Belenky1

     17 июня 1991 года на перроне киевского вокзала стояла большая толпа. Меня провожали в Израиль. Была там редакция юмористической газеты "Блин", артисты, писатели - много хороших людей. Песни пели, анекдоты рассказывали.
     Я уезжал в Новую жизнь, будучи довольно, по киевским меркам, известным, относительно, для советских времен богатым, преуспевающим, и т. д. К тому же здоровым и женатым. Мог ли я предположить, сколько в этой Новой жизни мне придется сожрать дерьма?
     Мог ли я предположить, что уезжал от интересной, веселой, обеспеченной, беззаботной жизни в нищету, голод, горе и одиночество?
     Мог ли я, беря деньги в тумбочке, не считая, предположить, что я каждый месяц буду мучительно думать, у кого бы одолжить сто шекелей на проездной, и что я буду делать, если хозяин меня выгонит за неуплату?
     Мог ли я думать, что единственным моим уделом в Новой жизни станет мытье задниц выжившим из ума старикам ради куска хлеба? Так чувствует себя любимый ребенок, у которого внезапно погибли родители и он оказывается в чужой семье, где его попрекают каждым куском и заставляют за всеми мыть унитаз, а торт и фрукты своим детям дают, а ему нет. И он, рыдая ночью в подушку, вспоминает папу и маму.

     Так чувствует себя человек, которого пригласили в ресторан, и он видит шикарный стол, с хрусталем, цветами и деликатесами. Затем идет звонить по своим делам в холл, а когда возвращается - видит сплошные объедки, все что-то сосредоточенно жуют, потупив взор долу и держа руки за спиной...
     Мог ли я предположить - после гастролей с Хазановым и Кларой Новиковой, после сольных концертов в киевском театре, что мне придется искать хлеб на мусорках и воровать помидоры на базаре, чтобы с голоду не сдохнуть?
     Что моим уделом станет не большой зал Дворца наций в Иерусалиме, а койка в психбольнице, куда я попал после попытки повеситься в чулане для хранения газовых баллонов?

     Все устроились. Не обладая никакими талантами и даже знанием иврита - все устроились в каких-то конторах, партиях, редакциях, в сохнутах, сионистских форумах, амутах, джойнтах, библиотеках...
     Я же остался неприкаянным.
     Казалось, все они знают какую-то тайну, которая мне недоступна. Тайну устройства в новой жизни.

***

     Одно из моих первых детских воспоминаний - огромная, до неба гора книг. Эта гора книг была макулатурой, подготовленной для переработки. Родители после института распределили на бумажную фабрику в г. Коломые. Помню порубленные топором пополам коричневые томики (1953 год -Берия?) По этой горе я лазил, когда еще читать не умел, только картинки рассматривал. В Коломые в саду и на улице говорили на польско-украинском суржике:
     "Ваше децко, файно пани Сорока, бардзо мондре, цо до мне, аж як вельми, але ж цо то з него бенде - еден пан Буг веда". (Сорока - Мозырская - фамилия моей матери).

     А вот еще картинка, оставшаяся в памяти - дождь, в луже валяется портрет Сталина в парадной форме и сапогах, по нему идут прохожие и каждый норовит Вождю на лицо наступить. А в моем букваре (1957) еще было "Ленин и Сталин друзья. Ленин и Сталин - братья".

     Когда мне было пять лет, у меня была мечта - я хотел прочесть все книги. Но когда мне исполнилось шесть, я уже понимал, что это нереально - если я прочту все книги, что я буду делать дальше?
     В детстве я представлял себе рай в виде большой библиотеки, а на вопрос "Кем ты хочешь быть?" представлял себе такую работу, на которой можно читать книги и получать за это деньги.

     Когда я стал взрослым, у меня появилась другая мечта - не ходить на работу. На работу не ходят творческие люди. Петь, танцевать, рисовать, играть я не умел. Оставалось писать. Роман писать долго и скучно, поэтому я стал писать короткие рассказы. За первый опубликованный текст я получил два рубля, и прошло десять лет прежде, чем мне стали платить за рассказ сто пятьдесят. Но как только мои тексты стали исполнять Хазанов и Клара Новикова и печатать от Таллинна до Южно-Cахалинска, жена заявила, что ни при каких обстоятельствах в СССР рожать не будет. Надо уезжать.

***

     В 17 лет я купил в магазине "Дружба" учебник польского языка Дануты Василевской. Поражал даже его внешний вид - он состоял из отдельных тетрадок, чтобы не таскать всю книгу. Поскольку украинский у меня - родной, через полгода я уже читал польскую прессу. И чем больше я ее читал, тем больше ненавидел соввласть.
     Им почему-то социализм не мешал приглашать к себе "Роллинг стоунс", носить джинсы, играть джаз, публиковать анекдоты, гороскопы, тусоваться, смотреть свежие западные фильмы и слушать музыку. Там кипела Жизнь. На фоне сплошной вони совковой прессы - польская была сплошным праздником. Полстраницы - на пленум ЦК ПОРП, а все остальное - интересное!
     В маленькой Польше была уйма разных изданий - "Виднокренги", "Пшекруй", "Шпильки" с откровенным сексуальным юмором, "Панорама", "Политыка", журналы "Джаз" и "Джаз форум", "Кобета", "Свят Млодых", "Доокола свята", где были подробные репортажи из Израиля с фотографиями.
     И женский журнал у них назывался не "Работница", а "Урода" ("Красота").

     Могла ли на обложке самого прогрессивного советского журнала появиться настоящая Голая Жопа с опубликованной на ней рекламой подписки?
     Или скажем, карикатура на обложке "Шпилек" - дорожный знак "Осторожно, дети!" Мальчик бежит за девочкой и у него член стоит. У советских людей никаких членов не было, они рождались непосредственно от постановлений ЦК КПСС.
     Для меня эта Жопа была символом Иной Жизни, Даже журнал "Пшиязнь" про СССР у них был интересным - они писали про подпольные советские рок группы, про еврейский театр в Вильнюсе, про московских хиппи.
     В 70-х годах поляки издавали все - Джойса, Кафку, Фрейда, Юнга, Ромена Гари, нео и пост фрейдистов, западную психологию и философию, пособия по сексу, альбомы художников. А в Киеве в те годы было запрещено все, кроме естественных отправлений...

***

     В Москве жил мой дядя - брат матери. Мы поехали к нему, мне было лет 11.

     - С Мариком надо что-то делать - он так поет (в смысле разговаривает с еврейской интонацией), - сказал он. А что я мог сделать - у нас на Подоле все так говорили - и русские, и евреи. Даже учительница Полина Ароновна. " Я знаю? Шо такое? Ай, бросьте, шо вы тут мине рассказуете". Подол 50-х годов - это была та же Одесса, тот же Бабель.
     И мать стала со мной бороться, прививая мне интонации литературного языка и выбивая еврейщину.
     Когда я впервые увидел по ТВ "Тетю Соню", я был в ужасе. Это было как то, что я выдавливал из себя по каплям всю жизнь. Я уже привык к тому, что "жидовщины", еврейских интонаций, еврейского акцента, надо стесняться, как дурной болезни, а не выставлять это напоказ.
     Я позвонил Кларе и попытался уговорить ее этого не делать.
     - Ты себе не представляешь, что творится, - сказала она, - тетя Соня жутко популярна. Меня всюду приглашают выступать в этом образе. В Америке все просят тетю Соню!
     Тетя Соня пошла в народ, я уже был здесь, а ее продолжали дописывать.

     Меня до сих пор спрашивают, почему я не использую этот образ.

Мой первый гонорар за выступление

     Я закончил школу, и работал учеником токаря на заводе. В Киев приехала бригада "12 стульев" Литгазеты. Тогда они были в зените славы, и никому не известный Хазанов исполнял монолог про кулинарный техникум. Выступали они в ДК "Пищевик" на Подоле. Перед началом я подошел к Веселовскому и дал ему несколько текстов.
     Они сидели все в президиуме, и тут была записка из зала, что только московских печатают. А Веселовский как раз читал мои мат-лы. Я видел, он толкал Александра Иванова, и они оба смеялись. Только я думал, что смеялись они над наивным провинциалом, который принес им такие халтурные тексты. И тут он вызывает меня читать свой текст - мол, не только московских публикуем. Я вначале не поверил. Для меня это было совершенно неожиданно, я покраснел, и, спотыкаясь, вышел на сцену и, запинаясь, прочел текст. Веселовский сказал, что опубликует, и слово сдержал.

     Это был рассказик о том, что писатели, которые ничего не пишут, экономят леса и бумагу, и им нужно присваивать звание "Отличник целлюлозно-бумажной промышленности". Один ненаписанный роман - это невырубленный гектар леса.

     После концерта Веселовский дал мне 5 рублей, и я где-то расписался. Я так полагаю, что дал он мне свои, ибо в советское время такого не позволялось - без оформления, без ничего.
     И я шел домой, сжимая в руках эту пятерку. А на следующий день мама послала меня на Житный базар, и я купил на эти 5 рублей половину индейки, и мать испекла ее в духовке с яблоками. Это было мое первое выступление и первый гонорар.

     Потом, много лет спустя, когда Хазанов платил мне 100 руб. за пятиминутный выход, в то время, когда инженер получал 120 в месяц, это на меня уже не производило того впечатления, как та, первая пятерка.

Наш Двор

     В Нашем Дворе жили дворовые голуби и дворовые собаки, дворовые дети и дворовые старухи, дворовые сумасшедшие, дворовые авторитеты, и никто никому не мешал.
     Уборных в квартирах не было ни у кого. Душа и ванных тоже. Все ходили в дворовый туалет. Нужно было несколько раз постучать дверью, чтобы крысы разбежались, но они не разбегались и шастали по ногам посетителей. Я все время боялся, что крыса укусит меня за попу, когда я какаю. Крысы жили и во всех квартирах - с ними боролись, ставили крысоловки, сыпали яд, но это не помогало. Если бы кто-нибудь тогда сказал, что дворовой туалет с крысами - это плохо, его бы никто во дворе не понял. Так жили все вокруг. Летом вонь из туалета распространялась по всему двору, по квартирам, но к ней так привыкли, что никто не замечал. Над гниющим мусором в открытых баках кружились стаи жирных зеленых мух, они залетали в квартиры, в каждой квартире была липучка, которую нужно было менять каждый день, поскольку за день она покрывалась мухами.
     Обычная жизнь киевского двора 50-х годов. В баню ходили раз в неделю, зимой носили теплые кальсоны, в которых и спали, и ходили на работу, меняли их тоже раз в неделю. Как и белье летом, в 30-градусную жару. Дезодорант - импортный, болгарский, я впервые увидел лет в 20, его не брали - не знали, что это.

     По-видимому, все - и мужчины и женщины, сильно пахли, особенно летом, ведь душей в квартирах ни у кого не было. Но поскольку запах этот был всеобщим, то его никто не замечал.
     В 30-градусный мороз сидеть с голой попой в вонючем дворовом туалете было не совсем приятно - но зимой холодно, летом жарко, что тут поделаешь. Жизнь.
     Рядом с туалетом жила Маня. Она целый день сидела на крыльце, воняла и тряслась. Мы, дети, любили Маню дразнить - она полагала неприличными слова "обехеес", " азохунвей" и "мазлтов". При этих словах она воняла и тряслась еще сильнее и кричала "Мадам Сорокинша!". Мадам Сорокинша - это была моя бабушка Берта Абрамовна Сорока-Мозырская. Она высовывала голову в окно, и хулиганы разбегались.
     Моя бабушка плохо говорила по-русски и сильно картавила - ее родным языком был идиш. Я очень стеснялся бабушкиной речи, когда ко мне приходили друзья. Когда бабушка умерла, мама захотела получить на работе деньги на похороны, при этом мама строго-настрого наказывала всем, чтобы покойную называли не Берта Абрамовна, а Бетя Абрамовна - так имя покойной звучало приличнее.

     В доме напротив жил Зюнька-мясник. У него было два увлечения - играть в карты и еба... любить женщин. Оба эти увлечения съедали большую часть непомерных мясницких доходов. В Нью-Йорке был Рокфеллер, у нас во Дворе - Зюнька. Однажды Зюнька привел к себе домой Динку, пышную блондинку с тремя дочерьми - Элеонорой, Викторией и Илоной. Весь Двор обсуждал достоинства и недостатки Динки, которая работала продавщицей в молочной и, следовательно, тоже была далеко не бедной.
     Однажды утром Динка пришла к нам позвонить. Я спал, а в другой комнате Динка кричала моему отцу: - "Даня, не балуйтесь" - и хихикала, при этом по ее голосу ясно было, что ей хочется, чтобы Даня продолжал баловаться.
     Динка и Зюнька уехали в Америку и открыли магазин одежды в Бруклине, на хорошей стороне улицы. Зюнька нанял негра, потом уволил его, и тому показалось, что Зюнька его обсчитал. Негр пришел к Зюньке в магазин и разрядил всю обойму пистолета Зюньке в живот. Зюнька умер тут же. Семья Любы жила в глубоком подвале. Когда я туда зашел и потом быстро выскочил у меня была одна мысль: они что, в с е г д а там живут? Там пахло сырой картошкой, горел днем свет, было очень сыро, но Люба и ее дети делали вид, что они живут нормально. Люба всегда сидела у входа в подвал на маленькой скамеечке и ждала сыновей с работы. Когда сыновья привели в подвал молодых жен, они решили жилищную проблему очень просто - выкопали себе в подвале дополнительные комнаты.

     В нашей небольшой комнате жили: бабушка, дедушка, папа, мама, мой дядя - мамин брат и я. 7 человек в одной комнате. Я спал на раскладушке и делал уроки за обеденным столом. Если бы мне кто-то сказал, что так жить плохо - я бы удивился: так жили в Нашем Дворе все. Никаких неудобств, связанных с перенаселенностью, я не помню.
     В Нашем Дворе были две категории детей - одни - крикливые, сопливые и агрессивные, от них я старался держаться подальше и никогда не бывал у них дома. С утра до вечера эти дети болтались во дворе, и родители не обращали на них никакого внимания. Мои родители не контактировали с родителями этих детей. Другие дети - хорошие, с которыми я играл и бывал у них дома. Мои родители дружили с родителями этих детей. Первая категория - это были русские дети, а вторая - еврейские. В Нашем Дворе меня никогда не били и не обижали. И даже "жидовская морда" в свой адрес я никогда в жизни не слышал.
     В Иерусалиме я вспомнил об этом, когда мы купили квартиру в доме, где жили только выходцы из стран Востока и несколько русских семей. Марокканские дети были крикливые, сопливые и агрессивные. С утра до вечера эти дети болтались во дворе, и родители не обращали на них никакого внимания. Когда я выходил гулять во двор со своей двухлетней дочкой, этим крысенышам доставляло огромное удовольствие дразнить и обижать моего ребенка. Когда она плакала, они смеялись. Один из крысенышей подбегал ко мне сзади, дергал за штаны, а затем они набрасывались на нас скопом. Моя дочь начала заикаться... Стоило нам перебраться в ашкеназский Рамот, как этот кошмар кончился.

Музыка Нашего Двора

     В детстве я был стихийным антисоветчиком. Благодаря рок-н-роллу. Я ведь настолько старый, что застал еще добитловскую эпоху… По радио с утра до вечера пели песни и бренчали на пианино. А в нашем Дворе музыка была совсем другая. У некоторых мальчиков были магнитофоны "Днепр" и они записывали рок- н-роллы...
     Эта музыка возбуждала как неприличные картинки на стенах туалетов и была так же непристойна. Это была музыка в ритме биения сердца и дыхания. Такой музыки никогда не передавали по радио - ведь по радио не передают неприличных слов. Это была музыка из Другого мира - ее можно было слушать бесконечно и под нее хотелось громко смеяться, прыгать, хулиганить и дергать девочек за косы. Это была музыка из мира, который ежедневно проклинали по радио и в газетах. Если там такая музыка, значит по радио и в газетах все врут - нет в Америке никаких безработных и никакой преступности. Раз И Я догадывался - ОНИ, запрещающие, этой музыки БОЯТСЯ.
     Тем более что источник этой музыки - те самые американские негры, за которых ОНИ, совки, так переживают. Если лет в 5 я еще думал - почему же эти американцы такие нехорошие, почему они не борются за мир, то в 6 я уже рассуждал иначе. Я уже знал, что евреев не принимают на работу и в институты и что об этом говорить вслух не положено.
     Когда учительница Полина Ароновна говорила про дружбу народов, она перечисляла туркмен, таджиков, которых у нас в классе не было, а проевреев, которых была половина, не упоминала.

     Когда я был в 10 классе (1967 - 50 лет соввласти) нам задали по укр. дит. сочинение про дружбу народов. Нина Петровна переслала мое сочинение в парторганизацию по месту работы отца. Хорошо еще, что не в КГБ - я перечислял все известные мне случаи антисемитизма по отн. к моим знакомым.
     Отцу объявили выговор по партийной линии за плохое воспитание меня.

     Историки культуры еще должны выяснить, почему в Киеве 50 годов неприличные песни распевались на мотив свинговых хитов 30 годов. Ведь американские джазы в Киев не приезжали, и джазовых пластинок в продаже не было.

     "Гаснет свет, летит паркет,
     окна были, окон нет"
     (На мотив "Рок эраунд де клок" Чоби Чокера)
     Тексты были хулиганские, как и музыка.

     "Чувиха стой, зачем ты пьешь из унитаза?
     Ведь там зараза!"
     (Бенни Гудмен)

     "Мы идем по Уругваю
     Ночь хоть выколи глаза
     Слышны крики "Раздевают!"
     и " Не надо, я сама"
     (Дюк Эллингтон)

     "Стоит статуя, метает диск
     заместо ... - лавровый лист"
     (На мотив "Сен Луи блюз")

     Когда мне купили аккордеон, и я пытался подбирать эти мелодии, родители это запрещали.
     Когда я впервые услышал пластинки с джазом, я испуганно оглядывался по сторонам - разве такую музыку можно записывать на пластинки и играть вслух? Это же неприлично!
     А потом были "Битлз"... Переписанные с 10 рук, слов нельзя было разобрать, но это же так красиво, почему ОНИ это запрещают? Я переписывал слова с югославской перепечатки. Нет, никакой крамолы:
     "Я хочу держать тебя за руку";
     "Будешь ли ты меня любить, когда мне будет 64?";
     "Папа купил старую машину".
     "У меня был тяжелый день, пришлось много работать"
     "Хочу вернуться в СССР - там у девушек красивые глаза".
     "Мне нужна небольшая помощь друзей";
     "Я люблю тебя, ты любишь меня"...
     Почему же ОНИ так этого боятся? В принципе ОНИ были правы - "западная музыка пропагандирует западный образ жизни". Французский шансон и итальянская песня не запрещались. Но рок, электрогитара казалась ИМ опасней, оркестра.

     Мы знали, что "Битлз" выросли сами, из уличной компании, без помощи министерства культуры, союза композиторов и облфилармонии.
     А по радио гоняли бесконечные "песни советских композиторов" с еврейскими фамилиями - Исаак Дунаевский, Сигизмунд Кац, Аркадий Островский, Аркадий Фельцман, Марк Фрадкин, Ян Френкель, Ян Гальперин, Аркадий Шаинский...
     С тех пор все, что "под оркестр", навеки противопоставлено в моем сознании настоящей музыке - року.
     В Киев приезжали на гастроли польские и венгерские группы.
     Венгры играли на хорошей аппаратуре и выдавали настоящий рок, неотличимый от западного. Запретить это ОНИ почему-то не додумались.
     Венграм социализм не мешает, почему же он нам мешает?- ломал я голову.
     А советские ВИА в красных пиджаках пели про БАМ...

     По приезде в Израиль на меня снова нахлынула мутная волна той же совковой попсы. Мелодика "ширей исраэль", - те же "песни советских композиторов".
     Израильтяне не догадываются, что каждый день слушают песни Никиты Богословского и Игоря Шамо.
     Впрочем, по "Коль Исраэль" можно услышать и греческие, французские, англо-американские, турецкие, индийские, арабские мелодии.

     Единственное, чего услышать там невозможно - это всякие там "фрейлехс" и "7.40" - прочие пережитки "позорного рабского галута"...

***

     Меня назвали в честь прабабушки Мирьям.

     Когда в 41 году нужно было эвакуироваться, она сказала:

     - Ай, не морочьте голову! Что я, немцев не помню? Они жили тут в 18 году, в нашей квартире, очень приличные люди, Вернер и Ганс. Я за них в штабе на Крещатике получала каждый месяц 22 марки. Это, между прочим, два десятка яиц и полкило масла. Вот, они одеяло оставили. Так вы мне будете рассказывать за немцев? Они мне потом несколько лет рождественские открытки присылали. Никуда я не поеду, надо квартиру сторожить от гоев.

     Когда вели в Бабий Яр, баба Мирьям всем говорила:

     - Успокойтесь, идиоты, как вы не понимаете, нас повезут в Палестину...

     А немецкое одеяло я помню. Синее, в клеточку. Я под ним спал, на раскладушке.

***

     К нам в Коломыю приехала в гости моя бабушка. По-русски она говорила плохо, ее родным языком был идиш.
     Вышли они с мамой на улицу. Городишка маленький, была как раз Пасха, и все прохожие, естественно встречали их словами "Христос воскрес".
     На что бабушка, вместо традиционного "Воистину воскрес" отвечала: "Ай, не морочьте голову".

***

     Стою я в Киеве в очереди за сыром и читаю ивритскую книгу. За мной стоит небритый мужичонка в ватнике и сапогах. И вот я слышу сзади его голос:
     Как ты, зная такой язык, стоишь в очереди за этим дерьмом?

     Будучи в райцентре Киевской области, зашел в библиотеку. Надо, разумеется, заполнить формуляр.
     - Национальность? - спрашивает юная библиотекарша.
    - Еврей.
     Она покраснела:
     - Что, так и писать?

***

     В 1991 году в Киев приехал лектор из Израиля читать лекции о Каббале - еврейском мистическом учении. Тема была очень сложная, с множеством незнакомых слушателям терминов, с отсылкой к неизвестным средневековым мудрецам, о которых никто из присутствующих не слышал.
     - Вопросы есть? - спрашивает лектор после окончания урока.
     Встает одна дама:
     - Все это понятно, но зачем вы пьете кровь христианских младенцев?

***

     Я работал на стройке вместе с жителями села Семиполки Киевской области. Имманентной компонентой рабочего процесса было выпивание в обед стакана самогона:
     - Якщо ты з намы не пьеш, як ты можеш з намы робыть? (Если ты с нами не пьешь, как ты можешь с нами работать?).
     Глядя на меня, они удивлялись:
     - Ты дывы, жид, а пье як людына! (Ты смотри - жид, а пьет как человек).

Мой сон

     Привозят нас в концлагерь, выстраивает на плацу.
     Выходит эсэсовец - белая рубашка накрахмаленная, сапоги сверкают:
     - Журналисты есть?
     - Я.
     - Как докажешь?
     - По сайтам посмотрите.
     Ведет он меня к себе в кабинет, садится за компьютер, я ему называю сайты.
     Газета "Русская Германия", "Наша Канада", Киевская "Заграница", американские издания, российские, и так далее. Показываю ему сайты. Да, действительно. Еще, говорю, у меня книги выходят. И мои скетчи в разных театрах исполняются. Причем учтите, - говорю я ему, - это только те театры и издания, у которых есть сайты.
     - Ну, ладно, говорит он, - будешь делать газету.

     И стал я делать лагерную газету. Газета 4 полосы формата А3. Бумага желтоватая, ломкая такая. В газете всего две темы - успехи немецких войск и происки мирового еврейства. Дал он мне телетайп Deutche Press Agenture - новости снимать, и стал я делать газету.
     - У тебя будет штат переводчиков, они будут переводить газету на разные языки и разносить по баракам.
     - А как я буду уверен, что переводчики хорошие?
     - Хорошие. Кто плохо переводил, тех мы расстреляли.
     - Погодите, говорю, - а на лагерных харчах много я вам тут наработаю.
     - Ладно, тебе будут приносить еду из немецкой столовой.
     - Нет уж, извините, не мне, а всему персоналу. Он тут стал куда-то звонить, доказывать - типа у людей идеологическая работа, жалко вам, что ли?
     - Ладно, уговорил. Будут вам привозить в бидончиках, бо арестантам в немецкую столовую западло заходить.

     Хлеб ихний немецкий помню, кислый черный, тяжелый, как глина. Кофе настоящего уже не было, какой-то эрзац давали.
     Стали мы работать. Я себе сижу за компьютером, делаю газету, а из окна вижу густой черный дым из крематория. Окна у меня закрыты, но запах, зараза, все равно просачивается. А мимо меня гонят два раза в день колонну арестантов в каменоломню и назад. Они такие несчастные, изможденные, кто падает, тех пристреливают тут же, овчарки.
     И вот я себе думаю - хорошо я устроился - люди тут мучаются, а я себе тут сижу.
     Ладно, думаю, но война кончится, а как же мне с этим жить?
     И тут я просыпаюсь, иду в туалет и думаю - Губерману такой сон ни за что бы не приснился.

***

     Я приехал в Израиль 18 июня 1991 года. В первый день у меня была одна мысль - как они здесь все живут при такой жаре, и как я здесь буду жить. Сегодня, судя по прогнозам - 34 градуса, я никакой погоды не замечают. То ли климат в стране изменился, то ли организм приспособился.
     Приехав, я попал из богатой и беззаботной жизни в полное говно. Ни тебе концертов, ни денег, ни (что главное) уважения в глазах окружающих.
     Много лет меня поражало то, что люди, с моей точки зрения, никакими талантами и даже знанием иврита не обладающие, прекрасно сидели в различных конторах, штабах, партиях, редакция и т.д., куда меня на пушечный выстрел не допускали. Искусством лизания жопы я до сих пор, несмотря на все мои старания, владею плохо. Приехал я уже с приличным ивритом, но я видел, что это не помогает. Нужно было что-то другое. То, чего у меня не было и нет. Искусства налаживать контакты с людьми, втираться в доверие, быть своим. Пришлось идти охранником в детский сад. С семи утра начиналась страшная, адская жара и до вечера. Меня уволили с формулировкой "не улыбается детям".

     Затем была русская газета. Когда я понял, что мои переводы никто не проверяет, тут то мне, как в анекдоте "карта и пошла". Я стал гадалкой - прорицательницей, мне приходили сотни писем со всей страны и из-за рубежа, меня пытались доставать по телефону, приходили в редакцию со мной консультироваться. Я прорицал всем щасте, удачу, большие деньги, а стране - охуенное процветание. Все были довольны. Моего псевдонима я не скажу, бо некоторые до сих пор верят тем предсказаниям и хранят пожелтевшие вырезки. Меня спрашивали - надо ли внучке выходить замуж, надо ли племяннику переезжать в Америку, открывать ли магазин в РИшоне. Я видел, что люди со всей страстью пытаются переложить ответственность за свою жизнь на кого-нибудь другого. На конкретные вопросы я отвечал так:
     "Если вы приложите максимум стараний, то ваш новый бизнес пойдет. НИ в коем случае не пытайтесь обманывать клиентов".
     "Несомненно, что место любого еврея - в Израиле". Некоторые из моих "переводов" публиковались в российской прессе, а потом уже обратно у нас, как русская перепечатка.
     Я придумал экстрасенса, который в войну февраля 1991 указывал, куда упадут иракские скады.
     Я придумал русского инженера атомщика, который не нашел работу в Израиле и уехал в Иран.
     Да еще много чего. Придумывать оказалось куда интересней, чем переводить, и значительно быстрее.

     Но когда я перешел в газету "Новости недели" и стал выдумывать новости, вместо того, чтобы их переводить, меня уволили. Это было в 1993 году. (Кстати, там я работаю по сей день). У меня были эксклюзивные, захватывающие новости, которых ни в одной газете мира не было. Тираж газеты повышался. Но редактор почему-то требовал предъявить оригинал.
     Я проводил перевороты в несуществующих африканских странах, лечение кототерапией, когда пациента обкладывают со всех сторон кошками, Я находил еврейские корни у принца Монако, болгарского царя Симеона, "доказывал" что креолы Латинской Америки - потомки маранов, и т. д. Моя лебединая песня - попытка публикации тайной переписки Сталина и Гитлера. А написанная мной в 1993 статья Ленина "Сионизм и классовая борьба в Палестине" до сих пор перепечатывается, как произведение вождя мирового пролетариата. Хотя там русским языком сказано "Статья написана 31 апреля"

     (окончание следует)