желание не пропустить случая, чтоб сделать добро, в тоталитарном государстве, где от поданного требуют лишь беспрекословного подчинения, уводит протестующего из внутренней эмиграции в оппозицию. Воспитанный на идее служения отечеству, которую неизменно кладет в основу своих решений и поступков, Эрвин, по свидетельству Хельмута Рениуса, с приходом нацистов к власти чувствует себя "загнанным" в оппозицию ("из которой не было никакого выхода, кроме безусловного уничтожения", - продолжает Рениус). Среди текстов на билете, извещающем о панихиде по Эрвину Планку (уже по окончании войны), несколько строк Лао Тсе: "Призванному не нужно идти - он всегда там..."

* * *

     В эти годы Эрвин сходится с Иоганнесом Попитцем, профессором экономики, министром финансов Пруссии. От друзей (а Эрвин - скоро увидим - в ситуации, когда выгоднее отречься от близости с Попитцем, назовет его своим другом) министр не скрывает отрицательного отношения к национал-социализму. В начале апреля 1939 года Планк, видимо, по приглашению Попитца, завтракает в ресторане "Конти". За столом несколько человек, среди них Ульрих фон Хассель, дипломат, до недавнего времени немецкий посол в Риме. Хассель ставит задачей побудить оппозицию к действию, определить ее цели и средства. Скорее всего, Попитц представляет ему Эрвина как возможного сподвижника. Планк производит на фон Хасселя впечатление умного, толкового человека, с которым стоит иметь дело. Не исключено, что они были и прежде знакомы, но тут - иной взгляд: им предстоит сообща пройти избранный и вместе уготованный судьбой путь.

     Сведения об участии Эрвина в движении сопротивления по крупицам извлекаются из доступных нам источников (подчас "вычисляются"). Поэтому очень ценны упоминания (не частые) его имени в осторожных, но достаточно определенных записях уцелевшего и изданного в послевоенное время дневника фон Хасселя. Его впечатления об Эрвине неизменны: "умный, приятный человек", "по-моему, очень пригодный к делу".
     До осени 1939 года главная задача оппозиции - помешать началу войны. Попитц и Хассель так же, как Эрвин, работают над запиской генерала Томаса. По мере втягивания Германии в войну, особенно в войну с Россией, планы всё более безотлагательны и радикальны - свержение Гитлера и скорейшее заключение мира.

     Движение сопротивления в Германии - иначе и не может быть в тоталитарном, жестоко-репрессивном государстве - опирается на очень незначительную общественную поддержку. Большая часть населения приноровляется к предписанным условиям жизни. Даже многие из тех, кому не по душе новый строй, в первые его годы, до ощутимых военных потерь, решают типовую дилемму: с одной стороны, неприятие идеологии национал-социализма и ее представителей, с другой, признание внешне- и внутриполитических успехов режима. Лишь немногие сознают, как изначально сознает Эрвин Планк, что национал-социализм приведет Германию к катастрофе, и уж совсем мало таких, кто не только сознает это, но, опять же, как Эрвин Планк, действует, чтобы предотвратить катастрофу. "Несмотря на имевшиеся в движении сопротивления социалистические и профсоюзные компоненты, оно не охватило, как это было во Франции, ни массы рабочих, ни уж подавно среднего класса. Это было реально движение офицеров без солдат или - если взглянуть с другой стороны - скопление несвязанных между собой единичных групп интеллектуалов, чиновников, дипломатов и военных, когда одни, по большей части, не ведали, чем заняты другие". Многие заговорщики принадлежат к известным немецким фамилиям.

     Круг Хасселя, Попитца, соответственно, Планка, в основном, как раз именитые интеллектуалы, чиновники, дипломаты, военные. По разным причинам, в частности по соображениям безопасности, они встречаются в небольшом числе и разном составе, но, вопреки приведенному выше суждению, может быть, излишне резкому, этот круг связан с некоторыми другими группами сопротивления, кроме того, у каждого, кто к нему принадлежит, есть еще своя система общений, - так что, по принятому у нас (опять же Пушкин, 10-я глава "Онегина") выражению: "узлы к узлам". Среди тех, с кем Эрвин встречается особенно часто, кроме названных - генералы Бек, Томас, Ольбрихт, ученый-экономист Йессен, бывший государственный секретарь Кемпнер, возле него Эрвин начинал службу в рейхсканцелярии, - далее появятся и другие имена.
     Благодаря положению и связям всё это люди очень осведомленные; информированности Эрвина не перестаешь удивляться, хотя дошедшие до нас факты, понятно, немногочисленны. Он, например, заранее сообщает сыну генерала Хаммерштейна, офицеру и тоже участнику сопротивления, точные даты нападения на Норвегию и Францию. Приватно завтракая с голландским послом, обсуждает с ним грядущую оккупацию его страны. Позже, тоже заблаговременно, дает знать отцу о скорой высадке союзников в Европе.

     В кругу фон Хасселя и Попитца, в частности, обсуждаются проекты будущего государственного устройства Германии. Эта работа ведётся в тесном общении с лидером "цивильного" движения сопротивления Карлом Гёрделером, бывшим обер-бургомистром Лейпцига. Некоторые принципиальные вопросы окончательно не решены, по некоторым между участниками обсуждений возникают разногласия, но дело продвигается достаточно далеко. В случае успешного государственного переворота Гёрделер намечается в канцлеры. (Над ним - наместник, регент, пока не определится: монархия? республика? - он же главнокомандующий, генерал-полковник Людвиг Бек.) Заметим, что Эрвин заранее отказывается от какого-либо официального поста в будущем руководстве.61 Может быть, сказывается разочарование, доставленное прежним опытом, может быть, для него имеет значение сам факт участия в заговоре. Как бы там ни было, в планах жизни, которые нам неизвестны, он не оставляет места для политического будущего.

     Работа Эрвина на предприятиях Отто Вольфа, а затем и в штабе оборонной промышленности открывает для него, как уже сказано, возможность частых поездок по стране и недоступных для большинства граждан Третьего рейха зарубежных поездок. Это, конечно, используется участниками сопротивления в своих целях. Фон Хассель, намечаемый в случае переворота в министры иностранных дел (как претендент на этот пост с ним конкурирует граф Шуленбург, последний предвоенный посол Германии в СССР), чтобы получить поддержку в политических кругах Запада, старается обрести там новые связи, а также оживить прежние. Еще до того, как США вступили в войну, Хассель пытается связать Эрвина с американскими дипломатами и деловыми людьми. Мы не знаем конкретных целей многочисленных зарубежных поездок Планка, но известно, что в течение пяти лет, с 1939 по 1944, он не раз выезжает в Швецию, Италию, Швейцарию, в оккупированные Бельгию, Голландию, Северную Францию. Известна его несостоявшаяся поездка в Швецию (где Планк бывает весьма часто) к банкиру Якобу Валленбергу, через которого Гёрделер пытался найти ход к английским руководителям. Однако, по одному из предположений самого Валленберга, на этот раз Планк мог быть курьером Клауса фон Штауфенберга, организатора и исполнителя неудавшегося покушения на Гитлера 20 июля 1944 года.

     В начале осени 1940 Эрвин привез "потрясающие впечатления", посетив оккупированные немецкими войсками европейские территории: экономическое и нравственное состояние этих земель быстро ухудшается, со стороны захватчиков - жестокость и грабеж, со стороны населения - растущая ненависть. "Во всех наших беседах мы тщетно спрашиваем друг друга, неужели генералы не замечают, в конце концов, что происходит, не сознают, какую при этом страшную ответственность несут они за ситуацию внутри страны и за исход войны, - пишет в дневнике фон Хассель. - Всем нам ясно, что сейчас нужно снова сделать все, чтобы убедить их, что нельзя допустить, чтобы так же шло дальше, если мы не хотим оказаться перед катастрофой или быть повергнутыми в нее".
     Планы переворота в тоталитарном государстве, не рассчитывая на широкую поддержку масс, неизбежно предполагают активное участие армии. Наиболее дальновидные военачальники даже в период военных успехов не разделяют победного оптимизма фюрера. Тем более после нападения на Советский Союз. В кругу противников режима, к которому принадлежит Эрвин Планк, все энергичнее приходят к выводу, что время свержения Гитлера и последующей смены системы быстро уходит. Растущее сопротивление русских и большие потери на Востоке, набирающие силу воздушные удары с Запада с каждым месяцем делают все менее благоприятными условия будущего мира.

     Попитц, Планк, генерал Томас готовятся стать "странствующими проповедниками" - переезжая от одного генерала к другому, убеждая каждого действовать и связывая согласных действовать между собой. "Общее убеждение, что скоро будет поздно. Как только для всех станет очевидно, что у нас нет шансов на победу или что эти шансы невелики, уже ничего не сделаешь", - заносит их беседы в дневник фон Хассель. И следом: "Планк скоро сможет отправиться в путь". Есть свидетельства, что Эрвин по делам вооружения выезжает на Восточный фронт к генералу фон Трескову. И, того более, по некоторым данным, бывает у него неоднократно - берет на себя роль посредника между ним и одним из руководителей объединенного командования, генералом Фридрихом Ольбрихтом. Генералу Хеннигу фон Трескову, противнику национал-социализма с 1930 годов, принадлежит одно из ведущих мест среди оппозиционно настроенных офицеров. В 1944 году он энергично поддержит фон Штауфенберга при подготовке покушения на Гитлера. Узнав о неудаче, фон Тресков предпочтет самоубийство.
     На "западном направлении" конечным пунктом следования Планка, похоже, чаще всего становится Брюссель. Позицию командующего войсками в Бельгии и Северной Франции генерала Александра фон Фалькенхаузена и его начальника штаба Бодо Харбоу, давнего (припомним: еще с начала работы в военном министерстве) приятеля Планка, фон Хассель определяет - "очень ясны". Генерал Бек высоко ценит особую духовную независимость Фалькенхаузена, свойственную лишь немногим в высших военных сферах. Попитц видит в нем одного из кандидатов в будущие канцлеры. Генерал как сучок в глазу главарям партии и гестапо, но он настолько влиятелен среди военных, что до той поры, пока он остается на посту, Бельгия - единственная оккупированная страна, которую Гиммлер не в силах подчинить своим эсэсовским наместникам. За несколько дней до 20 июля 1944 Гитлер отстранит Фалькенхаузена от командования, он попадет в концлагерь, но выживет. Харбоу арестуют на полгода раньше (едва найдется подходящий повод) - в тюрьме он покончит с собой.

     Осенью 1942, еще за несколько месяцев до разгрома немецкой армии под Сталинградом у берлинских заговорщиков не остается сомнений, что победная инерция войны иссякла. Фон Хассель отмечает в дневнике их настроение этой поры. Встреча - он сам, Попитц, Гёрделер, генерал Бек, Планк. Настроение серьезное, как никогда, почти безнадежное. Утрата военного преимущества приближает не к миру, а к капитуляции. "Окончательное решение еврейского вопроса", к которому приступили национал-социалисты, ставит режим, а с ним, как это ни расценивай, страну и народ, вне цивилизованного человечества. Дело само собой идет к полному военному и моральному поражению. Люди, которые собираются за одним столом с Эрвином Планком, по своим политическим и нравственным убеждениям не могут исходить из принципа (точнее, беспринципности) - "чем хуже, тем лучше". Для них, "чем хуже, тем хуже". Они не хотят, чтобы Германия - страна, народ - была повергнута в катастрофу, менее всего ищут снова начинать на пепелище. Они помнят Версаль.

     Ранней весной 1943 собрания становятся еще отчаяннее. На Востоке позади Сталинград, прорыв ленинградской блокады. С Запада начались дневные воздушные налеты; открытие второго фронта хотя и оттягивается, но - неизбежно. В берлинском дворце спорта Геббельс под овации собравшихся призывает народ к тотальной войне (в дневнике записывает: если бы сказал "им", что надо прыгнуть с третьего этажа, "они" бы послушались). В первых числах марта ужинают у Планка: Попитц, фон Хассель, Йессен, генералы Олбрихт и Томас. Невозможно что-либо предпринимать без уверенности в устранении Гитлера, немедленной смене политической системы, быстром мире. Действия оппозиции не должны вызвать в стране хаос, гражданскую войну.
     Гёрделер и Попитц предлагают для ускорения дела доверить основной удар внутренним войскам, но генералы Томас и Бек, с ними и Планк, опасаются, что фронт, терпя неудачи, воспримет самостоятельное выступление в тылу как предательство. Будет сотворена новая "DolchstoІlegende", - необходимо привлечь к выступлению командующих фронтовыми группировками.

     Упоминая о Планке в дневнике за 1943 год, фон Хассель почти всякий раз отмечает его глубокий пессимизм. К этому времени Эрвин ясно сознает, что даже самые решительные шаги оппозиции уже ничего не изменят в ближайшем будущем Германии, в том будущем, за которое он чувствует себя ответственным. Поражения на фронте отнимают надежду на достойный мир. Судя по всему, судьбу завтрашнего политического устройства Германии союзники также готовы решать без оглядки на усилия оппозиции. Вина за преступления национал-социализма ложится на страну и народ и должна быть искуплена тяжелым военным и нравственным поражением. (Планк-отец летом 1943 года, будучи в Стокгольме, говорит Лизе Майтнер: "С нами должны произойти страшные вещи, потому что мы творили страшные вещи" - знаменательно это "мы").

     "В 1942 и 1943 годах планируемый переворот не был осуществлен. Теперь, по взгляду Планка, момент был неподходящим, - рассказывает о его настроении Хельмут Рениус.- Он чувствовал, что судьба Гитлера на протяжении месяцев будет решена, война вошла в такую стадию, когда ликвидация существующего государственного порядка уже не повлияет на ее исход. Склонная к эволюции, не расположенная к насилию натура Планка снова явила себя. Уверенному течению судьбы не следует мешать..." Запоздалые насильственные меры отяготят обвинениями новой "DolchstoІlegende" тех людей, в которых Планк видит руководителей завтрашней Германии. Молодых друзей он просит поберечь себя для этой Германии, - для Германии нынешней им уже ничего сделать не удастся.
     Расхождения с некоторыми из участников своего круга по такому важному вопросу, как выступать или не выступать, дают право сказать, при желании, что Эрвин Планк отошел от движения. Оно так, да не так, - тактические разногласия не разводят его со своим кругом физически, он продолжает встречаться со всеми, с кем встречался прежде, свои взгляды высказывает перед сподвижниками открыто, и, если бы выступление все-таки состоялось, он, конечно, "был бы с друзьями на площади".

     Впрочем, тактические разногласия в кругу Эрвина Планка к этому времени принципиального значения уже не имеют: как раз осенью 1943 "ударная сила" оппозиции перемещается к офицерам, объединившимся вокруг Клауса фон Штауфенберга. Они уверены в необходимости быстрых и решительных действий, первое - физическое уничтожение Гитлера. 37-летний полковник Штауфенберг, герой войны (потерял в бою правую руку, два пальца левой и глаз, но продолжает служить в армии), вхож в ставку фюрера и готов принести себя в жертву. (20 июля 1944 заговорщики сочтут жертву излишней. Штауфенберг оставит портфель с взрывным устройством под столом, за которым проходит совещание, и покинет здание. Но при взрыве Гитлер снова чудом останется в живых.)
     Круг Планка, без сомнения, осведомлен о планах Штауфенберга. Генералу Беку в случае удачи предстоит взять на себя обязанности главы государства. (После провала генерал Фромм, стоящий во главе частей, захвативших здание военного ведомства на Бендлерштрассе, где сосредоточатся заговорщики, предоставит ему возможность покончить с собой. Бек выстрелит в себя неудачно, - фельдфебель добьет его.) Генерал Ольбрихт - близкий знакомый и к тому же должностной начальник Штау-фенберга (после неудачного 20 июля, в половине первого ночи будут вместе расстреляны во дворе дома на Бендлерштрассе). С Попитцем Штауфенберг ведет весьма откровенные беседы о заговоре. Более того. Биограф Штау-фенберга пишет о небольшом числе лиц "цивильной оппозиции", прямо или косвенно участвовавших ("сыгравших роль") в осуществлении его замысла. Один из первых в списке (пятый - после Гёрделера, Попитца, фон Хасселя, фон Шуленбурга) - Эрвин Планк.

* * *

Оберегая отца от набирающих силу бомбежек, Эрвин настойчиво способствует его эвакуации в провинцию: промышленник Карл Штиль приглашает старого ученого поселиться у него в поместье Рогетц, на Эльбе - 150 километров от Берлина. Когда отец перебирается туда, у Эрвина, по его словам, "упал камень с сердца". При всякой возможности он стремится навестить старика, переправляет ему необходимые вещи (это уже непросто - почта не принимает посылок). Каждые три-четыре дня шлет отцу письмо (чаще открытку, чтобы не возбуждать подозрений). О бомбовых ударах пишет, не таясь, - тема по своей очевидности утратила секретность.

Нелли Шёеллер, будущая жена Э. Планка

     Эрвин и Нелли только что сняли новую квартиру (на Винклерштрассе) и не в силах привести ее в порядок: что ни бомбежка - новые разрушения (только порадовались, что при очередном ударе уцелели окна, - и, пожалуйста: нужно снова добыть и вставить 16 стекол). Бюро фирмы тоже всякий день требует нового ремонта. Нелли особенно страдает "от нынешних обстоятельств" - мучает бессонница; он же, едва ложится в постель, мгновенно засыпает, и потому "наутро всегда свежий".

     Нелли прилежно работает в Шарите (крупнейшей берлинской клинике), его радует, что она обретает способность жить самостоятельно. Они по-прежнему стараются посещать концерты (зная пристрастие старика к музыке, Эрвин перечисляет, что играли); здание филармонии, правда, разрушено, концерты перенесены в оперу.
     Отца мучает костное заболевание. Эрвин планирует привезти к нему Зауербруха, известнейшего берлинского хирурга. Фердинанд Зауербрух (ему уже под семьдесят), человек независимый в суждениях и поведении, тесно связан с ведущими деятелями сопротивления, встречается с ними, собирает их у себя дома. После провала заговора его дважды допросит сам начальник службы безопасности Кальтенбруннер, - профессор будет умело и точно защищаться и не разделит участь других заговорщиков (впрочем, вряд ли его спасет лишь искусство защиты: режиму, видимо, не захочется указывать в числе заговорщиков популярнейшего медика, да и как оператор Зауербрух может еще понадобиться).

Нелли Планк

     Письма, понятно, пишутся с необходимой осторожностью, и все же кое-что любопытное для биографии Эрвина Планка в них вычитывается. Где-то имя промелькнет: должны встретиться с графом Шверином, - возвращаясь с фронта, заедет узнать, что делается в Берлине. Знаем то, чего не знают ни старый Макс Планк, ни военная цензура: Ульрих Шверин фон Шваненфельд, офицер связи при генерал-фельдмаршале Витцлебене, командующем войсками во Франции, противнике национал-социализма, - и вместе связной между военными и цивильными группами сопротивления (оба будут повешены - и фельдмаршал, и его офицер связи). Где-то упомянут маршрут путешествия: зимой 1944 добирается автомобилем из Рима в Милан, потом военным самолетом на низкой высоте до Мюнхена, оттуда в чудовищно набитом поезде до Берлина - поездка, по словам Эрвина, очень напряженная, поистине невероятная, полная приключений и принесшая желанный успех. Подробностей не ведаем, ничего не предполагаем, но само сопоставление даты поездки - зима 1944 - с событиями в Италии предлагает материал для раздумий. Где-то обронены несколько слов, высвечивающих взгляд на события. 20 апреля 1944 пишет об освобождении (!), которое непременно принесет будущий год, - и следом, что после короткой поездки он снова в Берлине и "празднует день рождения фюрера"...
     3 февраля 1944 - телеграмма отцу: во время бомбардировки сильно поврежден дом в Груневальде, - родовое гнездо. Позже дом будет вовсе разрушен, затем разобран. Но пока (в Берлине из-за бомбежек жилищный кризис) Эрвин поселяет в уцелевшей части здания старого приятеля Кемпнера.

     28 июня 1944 - последняя встреча отца и сына. Прусская Академия отмечает 50-летие пребывания Макса Планка в ее рядах. Нобелевский лауреат Вернер Хайзенберг ведет юбиляра по разбомбленному Берлину, мимо обрушенных железных балок, обломков бетона, груд щебня, к полуоткрытой двери, ведущей в праздничный зал: входят - вспоминает Хайзенберг - и точно машина времени переносит их на десятилетия назад, в Берлин интеллектуальности и культуры.
     Между тем обстановка становится все опаснее. Зимой 1944-го за разговоры, которые велись в очень узком кругу (где, тем не менее, оказался агент службы безопасности) арестован Отто Киип, дипломат, давний приятель Эрвина. После переворота он намечался руководителем отдела прессы в будущем правительстве - та самая должность, которую занимал два десятилетия назад, когда Эрвин познакомился с ним, впервые появившись в рейхсканцелярии. (Киип будет казнен позже вместе с другими участниками заговора.) До предела сгущается атмосфера вокруг Попитца: полагая, что это ускорит падение Гитлера, он способствует Гиммлеру в попытках сепаратных переговоров с Западом. Он не арестован тотчас, как не устранен и сам Гиммлер, вовремя успевший отступить в сторону, но в списке предполагаемых изменников имя Попитца заняло одну из верхних строчек (в дневнике Геббельса: "Фюреру абсолютно ясно, что Попитц наш враг"). О тщательном наблюдении за Попитцем осведомлены и сами оппозиционеры.

     15 июля Эрвин пишет отцу, что неделю, с 22 по 29 июля, предполагает провести в Рогетце. Здесь же, что Нелли успешно сдала врачебный экзамен, получила место в Шарите. По специальности (ларингология) вакансии не оказалось, предложили Гейдельберг, но они не хотят расставаться, - Нелли согласилась работать в рентгенологии.
     Следующее письмо - последнее - полтора месяца спустя, из тюрьмы. Несколько строк карандашом: у него все в порядке. Подпись: "Твой благодарный сын Эрвин".

* * *

     Эрвин Планк арестован у себя дома, в квартире на Винклерштрассе, 23 июля. Участвуя в движении, возникшем и старавшемся ради будущего, Эрвин имел основания не слишком верить, что ему суждено жить в этом будущем. И все же, - наверно, в самые трудные дни своей жизни - он открывает новую тетрадь, первую страницу исписывает карандашом по-русски: "Мама. Папа. Книга. Я читаю книгу". Первый урок русского языка, датированный 22 июля 1944 года...
     О ходе следствия можно составить представление по донесениям шефа службы безопасности ґальтенбруннера руководителю партканцелярии Мартину Борману. Уже к 26 июля перед властями разворачивается достаточно ясная, хотя и неполная, картина заговора. Впрочем, следователи, кажется, не слишком и стремятся выяснить все тактические замыслы и теоретические установки оппозиции: выявляют главное - принадлежность к заговору, характер участия в нем - и имена, имена...
     Следствие ведется самыми жестокими способами. Лишение сна, ослепительный свет в глаза, избиение бамбуковыми палками и кожаными плетями, иглы, всаживаемые под ногти, трубы с выдвижными металлическими шипами, которые надевают на ноги пытаемых - методы гестапо не дают права обвинить в слабости тех, кто дает показания. Скорее, следует удивиться мужеству других, которые скрывают известные им события, имена, замыслы.

     Имя Эрвина Планка, по существу, исчезает из донесений через месяц после ареста - 23 августа (приметим мистическую повторяемость числа "23" на последних страницах биографии). После 23 августа, правда, еще несколько раз встречаем его имя, но это, в общем, уже ничего не меняет. Однажды оно появляется при перечислении близких знакомых Кемпнера. (В донесении с презрительным удовольствием отмечается, как "вертелся" на допросе 65-летний Кемпнер, как дрожал от страха, "прикидывался" глуховатым и слабым.) Эрвина продолжают допрашивать, но он, похоже, изначально говорит очень мало, а после и вовсе ничего интересного для следователей ни о себе, ни о других не говорит. Он попадает в итоге в число арестованных, подвергавшихся наиболее тяжелым избиениям, истязаниям, пыткам.
     Все, что в ходе расследования поставлено в вину Эрвину Планку, не отражает вполне его участия в сопротивлении (тем более при сопоставлении с подробностями, вычисляемыми по косвенным данным). Но: об оппозиции знал, постоянно встречался с противниками режима, был в курсе подготовки переворота, разрабатывал положения новой конституции, готовил списки будущего правительства, - для обвинения в государственной измене более чем достаточно.

     Примечательно: особенное негодование розыскателей вызывают показания Эрвина, в которых как раз не о реальной деятельности оппозиции, а предлагаемое им нравственное объяснение своих поступков. Он заявляет, например, что его отношение к режиму во многом определилось убийством Шлейхера, который был его другом. Эти слова несколько раз повторяются в донесениях как доказательство, что заговорщиков побуждали действовать не интересы отечества, о которых они якобы пеклись, а личные пристрастия. Но нет сомнения, что аргумент Эрвина уязвляет нацистских правителей столь ненавистным им нравственным подтекстом. В "ночь длинных ножей", 30 июня 1934, Гитлер и его подручные в борьбе за власть разделывались с соперниками, подлинными и мнимыми, которых накануне объявляли "друзьями", "товарищами". Эрвин объясняет также, что не донес об оппозиции, поскольку не хотел "предать" (именно так!) близких ему людей. Это показание также настойчиво передается "наверх" свидетельством "безнравственности" самого Планка и оппозиционеров вообще: "Для лиц, принадлежащих к этому кругу более постыдно, сделав необходимое заявление, передать одного из своих членов властям для заслуженного наказания, нежели самому оставаться соучастником преступного сообщества". Здесь опять же столкновение двух противоположных представлений о нравственности. Эрвин, конечно, понимает это, делая свое заявление. Но (или: именно поэтому) заявление делает.

* * *

Судебный процесс по делу о заговоре передан в так называемый Volksgerichtshof ("Народный суд"), созданный для ведения политических процессов и всецело подчиненный фюреру. В 1942 году президентом суда назначен Роланд Фрейзлер. Во время Первой мировой войны Фрейзлер оказался в русском плену. После Октябрьского переворота он коммунист, большевистский комиссар. В 1920 возвращается на родину, через пять лет вступает в национал-социалистскую партию. Захват нацистами власти открывает ему быструю политическую и юридическую карьеру. В "научных" статьях он сопрягает юстицию с идеологией национал-социализма. Во время судебных заседаний Фрейзлер истошно кричит, оскорбляет и унижает подсудимых, не дает им говорить. По собственному его заявлению, он выносит такие приговоры, какие вынес бы сам фюрер. Гитлер называет его "наш Вышинский". Девяносто процентов подсудимых Фрейзлер приговаривает к смерти (с 1942 по 1944 год - 4951 человека).

Перед судом, октябрь 1944

     "Заговорщики 20 июля" доставляются в суд партиями - измученные многочасовыми допросами, побоями, пытками, нередко в кандалах, без галстуков и подтяжек. Каждого сопровождают два полицейских чина. Фрейзлер восседает в ярко-красной мантии под сенью огромных красных знамен со свастикой. В одном заседании рассматривается несколько дел. Небольшой зал, заполненный гестаповцами и активистами партии, единодушно приветствует смертные приговоры, которые, как правило, в тот же день приводятся в исполнение.
     И все же, несмотря на злобное пристрастие судей и зрителей, некоторым из этих истерзанных физически и душевно людей, заранее приговоренных, что для них самих так же не составляет секрета, как и для тех, у кого на столе лежит еще до начала заседания заготовленный приговор, удается пробиться сквозь нескончаемые гневные вопли председательствующего, высказать - одной фразой, ответной репликой - заветные убеждения, во имя которых они готовы принести себя в жертву. Фон Хассель, пусть на несколько минут, однако становится обвинителем во время судебного разбирательства. Ханс-Бернд фон Хефтен, дипломат, ближайший сподвижник Штауфенберга, произносит на суде: "Что касается исторической роли фюрера, то, по моему мнению, он величайший носитель зла". Иные успевают острым словом ответить на бесчинные поношения Фрейзлера. "Поспешите, господин президент, не то вас повесят раньше, чем нас!" - кричит ему генерал Фельгибель, бывший начальник разведки. Адвокат Вирмер в ответ на Фрейзлерово "Скоро вы будете в аду" тотчас отзывается: "Мне доставит удовольствие вскоре встретить там вас, господин президент".

     3 февраля 1945 года, очередное судебное заседание прерывает воздушная тревога, бомба прямым попаданием разрушает подвал Фолькс-герихтсхофа, тяжелая железная балка обрушивается на голову президента Фрейзлера. Через час он умирает в больнице. В последние его минуты за ним ухаживает монахиня, сестра дипломата фон Берншторфа, приговоренного Фрейзлером к смерти и еще ожидающего казни.
     Эрвина Планка судят 23 октября 1944 года и выносят смертный приговор за государственную измену и измену отечеству. У нас нет ни протокола судебного заседания, ни фильма, ни звукозаписи (в некоторых случаях они делались). Есть фотография, сделанная во время судебного разбирательства, может быть, в момент вынесения приговора. Усталый, глубоко задумавшийся человек, заведомо молчаливый, - похоже, ничего не сказал, и говорить не собирается. Помятый ворот рубашки, без галстука (для Эрвина необычно). Руки сложены так, будто одной рукой разминает, потирает кисть другой. Так оно, скорей всего, и есть - кандалы сняли перед тем, как ввести в зал суда. По сторонам двое полицейских в высоких касках.

     Исполнение приговора задерживается. Старый Планк и Нелли стараются использовать задержку для ходатайства о помиловании. "Вместе с его умницей женой я сотрясаю небо и преисподнюю, чтобы, по крайней мере, добиться замены [смертного приговора] лишением свободы", - из письма Макса Планка. Дело осложняется тем, что на любом уровне желанию помочь сопутствует страх помогать. Макс Планк подает прошение Гитлеру, но ответа не получает. Существует предание, при осведомленности Планков, видимо, небезосновательное, что Гитлер, увидев имя Эрвина в списке арестованных, посетовал, что прежде о нем "забыли": особое внимание фюрера (тем более что он вообще с большим напряжением относится ко всем подробностям дела о 20 июля) создает, по сути, непреодолимые преграды для изменения приговора. Все же находится ход и в преисподнюю - лично к Гиммлеру, появляется надежда.
     Но, видимо, и у гестапо разговоры с Эрвином не закончены (и это тоже причина отсрочки казни). Допросы продолжаются и после вынесения приговора. Один из них - последняя встреча Эрвина Планка и его старейшего друга Хельмута Рениуса.

     "Мы встретились 21 декабря 1944 года в гестапо на Принц-Альберт-Штрассе в Берлине, - вспоминает Рениус. - Я был арестован восемью неделями раньше и приведен на новый допрос. На этом допросе обнаружилось, по утверждению следователя, разногласие между моими показаниями и показаниями Планка [...] На этот упрек я отвечал: "Тогда я требую очной ставки", причем я никак не думал, что это предложение будет принято. Но следователь ответил: "Вы ее получите". Очная ставка состоялась при следующем допросе 18 декабря. Планк был уже 23 октября приговорен к смерти. С этого времени предпринимались попытки добиться помилования. Как я узнал впоследствии, в начале декабря дело выглядело так, будто известные возможности в этом отношении существуют [...] Сопровождаемый сотрудником гестапо, он вошел в комнату. Ножные кандалы позволяли ему шагать только медленно. Он прошел на середину помещения, где яркая, над ним повешенная лампа рисовала резкие тени на его исхудавшем лице. Допрашивающего сотрудника гестапо он приветствовал едва заметным кивком головы, на меня не обратил ни малейшего внимания. Так некоторое время стоял он на середине комнаты, скованный по рукам и ногам, но непреклонно выпрямившись, подняв голову. Выражение лица и поведение человека, который за недели мучительных допросов и ожидания приговора уже перерос то, что его еще ожидало на этом свете. С него сняли цепи, и он вдруг словно чудом преобразился. Он приветствовал меня своей прежней дружеской улыбкой, сел на приготовленный стул, положил нога на ногу и, слегка нагнувшись вперед, произнес свои показания уверенным, непринужденным тоном, который был мне так хорошо знаком по нашим несчетным беседам... "Господин Планк, между вашими показаниями, занесенными в лежащий передо мной протокол, и показаниями обвиняемого Рениуса имеются разногласия, которые должны быть разъяснены. В протоколе вы объясняли..." И далее следовало чтение вслух. Из содержания прочитанного у меня остался в памяти только конец, где Планк объяснял, что мы среди прочего беседовали и о генерале фон Вицлебене.
    Тогда следователь, обратившись ко мне, спросил: "Что вы на это скажете?" Я - Планку: "Ты ошибаешься. О Вицлебене мы не говорили". Планк - следователю: "Вы прочитали правильно, но не полностью. В конце протокола должно стоять мое разъяснение: я вел беседы со столь большим числом людей, что очень может быть, что содержание некоторых бесед и имена некоторых людей перепутал. Пожалуйста, зачитайте это еще раз". Следователь: "В этом нет необходимости. Имеется ли у вас обоих еще что-нибудь сказать?" Поскольку мы оба покачали головой, мы пожали друг другу руки и - "Прощай!" - были уведены... Прощанием стало рукопожатие, в котором были десятилетия дружбы, надежда на чудо и ясное понимание разлуки навсегда. Он покинул помещение так же, как вошел, - исполненный достоинства, отделявшего его от всей грязи, которая его окружала".

     Зимой 1945 года Макс Планк в хлопотах о сыне приезжает из Рогетца в Берлин. Профессор Зауербрух, наблюдающий его как врач, просит ученого выступить с лекцией в клинике Шарите. У Планка неплохое настроение, он надеется, что Эрвина удастся спасти. Зауербрух под руку приводит его в набитый до отказа зал. Старик подходит к небольшой трибуне и, не обращая внимания на просьбы Зауербаха сесть в поставленное для него кресло, сорок минут говорит стоя. Он говорит о духе и границах точных наук. Болезнь согнула его, голос слабый, слушатели внимают ему в напряженном и благоговейном молчании. Счастье, успех, благополучие, на которые мы предъявляем законные притязания, никому не кладутся в колыбель, - заканчивает Макс Планк свое слово. - Поэтому всякое приветливое веление судьбы, всякий радостно прожитый час мы должны принимать как незаслуженный, ко многому нас обязывающий подарок судьбы. Единственное, что мы с уверенностью можем считать своей собственностью - это высшее благо, которое никакая власть в этом мире не может у нас отобрать.
     18 января 1945 жена ученого, Марга, по его просьбе отправляется в Берлин, чтобы присутствовать на юбилейном заседании Физического общества. В этот день Нелли сообщает ей, что в кратчайшие сроки можно ожидать помилования. Марга, как на крыльях, возвращается к мужу со счастливой вестью.
     Спустя несколько дней Нелли сама неожиданно появляется в Рогетце: 23 января Эрвин Планк казнен.

* * *

     Казни совершаются в особом здании во дворе берлинской тюрьмы Плотцензее. Гитлер сам разрабатывает процедуру - приглашает к себе палача, дает необходимые указания: Он желает, "чтобы они были повешены, как скотина, предназначенная на убой".
     На длинной стене небольшого помещения, четыре метра в ширину и восемь в длину, приделано восемь острых стальных крюков, точь-в-точь таких, как в лавке мясника. Комната разделена пополам черным занавесом. Дневной свет проникает снаружи через два маленьких оконца. Но ослепительно сияют юпитеры, во время казни бывает стрекочут два установленные тут же киноаппарата: вечером у себя в рейхсканцелярии фюрер смотрит только что снятый фильм. Большие фотографии казненных лежат у него в кабинете, на столе для географических карт.

     Узников вводят по одному. Прокурор встречает каждого словами: "Подсудимый, вы приговорены судом к смертной казни через повешение". И тут же: "Палач, исполняйте вашу обязанность". Палач и два помощника стоят в стороне у столика, на котором бутылка коньяка и стаканы. Они ведут приговоренного к предназначенному для него крюку, помогают подняться на возвышение, надевают петлю на шею. Палач посмеивается, отпускает шуточки, - был приказ найти такого весельчака. После казни каждого подсудимого занавес затягивают и вводят следующего. Дело движется быстро - на убийство одного человека иной раз не тратят и минуты.
     По свидетельству находившихся в помещении кинооператоров, все приговоренные проходили свой последний путь к виселице сами, впереди палача и его помощников, - без слова жалобы, мужественно, с высоко поднятой головой...

* * *

     "Мою боль нельзя выразить словами... - пишет Макса Планк, узнав о смерти сына. - Он был ценнейшей частью моей жизни. Он был для меня светом солнца, моей гордостью, моей надеждой. Слова не в силах передать того, что я потерял вместе с ним".
     И еще: "Если вообще есть утешение, то его можно найти в вечности, и я полагаю милостью неба, что во мне с детства была глубоко укоренена вера в вечное".
     В извещении о смерти, полученном семьей после казни Эрвина Планка, помечено: о родителях казненного "сведений не имеется".